вет в своем мире, в этом он только зарабатывает себе на хлеб.
– А вдруг зрители поймут, что перед ними подмена? – внезапно испугалась я.
– Никто ничего не заметит, – сказал Костя.
И тут в гримерку вошли врачи: мужчина и две девушки. Одна девица открыла железный ящик с лекарствами, доктор присел около хрипло дышащей Риты, вторая же медичка, с виду совсем девочка, разинув рот, стала наблюдать за действиями Сергея. Наконец гример похлопал меня по плечу.
Я встала.
– Ой, – отмерла фельдшерица, – вы Глафира?
– Естественно, – быстро сказал Свин, – кто ж еще?
– Пожалуйста, дайте автограф, сейчас бумажку найду, – занервничала девочка, – я прямо тащусь от вас!
Ванька хохотнул и вытащил из сумки диск.
– На. Совсем свежий, им еще даже пираты не торгуют.
– А она может расписаться? – ныла фельдшерица. – Вот тут, сбоку!
Старательно удерживая на лице улыбку, я взяла пластмассовую коробочку, открыла и изобразила некую загогулину, весьма похожую на ту, которую Рита ставит на билетах, программках и фотографиях, подсунутых ей фанами.
– Ну класс! – зашлась от восторга фельдшерица. – Наши от зависти лопнут, а можно с вами сфотографироваться? Пли-и-из!
– Катя, – сердито сказал врач, – а ну иди сюда.
– Двигаем, – велел Свин и пнул меня в зад.
Окруженная музыкантами, я доползла до кулисы и замерла в проходе. На сцене извивались и орали «Лисички».
– Страшно? – шепнул Ванька.
– До жути, – тихо ответила я, – у тебя имодиума нет случайно? Что-то с желудком у меня не очень.
– Ща, – кивнул музыкант и исчез.
Я закрыла глаза. Господи, ну за что мне это испытание? Сейчас запнусь, упаду, из зала понесется свист, полетят гнилые помидоры…
– На, – проговорил запыхавшийся Ванька, – пей.
Я бросила взгляд на большие розовые капсулы.
– Это что?
– Классная штука – не сомневайся, сам принимаю, давай глотай, сразу три, мигом полегчает.
Я машинально положила лекарство на язык.
– Запей, – велел Ванька, подсовывая мне бутылку.
Внезапно в голове взорвалось фейерверком воспоминание. Я принимаю лекарство, иду к машине, начинаю падать. Боже, кто мне дал капсулы? Лена? Лена Горбунова, она моя…
В эту секунду мимо пронеслись вспотевшие «Лисички», и Ванька сильно толкнул меня.
– Пора, шагай, ныряй, словно в воду.
Я оказалась на краю огромного пространства. Справа зияла темная яма, слева виднелись музыканты, посередине пусто, лишь яркий слепящий свет.
– Ла-ла-ла, – ударила по ушам музыка, – ла-ла-ла, у-у-у, – загудело из ямы, – у-у-у!
– С нами Глафира, – заорал кто-то, вроде бы Ванька, – сейчас она вас поприветствует.
Мгновенно вспомнив инструктаж, я поднесла ко рту микрофон. Черт возьми, если не умеешь плавать и свалился за борт, греби изо всех сил лапами, авось спасешься. Давай, милая, ты – Глафира. Неужели ты не сумеешь обмануть всех? Неужто ты такая бесталанная каракатица, действуй, не стой.
Я бросилась вперед и заорала:
– Привет! Глафира с вами!
– Вау-у-у-у, – рокотом ответила публика.
И тут на меня стеной пошла жаркая волна. Люди, заполнившие зал, испускали невероятную, плотную, явственно ощутимую энергию. Ее было так много, что меня просто захлестнул этот поток, поднял, закрутил, поволок. Моя рука сама по себе, не повинуясь хозяйке, поднесла к губам микрофон. Из динамиков полился чистый, звонкий голос Риты:
– Когда проснешься ты под утро…
Господи, я же столько раз слышала эту песню, но только сейчас поняла, о чем она. О любви, о тоске, о страхе одиночества, о нежелании умирать, о мечтах, которые никогда не сбудутся.
