таби из мягкого черного войлока, со щелью между первым и вторым пальцами, на стебли, нащупывая точку опоры. Перемахивая через стену, он бесшумен, словно сова, покидающая свое дупло, вылетая на охоту. Цикада запела и из десятков мест под стеной его деши поднялись и последовали за ним, перетекая через стену, собираясь под ветвями садовых слив. Они - его ученики, он обучал каждого из них с юных лет, и теперь они двигались, подобно продолжению его собственной воли. Они лунные тени, не плотнее пленки на водянистом молоке; их движения подобны шелесту камыша; их мягкие шаги – не громче мышиной возни в полях.
Окрестности коттеджа ясно видны сквозь сучковатые, голые деревья. Это летняя резиденция богатого самурая торговца, нажившего состояние благодаря удобному расположению своего торгового дома на дороге, простиравшейся между высокими стенами Замка Эйгандзё и библиотеками Минамо. С началом войны ему пришлось оставить свои товары и переселиться сюда, с небольшой свитой охранников и единственным наследником, юным аристократом по имени Кио. Все это Хигурэ прочел в свитке, который он сжег в костре вчера ночью. Он сжег слова, превратив их смысл в пепел, и сегодня они убьют здесь всех и завершат начатое. Через три дня надоедливый чиновник прибудет в сопровождении наездников на мотыльках из Эйгандзё с просьбой к аристократу открыть свои запасы риса в военных нуждах, и обнаружит запутанную головоломку смерти. Трясущимися руками он вычтет на своих счетах спокойные выражения на лицах трупов из очевидных следов насилия, и получит в остатке лишь синевато-серые тени и блеск металла в лунном свете. Хигурэ проверяет покрытую чернилами ткань, покрывающую его короткий клинок, и скользит вперед, в сторону внутренней стены. Легкий ночной ветерок дует с дороги, ведущей к главным воротам коттеджа, тревожа пламя факелов на внутренней стене и колыша тусклый свет, сочащийся сквозь ветви пустого сада.
Ветер всегда был обманчивым в долине, где он родился в тени высоких гор Сокензан. Даже в теплый летний день облака могли сменить свой дрейф в горных вершинах, обрушив холодный бриз на ледник Дзёхйо, вздымающий обвисшие фестивальные влаги, и заставляющий золотисто-зеленые листья гинкговых деревьев дрожать в раннем предвкушении осени. Между лотками с рисовыми лепешками и почерневшими от сажи домами торгового квартала прятался мальчик, ожидая, когда стихнет ветер, держа одну руку на желтом платке, прикрывавшем корзину с яблоками, которую он принес своей матери. На рынке развозчик тыквы прекращал свою песню и хмурился, глядя на клубы уличной пыли. Стоя в дверном проеме неподалеку, продавец чая улыбался, наливая напиток в очередную чашку. Холодная погода хороша для его продаж, ведь война в последнее время истощила его кошелек. Спустя два месяца, ветреным осенним вечером, торговец чаем будет убит разрядом зеленой молнии, поразившей его среди ясного неба.
Было ветрено в ту ночь, когда ками пришли в деревню мальчика и убили его семью и всех кого он знал. Из-под расшатанных половиц он слышал, как ветер трепал поломанные раздвижные ставни шёджи между верандой и гостиной. Там, существо, поедавшее свет, прорвало тонкие бумажные ставни и сожрало его сестру, пока их отец орал на него, размахивая дымящейся кочергой из жаровни в полу, у которой они всего час назад готовили ужин. Мальчик видел это – клубящаяся масса черных щупалец с одной непропорционально маленькой торчащей рукой, мохнатой, как у обезьяны. В руке был длинный, эбонитовый кол, которым дух взмахнул, выбив кочергу, а затем вонзив его глубоко в плечо отца. Кол, должно быть, был очень горячим, поскольку послышалось шипение после удара, и кровь отца дымилась из раны, шафрановым облаком вздымаясь к потолку. Мальчик пытался дотянуться до выпавшей кочерги, обугливавшей коврики татами – но его отец заорал, чтобы он убегал, прятался, и он так и поступил.
Внутренняя стена гладкая, все лето ее оберегает от вьющейся лозы ревностный садовник. Стена выше, чем Хигурэ может дотянуться. Он прислоняет свой прямой меч ниндзя-то к основанию стены, лезвием вниз, и становится на его рукоять, как на лестницу, дотягиваясь до верхушки стены одной рукой, одетой в перчатку. Он зажимает меч ступнями и передает его свободной руке, прежде чем подтянуться вверх и скользнуть через стену, присев на возвышенной дорожке, вымощенной вдоль стены.
Десять шагов по дорожке, охранник в остром шлеме из зеленого бамбука сползает под странным углом к стене, высокое знамя, которое он держал, теперь подпирает его тело. Его глаза открыты, бесполезно взирающие в ночь. Кровь медленно стекает с длинного черного лакированного древка стрелы, прошедшей сквозь его шею, в том самом месте, где пролегают тонкие голосовые связки, его предсмертное дыхание лишено звука. Большой палец Хигурэ проводит по истертой коже рукоятки меча, отполированной до темно-синего цвета от частого использования. Странно не использовать его сейчас, не прорезать себе путь сквозь это плохо охраняемое место. Он знает, что он здесь лишь наблюдатель, мрачный свидетель смертельной работы его деши. Так должно быть. Они справятся с этими внешними помехами. Его ждут дела глубже в здании, в главном зале, на втором этаже, в покоях лотоса.
