— Кто вы? — требовательно спросил Алварден, стараясь сохранить свое достоинство перед существом в зеленой одежде. Он шагнул вперед и заслонил собой Полу.
— Я? — хрипло переспросил человек в зеленом. — Я всего лишь личный секретарь Его Превосходительства Верховного Министра. — Он также шагнул вперед. — Я ждал долго. Но не слишком. Гм… и девушка тоже. Как не своевременно…
Алварден сказал неизбежное:
— Я гражданин Галактики и оспариваю ваше право задерживать меня… а также входить в этот дом без какого-либо законного разрешения.
— Я, — и секретарь осторожно постучал по груди свободной рукой, — обладаю всеми правами и властью на этой планете. Пройдет еще немного времени — и я стану обладать такими же правами и властью на всей Галактике. Вы все в наших руках, как вы понимаете. Даже Шварц.
— Шварц! — почти одновременно воскликнули Шент и Пола.
— Удивлены? Идемте, я отведу вас к нему.
Последнее, что сознавал Алварден, была эта улыбка, становившаяся все более широкой, и свист хлыста. И он рванулся через алую завесу боли навстречу бесчувственности.
Глава 16Выбирайте, с кем вы?
Некоторое время Шварц неподвижно сидел на твердой скамье в одной из маленьких подземных комнат Чикского исправительного дома и тревожно прислушивался.
Дом, как его обычно называли, был выражением полной власти Верховного Министра и тех, кто его окружал. Его мрачные стены тянулись высоко вверх, так что закрывали своими тенями имперские бараки, и эти же тени плотно смыкались вокруг земных преступников, становясь для них куда более грозными, чем власть Империи.
За последние столетия множество людей дожидались за этими стенами суда — предатели, пережившие свое время, подозреваемые еще в каком-нибудь преступлении или обвиненные в попытке ниспровержения местных властей. Иногда приговор мог быть отклонен Прокуратором, но это означало волну недовольства, а временами и диких выступлений.
Обычно в тех случаях, когда Совет требовал смерти, Прокуратор сдавался. В конце концов, пострадать должен был лишь землянин…
Обо всем этом Иосиф Шварц, естественно, ничего не знал. Для него все настоящее сосредоточилось на маленькой комнатке, стены которой светились тусклым светом, на ее мебели из двух твердых скамей, стола и еще маленького углубления в стене, служившего одновременно умывальником и унитазом. Не было окошка, сквозь которое можно было бы увидеть небо, и движение воздуха от вентиляторов было слабым.
Он пригладил волосы вокруг лысины на темени и сел. Его попытка бежать в никуда (ибо где же на Земле он мог быть в безопасности?) была короткой, трудной и закончилась здесь.
По крайней мере, для забав оставалось Прикосновение Разума.
Но плохо это было или хорошо?
На ферме это было странным, беспокоящим даром природы, которого он не знал, о возможностях которого не думал. Теперь оно стало даром, возможным для исследования.
Когда сутками нет другого занятия, кроме как размышления о своем заключении, можно просто сойти с ума. Куда лучше испытать Прикосновение Разума на проходящих тюремщиках, достичь им стражников в соседних коридорах, дотянуться дальними фибрами Разума до капитана, сидящего в далеком от камеры кабинете.
Он осторожно проникал в Разумы и опробывал их. Они поддавались, как грецкие орехи, — сухая шелуха, из которой дождем сыпались эмоции и понятия.
Во время этих своих умственных путешествий он многое узнал о Земле и Империи — больше, чем узнал за два месяца пребывания на ферме.
Конечно, одно из сведений, которое он почерпнул, — причем повторяющееся снова и снова, так что ошибки быть не могло, — было следующим:
ОН ПРИГОВОРЕН К СМЕРТИ!
Ни отступления, ни сомнения, ни оговорки.
Это могло случиться сегодня, завтра. Но он должен был умереть.
И почему-то он принял это известие почти с благодарностью.
Дверь отворилась, и он вскочил на ноги, объятый страхом. Можно относиться к смерти философски, даже ожидать ее, но тело — дикое животное, которое ничего не хочет знать. Так вот оно!
Нет, не оно. Вновь появившееся Прикосновение Разума не несло в себе ничего смертельного. То был охранник с металлическим прутом, который он держал наготове. Шварц знал, что это такое.
— Идем со мной, — резко бросил он.
Шварц последовал за ним, размышляя об этой своей странной силе. Задолго до того, как охранник смог бы применить свое оружие, задолго до того, как он даже догадается, что это следует сделать, он мог бы сам поразить его без звука и промедления. Его Разум был в руках Разума Шварца. Легкое дуновение — и все было бы кончено.
Но почему? Интересно, со сколькими он сможет справиться одновременно? Сколько пар рук имел его мозг?
И он послушно следовал за охранником.
Комната, в которую его привели, была большой. В ней находились двое мужчин и девушка, тела которых были распростерты на носилках, установленных на высоких скамьях. Нет, не тела — ибо их Разумы были активны.
Знакомы?.. Знакомы ли они ему?
Он остановился, чтобы посмотреть, но на его плечо легла рука охранника.
— Проходи.
Четвертая скамья была пустая. В Разуме охранника не было смерти, и Шварц забрался на нее. Он знал, что последует.
