Я хотела было сказать, что у эстрадной певицы есть все, кроме личной жизни, но произнесла совершенно иные слова:
– Но он совсем не растопыривал пальцы, вот Нина, та…
– Нина, – фыркнула уборщица, – знаешь, чего тебе скажу, чем меньше таланта, тем больше спеси. Споют одну песню, только-только на эстраде появятся, и все, падайте перед ними ниц, лижите пятки. А Илюша – талант и человек интеллигентный, воспитанный, нет ему необходимости визжать. Ну скажи, Нина эта распрекрасная, ты ее знаешь?
– Нет.
– Песни слышала?
– Нет, но я не особый специалист.
– Поет одну мелодию про вечную любовь, – засмеялась женщина, протирая столик тряпкой, – если она ножонками сучить не будет и на всех углах орать: «Смотрите сюда, я суперстар», кто ее узнает, кому она нужна?
– Можно новые песни исполнять…
– Так работать же надо, – сказала тетка, – пахать, а не все это могут. Илюше Магутенко не надо выделываться, его и так все знают, впрочем, он себя над людьми не возносит. Я ведь тебе уже говорила: если талантливый и на самом деле популярный, то очень часто скромный, не всегда, правда, встречаются ого-го какие кадры! По десять охранников приводят и такого тут всем выдают, но Магутенко не из этих. Тут еще утром Сема из группы «Ми-2» был, пришел, спокойно сидит, улыбается, а у меня внук от него фанатеет, ну, набралась наглости, подошла, автограф попросила. Первый раз его увидела. Думаю, если пошлет с воплем, пойду, не в первый раз. А он мило так и говорит: «Диска-то у меня с собой нет, на календарике распишусь».
Я-то, дура, бумажку ему сую, а Сема в ответ: «Ой, не надо, я специально для автографов календарики с фото своей группы ношу».
– Танька, – заорал Ваня, высовываясь из-за ширмы, отгораживающей угол комнаты, – чапай сюда! Я поспешила на зов и очутилась в закутке, одна стена которого представляла собой зеркало. Тут же была прибита столешница, заваленная коробками с гримом.
– Живо причеши меня, – велел Ваня.
Я отступила назад.
– Я не умею управляться с волосами, вас же всех Сережа укладывает.
– И где он, по-твоему?
– Ну… не знаю. Не видела его сегодня.
– Запил Серега, – пояснил намазывающий лицо тональным кремом Костя, – теперь он на неделю из жизни выпал.
– Хватит болтать, – рявкнул Ванька, – нечего тут уметь, эка беда, феном помахать! Слушай! Берешь вон там мусс для укладки, побольше пены на голову напрыскиваешь, поднимаешь прядки, вот так, вверх, и сушишь. Элементарно.
– Но…
– Начинай, хорош кривляться, – заорал Ванька, – ща вмажу!
Испугавшись, что обозлившийся музыкант и впрямь отвесит мне оплеуху, я бросилась к полке, уставленной баночками, бутылочками и флакончиками. Схватила аэрозольную упаковку, нажала на головку дозатора, из отверстия полезла густая белая пена. Старательно обмазав голову Ваньки, я вздыбила его не слишком густую шевелюру забором, полюбовалась пару секунд на «натюрморт» и спросила:
– Вот так? Или по-иному зафиксировать?
– Так сойдет, – ответил музыкант, – живо суши.
Я принялась размахивать феном.
– Ну и что, – спросил спустя пять минут Ваня, – зачем кривлялась? Не могу, не умею! Теперь станешь, пока Серега квасит, меня чесать, ясно?
С этими словами он отвернулся от зеркала. Я кивнула, а потом стала наблюдать за Костей, который старательно снимал с пальцев следы грима. Слава богу, что Костика не надо причесывать, у него довольно обширная лысина, по бокам которой растет лебяжий пух. Ваня со вкусом чихнул, раз, другой, третий… Костик посмотрел на него, моргнул, потом вдруг ни к селу ни к городу заявил:
– Я вот иногда в парикмахерскую хожу…
– Зачем? – хихикнул за спиной Ванька.
– Так вот, – спокойно продолжал Костик, – стригут меня, а мастера к телефону позвали, он ушел. Сижу, жду. Тут вдруг подходит ко мне маленькая девочка лет пяти-шести, дочка кого-то из клиентов, и шепчет: «Дяденька, вам, наверное, не видно, но мастер, который вас причесывает, плохой!»
Я, естественно, удивился и спрашиваю: «Почему ты так решила?» «А он вам на голове всю макушку выбрил, – сообщил ребенок, – ни одной волосиночки не оставил». Смешно, да?
Я улыбнулась:
– Детская непосредственность.
– Твоя манера выдавать без всяких видимых поводов кретинские истории просто поражает, – сообщил Ванька.
– Повод есть, – возразил Костя.
– Какой?
– Ты на себя в зеркало глянь.
Я повернулась на стуле, Ваня в этот момент уставился в посеребренное стекло, поэтому вопль «мама!» вырвался из наших глоток одновременно.
– Это что? – визжал Ванька, ощупывая совершенно лысую голову. – Где мои волосы, а?
– На полу, – без всяких эмоций сообщил Костя.
– Как они там оказались? – орал Ваня.
– Ты чихнул, – по-прежнему равнодушно ответил Костик, – а «ирокез» и отвалился.
Ванька неожиданно замолчал, я, парализованная от ужаса, рассматривала музыканта.
– И чего теперь делать? – неожиданно нормальным голосом поинтересовался Ваня.