Мальчик хорошо прятался. Его всегда находили последним, когда дети играли в óни на фестивале масок. В дни, когда у него не было поручений, он бродил вдоль холодной реки, стекавшей с гор, и прокрадывался за спинами рыбаков, воруя их наживку, оставляя мокрый лист на месте мясистых червей, чтобы они решили, что духи каппа, живущие в воде, зачаровали их глаза и ограбили их. Эта игра ему никогда не надоедала, и все же сейчас он чувствовал, что не должен был сидеть, сжавшись, здесь, под своим домом, пока ками наверху принимал последнее мрачное подношение от его семьи. Он не должен прятаться, не от ками, приказывавшего идти дождю, и расти рису в полях.
Он помнил, как, когда он был совсем маленьким, люди из его деревни шли по дороге из полей, к кедровой роще, где был установлен небольшой алтарь под древнейшими и наиболее священными деревьями. Там они оставляли рисовую лепешку для кицунэ, ухаживающих за алтарем, и небольшую медную монетку с прорезанной в ней дырочкой, для ками. Было важно, чтобы монетка была круглой, чтобы ками мог принять подношение, а взамен дать богатства в виде хорошего урожая. Все всегда повторялось по кругу. Он вернулся тогда по опасному пути своей памяти, вспоминая, не забыл ли он когда-то поднести монетку, или же оставить достаточно рисовых лепешек. По какой-то причине, он знал, что в том, что явились ками, была его вина. Он должен выйти и встретить их. Он должен предложить себя этим жутким богам, чтобы они пощадили остальных. Но он также знал, что было уже слишком поздно для этого, и поэтому, несчастный, он притаился и ждал.
Когда первые лучи рассвета прокрались сквозь камни фундамента, объявив ему, что ночь ужаса завершилась, он выскользнул из своего укрытия под домом и, не останавливаясь, побежал, пока не выбежал на пределы деревни. По пути он видел тела. На улицах лежало больше мертвых, чем он знал по имени. Он обнаружил, что хуже мертвых были те несчастные, которых ками оставили в живых. Он видел, как они грудились, хныкали, в разорванной одежде, с пустыми глазами, с мыслями, сжатыми когтями ночного кошмара. Ками он не видел, не считая одного случая, когда ему по пути попалось что-то вроде собаки, пожиравшей трупы, сброшенные в небольшую канаву на краю деревни, где вода текла лишь во влажный сезон. Вместо шерсти, пес был покрыт человеческими черепами. Он ахнул, и один из черепов повернулся, уставившись на него слепым гневным взором. Затем челюсть черепа открылась, и он заговорил голосом его матери, - подойди, мой воробышек – она всегда его так называла – Я оставила тебе завтрак. Подойди, поешь. – Мальчик понял, что ему было пора убегать. Лишь спустя много лет, когда он стал мужчиной, уже после того, как он присоединился к ученикам при Храме Черного Свитка, он впервые проспал всю ночь, не просыпаясь в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем и сухим привкусом смерти во рту.
Хигурэ крадется под скрученными ветвями фигурных сосен во внутренний двор. На мгновение он застывает, осматривая тугую медную проволоку и с умом расположенные металлические прутья, сгибавшие ветви старых деревьев, мучительно заставляя их принимать форму, с первого взгляда кажущуюся совершенно естественной и в то же время идеальнее, чем любое природное творение. Ниндзя, думает он, не так уж сильно отличается от скульптора бонсай. У обоих в руках острое оружие, которым они обтачивают жизнь по своему усмотрению. Ветви дерева – ученики скульптора бонсай. Некоторых он поддерживает и тренирует, чтобы они смогли достичь чистейшей формы. Иных обрезает, завершая их жизнь в том месте, где она не устраивает его заказчика. Но работать с одним деревом так много лет – для этого у Хигурэ не хватает терпения, он и без того уже слишком здесь задержался. Слышится пение ночного дрозда меж строений у коттеджа, и он быстро двигается вперед, пересекая декоративный пруд по мосту из камней. Сам мост, также, указывает на изысканное мастерство садовника. У каждого камня своя, отличная текстура под его стопами, и, тем не менее, они вырезаны так, что плотно прилегают друг к другу, словно стихи дворцовой поэмы: каждый уникален, со своим характером, и, все же, его форма мягко намекает и ведет к следующему стихотворению.
По ту сторону очередного моста, он бежит быстрее, пригибаясь под открытым проходом с искусно вырезанным деревянным символом. Он знает, как выглядим символ, ощущая его значение, даже не видя его. Это пейзаж: вытянутое рисовое зерно, растущее под хризантемой солнца, знак торгового дома Нитты – давних союзников клана Конды, а теперь их основной поддерживающей силы в войне против