— Куда шла?
— К Старцеву Тимофею.
— Вот и по пути нам. К Харитонихе в Кыштым подаюсь.
— Зря. Она поутру из города к Тимофею покатила.
— Не врешь?
— С чего бы?
— Тогда и я к Старцеву заверну. Может, свое имя скажешь?
— Манефа.
— Так ты… с ним…
— Я самая.
— Слыхала…
— Да и видала ране, только признаться смелости нет… Ко времени из лесу вышла. Судьба мне с тобой к Тимофею вместях объявиться.
— К Харитонихе по баринову наказу едешь? Так опять скажу — зря. С Тимофеем надо беседу затевать. Сговорились они втроем стоять подле меди. Но голова троицы — Тимофей. Знаешь, кто третий? Агапия утвердительно кивнула.
— Ослабь вожжи. Дай коню прыть показать.
— Нырки на дороге, растрясет.
— Бог даст, выживем.
— Изволь. — Агапия хлестнула вожжами коня по крупу, и он понес во всю мочь…
* * *
Трапезная в доме Старцева.
Стол заставлен графинами, бутылками, бокалами, блюдами с жарким, с пирогами, мисками с соленьями. Нависает над столом люстра, литая из чугуна на Каслинском заводе. Горят в ее гнездах свечи.
Старцев с дочерью потчуют гостей.
Растерялась Агапия, когда, зайдя в дом, увидела Тихона. Все заметили ее смущение: здороваясь с хозяином, шевелила губами, а слова сказать не могла. Осмелела, когда почувствовала тепло руки Тихона. За ужином сидела напротив него. Ощущала на себе его взгляд, а сама глядеть на него не решалась.
За столом шумно. Старцев гостями доволен. Харитонова привезла из Екатеринбурга хорошие вести. Промышленники, узнав о сговоре насчет меди, просятся в компанию. У многих есть медь, но не у всех есть капиталы поднять ее на свет божий. А время идет. Кончится полугодовой срок по царскому указу, и придется отдать ее в руки Муромцева. Мало лестного слышала Агапия за столом о своем барине. Харитонова с удовольствием поносила Муромцева, зато хозяина на все лады расхваливала. Агапия тихо спросила ее:
— Видать, Марья Львовна, хозяин дома вам давно по душе?
— Так тебе скажу. За ум Тимофея всегда уважала. Но из-за худой славы о нем, истинный бог, всегда его боялась. Ты, чать, слыхала про такое?
— Слыхала.
Харитонова уставилась на Агапию, но во взгляде под властью хмеля — сочувствие.
— Ты умная, Агапия, а дышишь возле зверя. Весь Камень знает, что Муромцев твоим разумом живет. И как возле него живешь, понять не могу.
— Власовна смелая. Что ей Гусар, ежели ко мне заехать не устрашилась, — засмеялся Старцев.
— Аль запамятовали, что сами приглашали?
— Верно. Приглашал.
— Слышал я, в Екатеринбурге болтают, будто Муромцев тебе вольную дал, Агапия? — с нескрываемой иронией спросила Харитонова.
— Будет про такое, — спокойно, но резко сказал Тихон. — Не нам Агапьину судьбу решать. Свои судьбы у нас не больно радостные. На словах все мы заботливые.
— Погоди, Тихон. Агапия в самом деле стала вольная. Почему скрываешь? — спросил Старцев.
— А чем хвастаться? Ну, вольная, а что из этого? Хомут-то на шее не обновился.
— Правда, что ли? — растерянно, с волнением спросил Тихон.
Агапия посмотрела ему в глаза, ответила:
— Правда.
— Так!
Харитонова налила полный бокал вина и выпила его залпом.
— Выходит, не зря болтали! Хозяину за угощенье спасибо. Петр Данилович, пожалуй, нам ехать пора.
Хохликов тотчас ответил ей:
— Лошади готовы.
— Нет, Марья Львовна, на ночь глядя со двора вас не отпущу, — сказал Старцев.
— Господь с тобой. Ночь-то лунная. Едем на двух тройках, с надежной охраной.
— Все же, Марья Львовна, от своих слов не отступлю. В кои веки встретились. Посидим, побеседуем. Ведь есть о чем словом перекинуться. Охрана охраной. Ноне никому нельзя доверять. Спросите Агапию, сама при пистолете. Припомните, как в прошлом году меня на дороге подпиленной лесиной чуть не порешили. Хорошо, что за моей спиной нечистая сила, а ведь за вашей ее нетути.
— Чур, чур меня! Скажешь тоже. — Харитонова перекрестилась.
— Пошутил, чтобы попугать. Ведь знаете, как неспокойно на Камне. Останетесь у меня до утра.
— Право, не знаю. Обидеть вас не хочу. Пусть решит Петр Данилович.
— Думаю, что нам лучше остаться, — ответил Хохликов.
— Согласна. Ни в чем не могу господину Хохликову отказать.
— Он молодец. Бережет вас. Возле вас, чать, первый человек с такой бережливостью, — сказал Старцев.
— Не стесним вас?
— Еще что скажете? Домина большой. Горниц всем хватит. Тихон у меня на пасеке спит в избушке. Говорит, она медом пахнет, от этого сны хорошие видятся. Ирина, распорядись, чтобы к чаю стол изготовили, пока мы будем прогуливаться…
* * *
На прогулку из дома вышли все вместе. От луны светло. Ветер обдавал холодком. Басовито шумели сосны. Потом Харитонова и Хохликов намеренно отстали. Агапия с Манефой и Старцевым незаметно за разговором добрались до обрыва. Ветер здесь дул напористо. Манефа, постояв, сказала:
— Без шали-то вовсе студено.