– Череп побрить, – хмыкнул Костя, – шевелюра как-то неровно отпала, кустиками, где проплешина, где «ежик».
– Ребята, – заглянул за ширму один из администраторов, – вы идете через пять минут. Ой, Ваньк! Чегой-то с тобой? – Он заразу подцепил, – с непроницаемым лицом пояснил Костя, – власожорка называется, чихнешь, и все! Лысый, как коленка. Очень прилипчивая штука. Видишь, и у меня начинается. Вот ты к нам заглянул, теперь все, считай, потерял кудри.
– Мама, – прошептал парень, – и что, противоядия нет?
– Если немедленно вымоешь шевелюру бензином, то она уцелеет, – сообщил Костя, наблюдая, как Ванька дрожащими руками ощупывает «стерню».
Голова парня исчезла.
– Юрка, – полетел из комнаты его вопль, – у тебя вроде канистра в багажнике есть, налей мне чуток бензина! У нас здесь инфекция!
– Почему волосы все разом выпали, – бубнил Ванька, – я заболел, да?
– Небось опять вчера девчонку в кафе подцепил?
– Ага.
– Вот и расплата, – скривился Костик, – безудержное кобелирование приводит к алопеции.
– К чему? – простонал Ванька.
– Алопеция – это лысина по-научному, – растолковал Костик, – врачи – люди деликатные, специально непонятное слово придумали, дабы нас, плешивых, не обидеть. Неприятно ведь слышать: «Лысый, лысый», а так очень красиво звучит: «У него алопеция», что-то типа «компьютеризация», «интеграция», «дегенерация», загадочно…
– И что делать? – тупо повторял Ваня.
– Хочешь, парик нацепи, – посоветовал Костик, – возьми у кого-нибудь из подтанцовки, у них этого добра полно.
Ванька вылетел из закутка. Костик упал лицом в колени и принялся стонать от смеха. Я, еле-еле придя в себя, с ужасом спросила:
– А что, эта власожорка и впрямь так заразна? Мне тоже голову бензином мыть?
– Ой, не могу, – простонал Костя, вытирая выступившие на глазах слезы, – сейчас умру! Навсегда! Власожорка! Ты посмотри на баллончик, из которого пену на Ваньку давила!
Я схватила аэрозоль.
– И что?
– Читай инструкцию!
– Не владею английским.
– Переверни, там по-русски с другой стороны написано.
Я покрутила баллон. «Мусс для мгновенного удаления волос. Способ употребления: встряхнуть упаковку, выдавить малое количество средства и распределить на необходимой для освобождения от растительности поверхности. Действует моментально как на коротких, так и на длинных волосах. При регулярном применении обволосение снижается».
Аэрозоль упал на пол.
– Ванька меня убьет! – прошептала я.
– Ага, – кивнул Костя, – когда поймет, в чем дело, то точно придавит. Впрочем, не переживай, может, и не дотумкает. Ваняша у нас мальчик горячий, на все, что шевелится, кидается, я его давно всякими болячками пугал, вот теперь он и решил, что власожоркой от очередной обожэ заразился. Ой, не могу, ну и дурак!
– Костенька, – взмолилась я, – не выдавай меня.
Парень встал, подтянул джинсы и заявил:
– На тебя-то мне плевать, но Ванька меня постоянно дразнит, потому что по бабам не бегаю. Вот пусть теперь и помучается.
ГЛАВА 23
Пока Рита записывалась в студии, я опять взяла ее телефон, вышла в коридор и позвонила в Алискино.
– Алло, – ответила какая-то девушка.
– Извините, пожалуйста, нельзя ли позвать Наташу?
– Домработницу?
– Да.
– А кто ее спрашивает?
– Э… э… подруга, очень близкая. Скажите, Таня беспокоит.
– Не звоните сюда больше, ее здесь нет и не будет! – сердито откликнулась девица.
– Уволилась, да? Сделайте одолжение, подскажите, где ее найти можно? Пожалуйста, мне очень нужна Наташа, прямо до смерти.
– Прямо до смерти, – эхом повторила девушка, – звучит в сложившейся ситуации ужасно. Наташа умерла.
– Как, – заорала я, ударяясь головой о стену, – почему?! Она же молодая, здоровая…
– Под машину попала на шоссе, – нехотя объяснила девица, – никаких подробностей сообщить не могу, знаю лишь, что она куда-то поехать решила, вышла на дорогу и под автомобиль угодила. Шофер ее сшиб и укатил.
Я с трудом приходила в себя.
– Ужасно!
– И не говорите, – подхватила девушка, – нальются по самые брови, гонят по магистралям, самим ничего, а людям беда.
Известие о неожиданной кончине Наташи подействовало на меня так, что сил реагировать на другие раздражители уже не осталось. Вид Ваньки, нацепившего на лысину кудрявый парик одной из балетных, совершенно меня не развеселил, ругань музыкантов, потерявших какие-то детали от инструментов, не испугала.
После телевидения мы покатили по концертам, домой заявились около трех утра, как всегда, в полуобморочном состоянии.
– Жизнь человека-праздника порой похожа на ужас, – сказала, трясясь от озноба, Рита.
Меня отчего-то тоже била дрожь. Не сговариваясь, мы ринулись к холодильнику и начали вытаскивать из него харчи.
– Умираю от голода, – простонала Рита, впиваясь зубами в батон колбасы.
– Не ешь «Докторскую», – с набитым ртом посоветовала я, – в ней