Еще какое-то время Хамано не открывал глаз в медитации, пытаясь впитать силу непосредственно из дерева Фудайдзю. Постепенно, даже звуки войны растаяли, и он направил все свое внимание внутрь. На мгновение, он обрел покой.
Крик агонии заставил его распахнуть светящиеся глаза. Худая монахиня по имени Юми одновременно сражалась с двумя кумо. Один из ками отрезал ей левую руку в локте, прежде чем другие защитники в кольце успели прийти ей на помощь. Хамано наблюдал, как монахи – с юным Сарукой среди них – отбивались от громадных пауков, пока Юми харкала кровью в грязи.
- Только не Юми… - хрипло сказал Кайто. Пока они наблюдали, Юми схватила копье оставшейся рукой и неуверенно поднялась на ноги. Со вспышкой зеленого пламени в глазах, Юми вышла из круга. Она взмахнула копьем, держа его одной рукой, пробираясь сквозь море ками. Вскоре она скрылась за стеной паутины. По крайней мере, они были избавлены от вида ее смерти.
Монахи по обе стороны от Юми перестроили кольцо Новой Стены, с учетом ее отсутствия. Хамано почувствовал прилив гордости, осознав, что тело кумо, которого он убил, помогло заслонить брешь, оставленную уходом Юши. Это был странный повод для чувства гордости, вяло подумал он.
Хамано продолжил осматривать сражение. Спустя некоторое время, он повернулся к Кайто.
- Разве колокол не должен был уже прозвонить? – спросил он.
Кайто пожал плечами. Он выглядел хмурым и осунувшимся, резко контрастируя с обычной возбужденностью. – Кто знает? Казуки ударит в колокол, когда будет нужно. Он знает свое дело.
- Что-то слишком долго.
- Сходи, взгляни на Казуки, если тебе об этого станет легче, - прорычал Кайто.
- Думаю, схожу. – Хамано с трудом поднялся, чувствуя боль в каждом суставе. – Мне жаль Юми, Кайто. Знаю, она была другом.
Кайто кивнул, но не взглянул в глаза. Хамано оставил его, направившись к Колокольне.
Он прошел мимо отдыхающих монахов, огибая великое дерево Фудайдзю. Оно было шире любого храма, и выше самых высоких строений Камигавы. Лишь единицы монахов повстречались ему на Спиральной Тропе, серии наростов на стволе дерева, ведущих в его кроне. Эти люди высматривали признаки помощи со всех сторон. За годы поисков, тем не менее, скауты с кроны не доложили ни о чем, кроме двух легионов ками. Хамано пытался не позволить горечи проникнуть в его мысли. Он мычал мелодию колыбельной, которую его мать пела ему в детстве.
Спустя треть пути на вершину, он обнаружил вырубленные вручную ступени, ведущие в Колокольню. Хамано устало взошел по ступеням к нише, достаточно крупной, чтобы вместить в себя бронзовый колокол размером с человека, и его хранителя.
Казуки всегда был одним из сильнейших в Фудайдзю. Его мощь стала, несомненно, основной причиной, почему Учитель Рокуан избрал его для ответственного задания звонить в колокол, не прекращая, с самого начала битвы. Спустя годы, проведенные у колокола, его тело вздымалось от мышц. Его широкие плечи и спина делали его подобным богу среди людей. И в самом деле, изумрудный свет Дзюгана исходил от Казуки, подобно лучам солнца, отчего было порой больно на него смотреть.
- Казуки! – Позвал Хамано, затем выругал себя за глупость. Казуки оглох от своей миссии уже очень давно. Он взошел по ступеням и помахал звонарю.
Казуки не ответил. Казалось, он вовсе не замечает Хамано. Звонарь, не шевелясь, смотрел сквозь монаха. Хамано обернулся, следуя его взгляду вглубь Дзюкая. Он не заметил ничего особенного.
- Казуки?
Только теперь Хамано увидел бревно, которое Казуки использовал для ударов по великому колоколу, лежащее у его ног. Паника прошла по его телу.
- Казуки! Что? Что случилось? – Хамано бросился к собрату. Казуки обратил на него взор своих зеленых глаз. Он выглядел не только глухим, но и слепым, не способным увидеть монаха, стоящего перед его лицом.
- Аюми… - прошептал Казуки.
- Что? – Ахнул Хамано. Страх сдавил его горло. Как давно он не касался колокола?
- Аюми…
- Аюми? Последняя Гостья? О чем ты говоришь? – Хамано позабыл о неспособности монаха слышать его слова. Он схватил массивную руку Казуки. Касание высвободило голос Казуки, подобно фонтану.
- В Конце всего, придет она! – Прорычал он.
- Да, да, Казуки. Мы знаем пророчество. Успокойся! О чем ты говоришь?
- Она придет собрать последние упавшие листья Босейдзю! – Продолжал реветь Казуки. Слезы стекали по лицу монаха. – Дабы сплести из них пергамент! Дабы воссесть на высочайшей из ветвей! Дабы записать последние часы!
- Да, да! О чем ты говоришь?! – Молил Хамано.
- Она запишет Конец, во избежание его причины, когда все начнется заново!
Хамано схватил монаха за другую руку. Он с силой потряс его. – Почему ты прекратил звонить в колокол?!
Казуки, словно впервые заметил его. Он моргнул. Волна самосознания прошла по его лицу.
- Ха… Хамано? – прошептал он.
Хамано кивнул, не желая отводить взгляд от звонаря.
