меняли посевы, чтобы земля не отравлялась одними и теми же растениями. Они проводили фестивали посевов и урожаев, и соблюдали ритуалы служения ками риса и ками свежей воды. Затем, чуть позже, я стал рощей бамбука, за которой аккуратно присматривали орочи. Каждую весну они приходили на сбор моих зеленых побегов, которые они мариновали и, затем, питались все лето и осень, а зимой удобряли мои корни своими отходами, питая свежие побеги весной, и таким образом, поддерживали цикл.
Перед тем, как прийти сюда, я был ручьем, текущим мимо рисовых полей, обрабатываемый кицунэ. Они выстроили на мне шлюзы и ворота, и жгли ладан, кадили, считая прошедшие часы, чтобы знать, когда им следовало перенаправить мои потоки от поля одной семьи, к другой, чтобы все могли в равной степени, без излишеств воспользоваться благами природы. И они пели песни, ожидая раскрытия ворот шлюза. Я даже теперь все еще слышу их голоса, полные жизни, и все же с налетом грусти – признания смертности, словно семя, растущее летом, но все же, знающее, что придет пора жатвы. И, тем не менее, они продолжали жить и умирать, возвращая свои тела земле. Война Великого – ошибка, ибо он нарушает равновесие, которое с таким трудом удерживают смертные и ками. Как же мы, ками, можем желать его уничтожения? Как, те, кому служат, будут жить без служащих им?
В комнате повисла тишина. Из-за окна послышалось мерное капанье тумана, скопившегося на листьях.
Наконец, Чешуя нарушил молчание словами, - Расскажи мне, о зеленеющий, ты когда-нибудь видел высокие равнины, замаранные сражениями самураев? Это опустошение, когда ни на земле, ни на небе ничего не шевелится. Или, как насчет диких мотыльков, которых они поработили, превратив во вьючных животных? Какое равновесие достигается здесь, какие циклы сохраняются? Даже твои драгоценные кицунэ выкашивают огромные борозды полей сусуки для своих деревень. Эти смертные тоже часть ритма природы? Они возвращают хоть десятую часть того, что берут?
- Говори, что хочешь, инфернальный собрат, - тихо ответил Шип, голосом, подобным трепету крыльев мотылька, - Я видел добро в смертных, и говорю, что есть иной путь.
- Дерзкие слова, - прошипел Чешуя, - но я видел тебя со склоненной головой, исполняя приказ Великого. Сколько раз ты позволял своим дарующим жизнь водам подниматься в потопах, а своим быстро растущим шипам покрывать фермы? По-своему, ты забрал больше жизней смертных, чем любой из нас еще до начала войны, и ты…
- Довольно! – Рявкнул Трубка. Воздух вокруг него словно вспыхнул жаром, и послышался тонкий запах серы. – Вы говорите о спасении смертных, помощи смертным, убийстве смертных; Почему бы не позволить им решать самим? Если они не могут существовать в гармонии с ками сейчас, возможно, они найдут способ уладить этот конфликт? Они явно более находчивы, чем каждый из вас догадывается.
- Ага! – Сказал Чешуя. – Чувствую, нас ждет история. Расскажи нам, дорогой Трубка, на чем ты основываешь это свое утверждение о находчивости смертных?
- Я ничего не утверждаю, - сказал Трубка, - как не желаю участвовать в этих дебатах, ни на стороне ками, ни смертных. Я лишь инструмент, лупа – как молот, который вбирает силу руки кузница и фокусирует ее на точке удара, или меч, берущий навык самурая и сосредотачивающий его на своем тонком лезвии.
- Сам выбор твоих метафор обнажает твое пристрастие к смертным, но, прошу, продолжай, - произнес Чешуя.
Трубка, казалось, его не услышал. Он пару мгновений помолчал, осматривая игровое поле, пока не нашел фигурку, которую искал, человек, верхом на странном животном, похожим на смесь буйвола и горного козла. Положив палец на нэцке, но не сдвигая его, он начал говорить.
- Я провел большую часть времени с нашей последней встречи в своей истинной форме, ибо лишь высоко в горах, где огонь сумерек пылает вместе с облаками, я чувствую себя как дома. И все же я спускался раз или два, и в один из этих спусков, я решил, что мне уместно стать мечом. Я был не обычным мечом, но произведением искусства, созданным из металла, фальцованного тысячи раз рукой истинного мастера. Моя рукоять была обернута кожей дракона, и увенчана чистейшим рубином, закаленным заклинаниями, давно утраченными для знания смертных. В мое время, многие обладали мной, но лишь один из них смог, вместе со мной, обрести величие.
- Я был выронен в сугроб высоко в горах Сокензан, после кровавой битвы между двумя соперничающими отрядами разбойников, когда скаут из другого племени нашел меня. Сначала, он решил принести меня, как великий дар, своему вождю, но когда натолкнулся в ущелье на бродячую свору óни, у меня появилась идея получше. Поторопившись назад, в лагерь, он показал меня своему вождю, и рассказал об огромных запасах подобного оружия, которые он обнаружил неподалеку. Подстегиваемые жадностью, вождь и трое его ближайших людей тут же бросились за ведущих их скаутом. Он отвел их в ущелье, и указал вниз, говоря, что запасы были там, и что он посторожит вход, чтобы другие бродячие банды не помешали им. Четверо его соплеменников бросились в ущелье, где их ждали дикие óни – лютые, свирепые чудовища, с колючими хвостами и железными бивнями. Скаут ждал, пока эхо их криков не стихло, и когда увидел, что óни ушли, сполз в ущелье и подобрал меня, вместе с медальоном вождя, символом его ранга и силы.
