— Уволь. Будить хозяйку одна ступай. Ты ей вроде подружка. А я имею наитие, что она и сейчас в большой сердитости…
Анисья Ведеркина везла Карнаухову в легкой коляске на медный рудник к Тихону.
Дорога туда со стороны Ксюшина малоезженая, да еще и кружила по лесной чащобе.
День хмурился, хотя изредка в разрывы плотных туч бросало яркие лучи осеннее солнце.
Лесная сторона без разноголосья певчих птиц казалась непривычно молчаливой. Среди сосен и елей топорщатся лиственницы с порыжевшей хвоей. По берегам речек рощицы черемух и берез в пламени огненной листвы. Перелетают на них стрекочущие сороки. Слышно, с каким остервенением дятлы долбят возле гиблых болот сухостой.
Анисья опустила вожжи. Лошадь шла шагом, но коляску поминутно встряхивало, когда колеса перекатывались через бугорки узловатых корней и кучи валежника.
Карнаухова в пути молчала. Думала о предстоящей встрече с Тихоном, но думала уже без волнения прошедших дней. Не заводила разговора и Анисья, ибо хорошо заучила привычки хозяйки.
На руднике Карнаухова оставила Анисью возле людских казарм, а сама, опираясь на посох, пошла по тропе среди вереска на холм к избе Тихона.
Шла не торопясь. На мостике через горную речушку задержалась, засмотрелась, как, вспениваясь, бурлила прозрачная вода между камней, усыпавших русло. Шумела речка не сердито, на кошачье мурлыкание походило ворчание воды. Карнаухова внезапно решила при встрече с Тихоном ни о чем его не спрашивать, просто сказать, что, соскучившись, приехала навестить, поведать, что Ксения и Сергей Ястребов скоро будут счастливыми. Приняв решение, она сразу успокоилась, почувствовав только усталость от пережитых волнений.
Сойдя с мостика, увидела идущего навстречу старика, узнала кержака Иринарха. Приняв от него по-старинному особо учтивый поклон, сама поклонилась и спросила:
— Никак от хозяина идешь?
— Не угадала. Из-под земли на свет божий поднялся, Василиса Мокеевна. Насосы в шахте чинил. Спасу нет, как нас вода под землей долит.
— Тихон дома?
— Нету. Незадача тебе вышла. Тихон Петрович чуть свет со Старцевым да с мужиками верхом на лошадях подались глядеть новые рудные угодья.
— Экий Тихон неугомонный!
— Ему иначе нельзя. Возле нас, матушка, кроме четырехлапого зверья двуногого изрядно. На всем надо Тихону держать острый глаз, да и о своей жисти заботиться.
— А тебе, старче, как можется?
— Бог милует. Как видишь, дышу. А ты, голубушка, на мой погляд, все в прежних силах пребываешь. Будь здрава, хозяюшка.
Старик поклонился и быстро зашагал к мостику…
Подойдя к Тихоновой избе, Карнаухова увидела у крыльца оседланную лошадь, улыбнулась, подумав, что Иринарх ошибся и Тихон находится дома.
Поднимаясь на крыльцо, еще раз оглядела верховую лошадь и удивилась, что раньше такой у Тихона не видела.
Миновав сени, у двери в избу чуть повременила, потом решительно открыла ее и перешагнула порог. Замерла на месте. В избе на коленях молилась женщина в синем сарафане. Выпал посох из руки Карнауховой, ударился об пол. Женщина обернулась. На ее лице не то испуг, не то удивление. Узнали друг друга. Агапия вновь перекрестилась, склонилась в земном поклоне перед иконой. Встала на ноги, подобрала посох, отдала Карнауховой, отошла к столу. Окаменела. На ее правом плече тугая коса. Шею в три ряда обвили аметистовые бусы.
Взгляда прищуренных Агапьиных глаз Карнаухова не выдержала, придвинулась к низенькому окошку, прикрыла створки, искоса поглядела на Агапию, села на лавку.
— Здравствуйте, Василиса Мокеевна, — мягко сказала Агапия, будто встретилась с желанным человеком.
На приветствие Карнаухова обернулась, молча в ответ наклонила голову.
— Встречи с вами ожидала. Сама собиралась к вам. Учуяли вы, что пора нам свидеться. Рада повидать вас в добром здравии, в полном женском достоинстве, и не велика беда, что в волосах снежок маячит, коли разум и душа живые.
— Зачем здесь без хозяина? — неприветливо спросила Карнаухова.
— С Тихонова согласия навещаю жилье. Сегодня обещалась быть, да опоздала малость, вот и осталась ждать его возврата.
— Чего молитвой у бога выпрашивала?
— Тихону доброго пути на лесных дорогах, а себе счастья от встречи. Приехали поговорить со мной?
— О чем говорить нам?
— Перво-наперво, отчего тягостно у вас на душе, потом про то, что вас сюда в путь-дорогу послало. Я вам скажу, кем стала для Тихона Петровича.
— Аль не понимаю? Полюбовницей.
— Верно, пока перед людьми в этом прозвании. Вы тоже возле Тихона в этом облике были. Посему знаете: при истой любви к мужику все прощается.
— Зачем появилась у Тихона, подлость ложной любовью прикрыв? По приказу Седого Гусара в чужую постель залезла, не уйдя из барской.