— Ветерок неласковый, — подтвердил Старцев. — Пойдем, Власовна.
— Ступайте, а я побуду тут малость.
— Смотри, не остудись. Время осеннее. Не задерживайся, стол к чаю уже, наверное, изготовили.
Старцев с Манефой направились к дому. На тропинке встретились с Тихоном,
— Аль нагулялись?
— Студено стало без шали.
— Агапия где?
— На обрыве. Ступай и веди ее чай пить, — сказал Старцев.
Агапия смотрела на реку. На воде трепетная серебристая рогожка
от лунного света так и приглашала пойти по ней, как по волшебному ковру, в неведомое сказочное царство.
Агапия не слышала, как к ней подошел Тихон.
— Поглянулось? — спросил он.
Агапия, вздрогнув, порывисто обернулась.
— Напугал?
— Уж больдо тишком подошел.
— По-лесному. Никак мечтала?
— Малость.
— Может, скажешь о чем?
— Поверишь?
— Обязательно.
— Про тебя мои думы.
— И ты всегда в моей памяти.
— С той последней ночи мыслями о тебе живу.
Агапия медленно двигалась по кромке обрыва к синим скалам. Тихон шел следом. Остановилась Агапия, когда увидела возле скал блеск воды — то выливались струйки из лунки родника. Подойдя к скалам вплотную, разглядела, как из трещины в камне по мхам, словно по бархату, стекали крупные капли, падали в чашу из друзы горного хрусталя, излучавшего на лунном свету голубое сияние. Вода, переливаясь через края друзы, бежала по склону обрыва.
— Почему утаивала от меня о вольной?
— Не одинова собиралась заехать к тебе, да смелости не хватило.
— Тогда не побоялась навестить?
— Тогда от лесного огня осмелела. Сказываю, собиралась.
— Лукавишь, Гайа.
Агапия обернулась и отпрянула, увидев возле своих глаз глаза Тихона.
— Вольная, а все еще возле барина.
— Куда велишь податься? К себе не зовешь. Кому нужна, хоть и вольная?
Тихон, обняв ее, прижал к себе. Агапия услышала, как сказал:
— Моя ты, — и тотчас, разжав объятия, пошел от нее быстрым шагом, а в соснах побежал к дому.
Агапия боялась пошевелиться. Ее бил озноб. Но вот шагнула вперед и громко сказала:
— Господи, да неужли?..
* * *
Для Агапии постель приготовили на диване в рабочей горнице Старцева. Из нее выходила дверь на террасу.
Лунные снопы света, просачиваясь сквозь шторки на окнах, пятнали медвежьи шкуры на полу. Шевелились на стенах горницы тени от ветвей сосен, будто шарили большущие руки по развешанному башкирскому оружию, отыскивая нужное.
Доносил ветер собачий лай из села, брякала колотушка караульного за воротами заимки.
Агапия не спала, лежала, подложив под голову руки. Мысли о Тихоне. О чем он думал?.. Отчего не поцеловал ее на обрыве, а ушел, словно в испуге…
Открылась дверь в горницу, и вошла Манефа с горящей свечой:
— Не спишь?
— Нету сна. А ты чего бродишь?
— Не догадываешься?
Манефа, поставив свечу на пол, присела на край дивана.
— Чего уставилась? Аль не похожа на хозяйку?
— Так, стало быть…
— Третий год возле Тимофея. Жена ему перед Господом.
— Ирина про то знает?
— Кажись, догадывается.
— А в скитах знают?
— Упаси бог! — Манефа перекрестилась. — Мой грех… Неужли в самом деле не помнишь меня?
— Вот тебе крест.
— Тогда наведу память твою. Вспомни, как в лесной избушке о мертвом ребеночке убивалась. Набрели мы на твое горе.
— Кажись, вспомнила. Так разве то была ты?
— Две девки нас было и трое скитников.
— Господи! Гляди, взмокла разом вся от памяти. — Агапия вытерла руками лицо.
— Дознались мы опосле, что избушка была Тихонова. Стало быть, и сыночек его был.
— Его…
— Вот видишь, бабонька, не зря ты сегодня меня в березках повстречала. Видать, к счастью я тебя подвела. Да и ночь седни выдалась бедовая. Луна разум путает. Тихон по пасеке бродит. Так-то вот, бабонька. Однако пойду, а то Тимофей хватится.
Манефа, взяв с полу свечу, встала и пошла к двери, но остановилась и сказала:
— Пошла бы на пасеку. Бабье-то счастье, видать, сызнова возле тебя. Подумай!
Ушла Манефа, плотно прикрыв за собой дверь…
Шевелились на стенах горницы тени. Агапия, поджав ноги, сидела на диване, склонила голову, не в состоянии осилить охватившее волнение. Давно ушла Манефа, а в ушах все еще звучало слово: «Подумай!» Вот в трапезной стенные часы пробили полночь. Агапия спустила ноги на пол. Встала. Торопливо оделась. Колотилось сердце. Отворила дверь на террасу. Лицо окатила прохлада. Шагала босая по холодным половицам. Сбежала по ступеням с террасы. Вышла на лунный свет. Из темноты черным шаром подкатилась к ней сторожевая собака, но не залаяла. Агапия остановилась. Собака, обнюхав ее ноги, завиляла хвостом, зевнула и легла на траву.