- Аюми, - выдохнул Казуки. – Аюми идет…
- Что? – Ахнул Хамано. - Как ты мог… Когда? – Казуки снова ускользал, его глаза становились отстраненнее. Хамано снова потряс его. – Казуки! Когда? – проорал он монаху в лицо.
- Она уже… Здесь.
Хамано повернулся. Его ноги перескакивали по три ступени за раз, когда он несся от Колокольни к подножью Фудайдзю.
- Кто-нибудь! – Слышал он собственный крик. – Казуки сошел с ума! Он прекратил звонить в колокол! Он говорит…
Хамано словно ударился о незримую сену. Тишина. Фудайдзю не бурлила сражением. Ни лязг мечей, ни крики не пронзали воздух. Ни яростных воплей ками. Ничего. Тишина. Хамано замер на полушаге, с открытым на полуслове ртом, и осмотрел свой дом.
Монахи на вахте и отдыхающие, все собрались и смотрели на то, что прежде было Стеной. Ками всех форм и размеров отвернулись от Фудайдзю, смотря в том же направлении. Хамано медленно перевел взгляд в сторону их взглядов.
Фигура, втрое выше человека стояла там, где прежде располагались главные ворота Фудайдзю – теперь здесь были лишь обломки и паутина. Она выглядела изящной аристократкой, с бледной кожей в ниспадающем платье, обнажавшим ее плечи, руки, живот, и ноги. Ее лицо было невозмутимой маской, гладкой и лишенной характерных черт. По обе стороны ее безволосого черепа расходились огромные оленьи рога, окруженные танцующими хитиновыми шарами.
Хамано хотел спросить, что происходит. Он хотел требовать объяснений. Но слова покинули его, как, похоже, и всех, кто был вовлечен в бесконечную битву за Фудайдзю. Все, что мог делать Хамано, это наблюдать, как фигура аккуратно перешла поле боя, подходя к собравшимся монахам. Ками расступились перед ней, позволяя ей беспрепятственно пройти.
Голос за его спиной нарушил тишину.
- В Конце всего, придет она! – Громко произнес Казуки. Хамано повернулся, как и многие другие монахи. Звонарь спустился с Колокольни, присоединившись к остальным, все еще сияя, подобно зеленому солнцу.
- Она придет собрать последние упавшие листья Босейдзю! Дабы сплести из них пергамент! Дабы воссесть на высочайшей из ветвей! Дабы записать последние часы! Она запишет Конец, во избежание его причины, когда все начнется заново!
- Аюми, - прошептал Хамано.
- Да, - сказал Казуки, прочитав слово по губам, и улыбнулся. Он положил руку на плечо Хамано. – Аюми, Последняя Гостья, ответила на наш зов.
Крики радости вырвались из толпы монахов Фудайдзю, настолько громкие, что, казалось, они сотрясли собой древнее древо. Хамано добавил свой голос к шумному хору. Аюми, верный писарь веков, сила бессмертного долга и покоя. Конечно, именно Аюми должна была, в итоге, откликнуться на звон колокола и прийти на помощь Фудайдзю. Каждый мускул тела Хамано кричал от радости и освобождения, и он охрип от ликования.
Вторая волна радости взорвалась, когда ками, окружавшие Фудайдзю, начали отступать. Мелкими стаями, потусторонние существа пробирались сквозь опустошение, исчезая в лесу. Их движения были тихими, едва ли не почтительными в присутствии Аюми. Как могли они быть не почтительными, одурманенно думал Хамано, перед тем, кто отзывает всех их к их истинному предназначению?
Аюми шагнула в толпу монахов, тихо осматривая их. Всюду вокруг нее монахи прыгали и ликовали, молились и обнимались. Хамано поднял кулак к небу и слезы застили его глаза. Кто-то игриво взъерошил ему волосы.
Казуки вышел вперед, и, несмотря на экстаз, монахи расступились перед ним. Аюми увидела подошедшего высокого и крепкого, как гора, человека, и повернулась к нему лицом. Монахи увидели ее поворот, и многие замолкли. Их дыхание замедлилось, пока они наблюдали безмолвную беседу звонаря и спасительницы.
Аюми спокойно протянула пальцы, каждый длиной с руку. Когти, которых не было еще мгновение назад, вырвали большую дыру в груди Казуки. Кровь окропила Хамано, когда рука Аюми вышла из спины звонаря.
Сферы, парящие вокруг Аюми, одновременно раскрыли изогнутые жала. Аюми напала на другую монахиню, срезав ее пополам, и сферы обрушились в толпу.
Все это произошло в одно мгновение. Ликование монахов обернулось криками протеста, шока, и смерти. Половина людей лежала изрубленная у ног Аюми, прежде чем монахи смогли ответить. Единицы, отважные единицы бросились в атаку, которая завершилась, когда длинные, черные когти вытянулись из запястий Аюми. С просчитанной точностью, величественная ками прорезала себе путь сквозь остатки защитников Фудайдзю и встала перед Хамано.
Монах ничего не сделал, он не мог ничего сделать. Он смотрел на руку Аюми, протянутую к нему. Один из черных когтей пронзил его плечо. Кровь брызнула из раны и перед глазами Хамано затанцевали круги и пятна, когда Аюми поднесла его к своему непроницаемому лицу.
- Почему? – Задыхаясь, выдохнул он. Он был способен произнести лишь это слово.
Аюми бесстрастно смотрела на него. Словно от скуки, она провернула коготь, и Хамано вскричал от боли. Его голос остался последним, понял он. Он был последним выжившим Фудайдзю.