Стальной прут охранника коснулся каждой из его конечностей. Они вздрогнули и покинули его, и не осталось ничего, кроме головы, плавающей в пустоте.
Он повернул ее.
— Пола! — крикнул он. — Вы Пола, правда? Девушка, которая…
Она кивнула. Он угадал ее прикосновение. Два месяца назад он об этом просто не знал. В то время его мыслительные способности находились еще на стадии чувствования «атмосферы». Ясность утреннего зрения позволила хорошо ему об этом помнить.
Содержимое ее ума позволило узнать многое. Тот, кто находился за девушкой, был доктор Шент, другой, дальше, — доктор Бел Алварден. Он мог подслушать их имена, ощутить их отчаяние, почувствовать следы ужаса и страха в сознании молодой девушки. Какое-то мгновение он жалел их, потом вспомнил, кто они и что они. И сердце его ожесточилось. Пусть умирают.
Остальные трое были здесь больше часа. Комната, в которой их оставили, представляла собой, очевидно, зал для собраний нескольких сот человек. Пленники чувствовали себя одинокими и потерянными в ее глубинах. И говорить было не о чем. Горло Алвардена саднило от сухости, и он то и дело поворачивал голову в тщетной попытке найти облегчение. То была единственная часть тела, которой он был способен двигать.
Глаза Шента были закрыты, а губы бескровны и искусаны.
Алварден прошептал:
— Шент! Шент, я вам говорю!
— Что?.. Что?.. — раздался слабый шепот в ответ.
— Что вы делаете? Собираетесь уснуть? Думайте же, думайте!
— Зачем? О чем нужно думать?
— Что этот Иосиф Шварц?
Послышался шепот Полы, тонкий и измученный.
— Вы не помните, Бел? Тогда в магазине, когда я впервые с вами встретилась… так давно?
Алварден сделал над собой усилие — бешеное усилие — и обнаружил, что может поднять голову на два саднящих болью дюйма. Так он мог видеть часть лица Полы.
— Пола! Пола! — Если бы он мог приблизиться к ней… а ведь были два месяца, в течение которых он мог это сделать, но не сделал. Она смотрела на него, улыбаясь такой призрачной улыбкой, что ее можно было бы считать улыбкой статуи. И он сказал:
— Мы еще победим. Вот увидите.
Но она покачала головой — и его шея судорожно дернулась от приступа боли.
— Шент, — вновь сказал он. — Послушайте меня. Как вы встретились с этим Шварцем? Почему он стал вашим пациентом?
— Синапсифер… Он пришел как доброволец.
— И был подвергнут лечению.
— Да.
Алварден отметил это обстоятельство.
— Что вынудило его прийти к вам?
— Не знаю.
— Но тогда… Может быть, он — имперский агент?
Шент шевельнул головой.
— Имперский агент? Вы думаете так потому, что Высший секретарь Древних сказал, что это так. Но какая разница? Он беспомощен, как и мы… Послушайте, Алварден, может быть, если вы не придумаете для них какую-нибудь историю, они подождут. В случае необходимости вы могли бы…
Археолог засмеялся, и горло ответило ему взрывом боли.
— Вы думаете, что это помогло бы нам выжить? При мертвой Галактике и цивилизации в развалинах? Жить? Я предпочел бы умереть.
— Я подумал о Поле, — пробормотал Шент.
— Я — тоже, — сказал другой. — Спросите ее… Пола, будем сдаваться? Попытаемся выжить?
Голос Полы был тверд.
— Я уже выбрала, на чьей я стороне. Я не хочу умирать, но если умрет моя сторона, я уйду вместе с ней.
Алварден почувствовал нечто вроде триумфа. Если бы он привез ее на Сириус, ее могли бы называть землянкой, но она была бы равной им, и он с радостью вцепился бы зубами в глотку каждому, кто осмелился бы…
И он вспомнил, что вряд ли сможет привезти ее на Сириус — вообще привезти кого-либо. Потому что вряд ли он сам будет когда-нибудь на Сириусе.
Потом, как будто для того, чтобы убежать от этой мысли, убежать от всего, он крикнул:
— Вы! Как вас там! Шварц!
Шварц на мгновение приподнял голову и посмотрел на него. Он по-прежнему ничего не говорил.
— Кто вы? — настойчиво продолжал Алварден. — Как вы ухитрились вмешаться в это дело? Какова ваша роль в нем?
И от этого вопроса все всколыхнулось в душе Шварца. И он в ярости бросил:
— Я? Как я ухитрился вмешаться в это дело? Слушайте. Когда-то я был никем. Честный человек, работяга-портной. Я никому не причинил зла. Я никого не тронул. Я заботился о своей семье. А потом, безо всякой причины… я оказался здесь.
— В Чике? — спросил Алварден, не совсем понимая его.
— Нет не в Чике! — еще яростнее прокричал Шварц. — Я оказался в этом безумном мире… Ох, да какое мне дело, поверите ли вы мне или нет? Мой мир в прошлом. Мой мир имел землю и еду, и два миллиарда человек, и это был единственный мир.
Некоторое время Алварден напряженно молчал. Потом он повернулся к Шенту.