Верховный Министр заерзал в кресле.
— Если ваш противник заслуживает слишком больших поздравлений, то он и победит.
— Невозможно. Он уже побежден. И в этом отношении мы должны поздравить Паттера.
— А кто такой Паттер?
— Мелкий агент, чьи способности после случившегося должны быть использованы в полную силу. Его вчерашние действия просто не могли быть лучше. Его постоянным заданием было следить за Шентом. С этой целью он должен был держать ларек с фруктами, находящийся через дорогу от Института. Неделю назад он получил специальные инструкции наблюдать, как развивается дело Шварца. Он находился на месте, когда человек, известный ему по фотографиям и по краткому впечатлению от того раза, когда тот был привезен в Институт, бежал. Он наблюдал за каждым его действием, сам находясь вне его внимания, и именно его отчет пролил свет на вчерашние события. Невероятная интуиция помогла прийти ему к выводу о том, что истинной целью «побега» является организация встречи бежавшего с Алварденом. В том положении, в котором он оказался, — один, без всякой поддержки — он не мог следить за встречей и тогда решил ей помешать. Кэбмены, которым дочь Шента описала Шварца как больного, заподозрили радиационную лихорадку. Паттер поддержал эту версию с быстротой гения. Как только он стал свидетелем встречи в универмаге, он сразу же уведомил о лихорадке местные власти Чики, а те, хвала Земле, действовали оперативно и быстро. Магазин опустел, и камуфляж, под прикрытием которого должен состояться разговор между ними, был для них потерян. Они остались в магазине одни и оказались на самом виду. Паттер пошел дальше. Он подошел к ним и заговорил, предложив отправить Шварца назад, в Институт. Они согласились. Что еще они могли сделать?.. И, таким образом, день прошел, а Алварден и Шварц не смогли обменяться и словом. Не совершил он и глупости, попытавшись арестовать Шварца. Оба по-прежнему находятся в неведении о том, что за ними следят, и смогут вывести нас на большую игру. Но Паттер пошел еще дальше. Он уведомил имперский гарнизон, и это уже выше всяких похвал. Такой оборот дела поставил Алвардена перед ситуацией, на которую тот, возможно, не мог рассчитывать. Он должен был или же обнаружить себя как Внешний и, таким образом перечеркнуть свою полезность, которая, очевидно, базировалась на том, будто он землянин, или же скрыть свою тайну и рассчитывать на любые неприятные последствия. Он выбрал наиболее героическую альтернативу и даже сломал руку имперскому офицеру, настолько сильна в нем страсть к реализму. Это, по крайней мере, должно быть записано в его положительный актив. Но это, тем не менее, доказывает, что он — тот, кто он есть. Зачем нужно было Внешнему пробовать на себе действие невротического хлыста ради земной девушки? Если только причины не были чрезвычайно важны.
Руки Верховного Министра лежали на столе, сжатые в кулаки. Из его груди вырвался полный ярости стон, а продолговатое гладкое лицо сморщилось в гримасе отчаяния.
— Очень умно с вашей стороны, Вялкис, по таким ничтожным деталям воссоздать всю картину, выстроить цепь всей этой паутины. Это сделано очень умно, и я чувствую именно то, что говорю. Логика не оставляет нам других альтернатив… Но это означает, что они подобрались совсем близко, Вялкис. Слишком близко… На этот раз они будут немилосердны.
Вялкис пожал плечами.
— Они не могут быть слишком близко. Судя по свойственной всей Империи страсти к разрушению, они бы уже ударили… А время для них бежит быстро… Алварден еще должен встретиться со Шварцем, чтобы все обговорить, так что я могу предсказать вам будущее.
— Пожалуйста.
— Шварц должен быть отослан так, чтобы он никоим образом не был на виду.
— Но куда он должен быть отослан?
— Нам и это известно. Шварц был привезен в Институт человеком, очевидно, фермером. Мы получили его описание как от техника, так и от Паттера. Мы просмотрели регистрационные данные каждого фермера, находящегося в радиусе шестидесяти миль от Чики, и Паттер опознал в неизвестном человеке Арбена Марена. Техник с уверенностью поддержал его. Мы потихоньку провели расследование и обнаружили, что этот человек прячет тестя, бесполезного калеку, перешедшего рубеж Шестидесяти.
Верховный Министр стукнул кулаком по столу.
— Подобные явления действительно сделались слишком частыми, Вялкис. Нужно усовершенствовать законы…
— Теперь речь не об этом, Ваше Превосходительство. Суть в том, что поскольку фермер нарушил закон, он может подвергнуться шантажу.
— О…
— Шенту и его союзникам Внешним нужен инструмент для подобного случая — нужно убежище, в котором Шварц мог бы оставаться в безопасности в течение длительного времени, более долгого, чем ему может предоставить Институт. Этот фермер, возможно, беспомощный и невинный, является великолепным объектом. Итак, за ним будут наблюдать. Шварцу не удастся оказаться вне наблюдения… Теперь, конечно, будет сделана попытка устроить другую встречу между ним и Алварденом, но на этот раз мы будем во всеоружии. Теперь вам все понятно?