Агапия сжала кулаки, глаза ее широко раскрылись, но сдержала себя, только стала ходить по горнице, а остановившись, негромко сказала:
— Эдакую напраслину худую с языка спустили. Стыдно, Василиса Мокеевна. В ваши годы надо думать, чтобы не убить человека словом. Да и положение в крае вас обязывает не дозволять такую несдержанность. Вы-то знаете, как меня Муромцев наложницей взял. Крепостных девок не спрашивают, хорошо ли им на барском ложе. — Агапия опять заметалась по избе. — Знаете и то, что к Тихону женой вернулась, потому отдала ему с первой искрой любви святость девичьей чести. А вы, Василиса Мокеевна, о таком худо подумали. Однако не осуждаю вас. Будь на вашем месте, может, тоже несусветное языком плела. Понимаю вас, сами Тихону не чужая. Ранее меня владели его сердцем, да только свое навек ему отдать пожалели. Кто вас знает, по какой причине. В пору, когда с Тихоном впервые повстречалась, не ведала про вашу любовь с ним. Тогда кержачка Агапия, сбежавшая из скита, страсть какая робкая была. Знай, что возле Тихона чужая, богатая жена любовью греется, не посмела бы ей дорогу заступить. А теперь Агапия другая по характеру стала, возле барской дури новые навыки нажила и страх потеряла. От Тихона отойду только покойницей.
— Погоди! Душно мне, — тихо вымолвила Карнаухова.
— Может, водицы подать?
— Сама напьюсь.
Опустив платок с головы на плечи, Карнаухова поднялась с лавки, подошла к кадушке. Ковшом зачерпнула воды, напилась, остаток ее выплеснула в бадейку под рукомойником.
— Может, на волю выйдем? Не боитесь, что люди нас увидят? И мне сейчас трудно дышать. Пойдете?
Карнаухова пошла к двери. Агапия поддержала ее под руку, когда она сходила с лестницы.
В молчании обогнули избу. Сосновым бором дошли до пасеки. Сосны под ветром шумели в дружном перегуде. На стволах лесин подвешены колоды ульев. На прогалинах топорщились молоденькие елочки.
По тропинке дошли до омута в оправе омшелых валунов. Среди них щетина осоки и камыша, но уже без летошного цвета. Стылая вода с отливом темного серебра.
Из туч брызнули вдруг ослепительные солнечные стрелы, осветили лицо Карнауховой. Агапия увидела его таким красивым, будто старость не стерла с него черты молодости. Но, как только погасла солнечная вспышка, с лица Карнауховой исчезла ошеломляющая красота.
— Отойди от Тихона. Не тревожь его покой. Лишняя ты в его жизни. Он и без тебя пристал от разных тревог и забот. К одинокости привык, — говорила Карнаухова, не спуская глаз с Агапии.
— Пустое молвите. Тихон жизнь любит. Покоя и одиночества боится. Нужна я ему…
— А разве я не нужна?
— Тихон сам не знает, которая из нас нужнее. Но надвое ради нас не разломится.
— Послушай, Агапия, уразумей, Тихон — радость для моей жизни.
— В нем и для меня радость. Мало ее в жизни испытала. Аль права на радость у меня нет?..
Не досказала Агапия своих слов. Помешали людские крики. Донеслись они с пасеки.
— Никак, стряслось что на руднике, — недовольно проговорила Карнаухова.
Увидели, как по бору бежал народ. Слышны голоса: «Где хозяйка?», «К омуту надо!», «Бежим, ребята!»
Ускоряя шаги, Карнаухова и Агапия шли людям навстречу. Люди бежали к ним гурьбой, впереди Анисья Ведеркина, рядом с ней молодой парень с окровавленной повязкой на голове. Анисья кинулась к хозяйке, задыхаясь, только и могла сказать:
— Василисушка!
Карнаухова растерянно смотрела на Анисью:
— Сделай милость, толком скажи.
Парень, опередив Анисью, выкрикнул:
— Убили их на лесной дороге!
— Кого?
— Беда, Василисушка! Тихона со Старцевым насмерть порешили!
Отшатнувшись от Анисьи, Карнаухова в ужасе зажала руками уши:
— Кричишь-то как о такой беде…
Раздирающий душу вопль Агапии потряс всех:
— Вре-е-ете! Нельзя его убить!
Она засмеялась дико, метнулась к пасеке. Все, оцепенев, смотрели, как бежала она среди сосен и смеялась. Но вот затих ее смех, и вдруг, словно подхватив безумие женщины, захохотала заливчато над головами людей сова, перелетевшая через омут.
Под басовое бормотание сосен несли женщины в беспамятстве Карнаухову…
Прошло шесть дней.
В Екатеринбурге на кладбище, на родовой земле Карнауховых, под сенью берез уложили на вечный покой Тихона Зырина…
Возле горного озера в Белоголубином скиту могилу Тимофея Старцева укрыли бирючими мохнатыми лапами вековые ели…
* * *
Над Старым заводом крупные, по-осеннему наново вылуженные, звезды. Остуженная ночная темнота раньше срока зачернила мглу вечерних сумерек.
В парке под напором буйного ветра деревья беспомощно размахивали ветвями, обронившими листву…
На втором этаже барского дома в зеркальном белом зале горит камин, пламя вихрит огненные ленты. Перед камином стоит длинный стол, вокруг массивные кресла. На мраморной столешнице литые из бронзы часы.
Большие окна с медными решетками в обрамлении тяжелых портьер.
На золоченых цепях свисают две люстры, опутанные нитками бусин из уральских самоцветов.