- Вернувшись в свой разбойничий лагерь, скаут объявил, что вождь был повержен в схватке с óни, что было правдой, и что он назначил скаута своим приемником, поручив ему принять груз ответственности и лидерства из его рук, что было ложью. Некоторые воспротивились, но когда скаут обнажил меня, я вспыхнул неземным пламенем, и суеверное племя увидело в этом волю ками. Оставшиеся инакомыслящие один за другим встречали свою смерть на моем острие, от твердой руки скаута.
- Прошла зима, и вскоре скаут возвысился выше, чем любой вождь до него, объединив несколько племен в альянс. Их победы над фортами самураев в низине были великими, а награбленное богатым! У скаута родилось множество детей от многих жен, и он был благословлен удачей; до того дня, когда он, по обыкновению, в одиночестве скакал утром в холмах, и угодил в засаду шайки акки. Он разрезал пять их панцирей, но когда он поразил шестого, кровь на его перчатке сделала скользкой его хватку, и я выпал из его руки. Спустя пару мгновений ему в голову угодил камень, и он замертво рухнул на землю.
Пф! – Фыркнул Чешуя, - ты рассказываешь нам историю о жадном глупце, умершем глупой смертью от рук дураков! Если тебя впечатляет этот абсурд, тогда планка твоих стандартов слишком занижена, о пылающий огнем!
- И все же, разве он не достиг великих вещей? – парировал Трубка. – Низший скаут становится вождем! Ты можешь назвать хоть одного из нашего вида, кто бы продвинулся столь сильно? Его последователи, также, достигли великих успехов. Да что там, его правнук Годо, я слышал, в большом почете среди разбойничьих племен.
Чешуя издал звук, одновременно похожий на кашель и сдавленный смех. – Дорогой, дорогой Трубка. Разве не было это изначально твоим вмешательством, приведшим низшего скаута к его удаче? Я никогда не видел, чтобы ты встречал смертного, или даже ками, которым бы ты не желал манипулировать… но нет, я не желаю спорить с тобой. – Он замолчал и многозначительно взглянул на Серебреную бороду. – И все же, в твоей истории много смертных, убивающих друг друга, и с этим я согласен. В этом смысле, вероятно, у них все же есть потенциал.
Трубка нахмурился и сделал долгую затяжку, выдохнув дым в воздух, где он повис, подобно грозовой туче над столом, прежде чем медленно растаять на сквозняке из открытой двери. – Что у тебя, Роса? – спросил он, помолчав несколько долгих минут. – На чьей стороне ты в вопросе смертных?
- Ты… ты же знаешь, что значит «смертный», да? – спросил Чешуя, озарив Росу беззубой улыбкой.
- Этого я не знаю, - ответил Роса, вызвав очередной смех Чешуи, - ибо я вижу сосуды, ходящие по земле, но также, я вижу призрачных существ света и чудес, оживляющих целые миры, просто закрыв глаза.
- Ты городишь околесицу, друг мой, как всегда, - сказал Трубка.
- Нет, я говорю о снах.
Роса встал, его силуэт мерцал между состоянием прозрачности и невидимости, однако полностью он не исчезал. Он был подобен тому, что обычно можно увидеть боковым зрением. Он определенно был там, но на нем невозможно было сфокусироваться.
- Последние 1 000 лет я возвращал сны в сознание смертных. Я бродил по мерцающим дорогам их воображаемых миров, читал неписаные свитки, которые всегда читаются по-разному, хотя их никогда не касалось ни перо, ни лезвие.
- Когда юный соратами Мелоку закрыл глаза после завершения первого из великих испытаний, лежащих перед каждым ученым соратами, он создал во сне дворец, в котором он был хозяином, и я танцевал среди его облаков, кирином с усами из тумана.
- Боже, как оригинально, - пробормотал Чешуя.
- Я был там червем во фрукте, когда акки Иши-Иши пролетел над вершинами Сокензан на своем крепком козле и нашел обильное древо хурмы. Я был нежным летним ветерком, перенесшим златовласую деву к кицунэ Снежному-Меху в его снах. Он проснулся и в тот день написал свою первую поэму.
- Погоди, - перебил его Чешуя, - не пытаешься ли ты сказать нам, что, по-твоему, смертные в своих снах становятся чем-то большим, чем животные – что они равны ками – из-за воображения?
- Все, что я говорю, - ответил Роса, - что нельзя судить желудь по его размеру. Нужно взглянуть на его тень, ибо в ней вы увидите сон дуба, коим он станет.
Чешуя покачал головой и вздохнул. – Скажи мне тогда, Роса, что делать с незуми, которому снится, что он дракон? Можем ли мы сказать, что, поскольку ему это снится, то он и в самом деле величественное существо из чешуи и ярости?
Роса молчал.
- Нет, - сказал Чешуя, отвечая себе самому, - ибо в итоге мы все равно кончим мордой в болоте, с отравленным кинжалом в спине. И, Роса, я читал ту поэму Снежного-Меха, ту самую, о златовласой деве-лисе. Она омерзительна.