— Да.
— Хорошо, хвала Земле. Тогда я оставлю вас. — И, с сардонической усмешкой, он добавил: — С вашего позволения, конечно.
И Верховный Министр, совершенно нечувствительный к сарказму, махнул рукой.
Секретарь, находясь на пути к собственному маленькому кабинету, был один, а когда он бывал один, его мысли иногда убегали из-под собственного контроля и блуждали в укромных уголках разума.
Они, эти мысли, имели мало общего с доктором Шентом, Шварцем и Алварденом, и особенно с Верховным Министром.
Вместо них они рисовали в сознании картину планеты — Трантора — откуда осуществлялось правление всей Галактикой. И еще они рисовали картину дворца, чьи шпили и изогнутые своды он никогда не видел наяву, как никогда не видел их и любой другой землянин.
Он думал о невидимых лучах силы и славы, что протянулись от солнца к солнцу, оплетая их невидимой паутиной с центром, находился во дворце, возле человека, который был Императором, просто человека, в конце концов.
Он внимательно исследовал эту мысль — мысль о той единственной власти, которая могла даровать божественность при жизни. И она концентрировалась в том, кто был просто человеком.
Просто человеком! Как и он!
Он мог бы быть…
Глава 11Разум, который изменяется
Начало изменений в понимании им окружающего мира не было ясным для разума Иосифа Шварца. Много раз, в абсолютном спокойствии ночи — насколько спокойными стали ночи, да и были ли они вообще когда-нибудь в этой новой тишине, — он пытался восстановить это начало.
Прежде всего был тот давний, лежащий в осколках день страха, когда он оказался один в странном мире, — день, казавшийся ему сейчас таким же нереальным, как само воспоминание о Чикаго.
Что-то, касающееся машины, пилюли, которые он принял. Дни выздоровления, потом — побег, блуждания, неожиданные события последнего часа в универмаге. Эту часть жизни он, возможно, не мог припомнить как следует. Однако по прошествии двух месяцев ясность не наступила.
Даже тогда все уже начало казаться странным. Он был чувствительным к атмосфере. Старый доктор и его дочь встревожились, даже испугались. Знал ли он это тогда? Или же это было всего лишь беглое впечатление, усиленное впоследствии ходом его мыслей?
Но тогда, в универмаге, как раз перед этим — он осознал приближение опасности. Предостережение не было достаточным для того, чтобы его спасти, однако он получил точные указания на изменение.
И, начиная с тех пор, головные боли преследовали его. Нет, не совсем головные боли. Скорее какое-то гудение, как будто голова была динамо-машиной, и вибрация от ее работы пронизывала каждый участок черепа. Ничего подобного не происходило с ним в Чикаго — если предположить, что его фантастическое Чикаго имело смысл, — и даже в первые несколько дней реальности здесь.
Сделали ли с ним что-то в тот день, в Чике? Пилюли — это были анестезиаторы. Операция? Но, в сотый раз добираясь до нее, его мысли тут же останавливались.
Он оставил Чику через день после неудачного побега, и теперь дни пробегали легко.
Был Грю в своем кресле на колесиках, повторяющий слова и указывающий, что делать, как та девушка, Пола, делала это раньше. И в один прекрасный день Грю перестал говорить чепуху и начал говорить по-английски. О, нет, это он, Иосиф Шварц, перестал говорить по-английски и начал говорить чепуху. Если не считать того, что больше она уже не казалась ему чепухой.
Это было так легко. За четыре дня он научился читать. Когда-то, в Чикаго, он обладал феноменальной памятью, или ему казалось, что обладал. Но такие победы ему все же были неведомы. Однако Грю это вовсе не казалось удивительным.
И Шварц тоже перестал удивляться.
Потом, когда осень действительно стала золотой, все снова стало ясным, и он начал работать в поле. И удивительно было, с какой легкостью пошла у него работа. После первого же объяснения он мог управлять сложными механизмами.
Он ждал наступления холодов, но по-настоящему они так и не пришли. Зима прошла в очистке земли, удобрении ее, в подготовке к весеннему севу.
Он расспрашивал Грю, пытаясь объяснить, что такое снег, но последний лишь непонимающе смотрел на него и говорил:
— О! Это слово — снег! Я знаю, что он есть на других планетах, но только не на Земле.
Тогда Шварц начал наблюдать за температурой и обнаружил, что она едва изменяется день ото дня — и все дни укоротились, как и следовало ожидать в северных районах, скажем, настолько северных, как Чикаго. Он стал сомневаться, действительно ли он находится на Земле.
Он попытался читать некоторые из фильмокниг Грю, но сдался. Люди по-прежнему оставались людьми, но события древней жизни не значили для него ровным счетом ничего, и это очень мешало.
Время приносило все новую пищу для удивления. Например — на удивление теплые дожди. Бывали вечера, когда его просто в высшей степени заинтриговывало сияние горизонта, голубое свечение на юге…