Голос звенел и звенел, я качалась и кружилась в такт, тело потеряло вес, руки превратились в крылья, а голова в воздушный шарик. На секунду мне показалось, что ноги отрываются от сцены и я лечу над притихшим залом, качаюсь на упругих волнах воздуха, купаюсь в море, бреду по теплому песку, падаю, поднимаюсь и снова лечу. В конце концов тело исчезло, осталась одна душа и стала подниматься ввысь, быстро-быстро, далеко-далеко. Зал простирался внизу, нервно дышащее людское море колебалось. Я легко достигла потолка, он внезапно распахнулся, возникло необъятное синее небо, засверкали непонятно откуда появившиеся звезды, а я летела, словно птица, задыхаясь от счастья.
Бум! Обвалилась тишина, песня закончилась. Некто, словно на канате, поволок меня вниз, я влетела в свое тело и затряслась, будто простудившийся поросенок.
– Глафира, Глафира, Глафира! – орал зал.
Вдруг из темной ямы показался букет. На плохо гнущихся ногах я подошла к краю сцены, присела и увидела девочку-подростка, протягивающую цветы. Круглое личико обрамляли довольно длинные белокурые волосы, большие голубые глаза, красивый рот. Что-то родное почудилось в этом лице. На девочке была футболка с изображением собаки.
– Вы замечательно пели, – сказала она, – вот держите, надеюсь, вы любите орхидеи. Вообще говоря, я хотела подарить их Магутенко, но чуть не зарыдала, услыхав вас.
– Спасибо, – пролепетала я и вдруг помимо воли выпалила: – Это твоя собака, она очень любит сыр.
– Верно, откуда вы знаете? – удивилась девочка.
– А еще она спит на подушке, под пледом!
– Точно.
– Сейчас я вспомню, как его зовут, сейчас… э… вот… минутку…
– Пошли, – сказал Ванька, хватая меня за талию.
Спотыкаясь, я побрела за кулисы, но на полдороге обернулась, девочка исчезла.
– Ну как, – поинтересовался Ванька, втаскивая меня за сцену, – похоже, ты из наших!
– Из каких? – в изнеможении поинтересовалась я.
– Улетела, да? – прищурился Ваня. – Поймала зал?
– Что, такое со многими бывает? – пробормотала я.
Ваня кивнул:
– Да, иначе с какой стати мы на сцену лезем? Думаешь, только ради денег? Нет, милая, есть еще что-то, немногие, правда, могут это ощутить, но уж если раз схватил тебя кайф, то все, навсегда. Кстати, можно не обладать голосом, но уметь чувствовать зал, попадать с ним в резонанс, и тогда публика будет тебя обожать, пойдет энергообмен. Это вещь тонкая. Один поет изумительно и никому не нужен, другой еле-еле хрипит и покоряет миллионы сердец. Так-то вот! Не все просто, и не только за звонкой монетой люди в шоу-биз прут. Мы по большей части наркоманы, это с одной стороны, а с другой – мы отдаем себя публике целиком. Если будешь только брать – ничего не выйдет, надо и делиться. Ты извини, слов у меня не хватает, чтобы описать этот процесс, да и не поймет тот, кто не почувствовал ни разу драйв.
Я потрясла головой:
– Мне плохо.
– Это с непривычки, давай в гримерку отведу, – засуетился Ванька, – иди тихо, теперь торопиться некуда.
Держа музыканта за руку, я поплелась по коридору, один поворот, другой, третий… За очередным углом глаза наткнулись на белокурую девочку, ту самую, в футболке с собакой. Около нее стояло несколько человек: высокий парень с бледным лицом, стройная, если не сказать худая, девушка с чуть раскосыми карими глазами и лысый толстячок в сильно мятом костюме.
У меня в голове вспыхнул огонь. Таблетки, Ленка Горбунова, машина, врачи, «она умерла», «кого вы мне привезли, эту закопайте»… Виски сжал обруч, во рту пересохло, ноги мелко задрожали, по шее потек пот.
– Как зовут мою собаку? – внезапно звонко выкрикнула девочка. – Говори, быстро.
Меня накрыло жаром, я сдернула с головы парик.
Девушка и парень отшатнулись, толстяк начал краснеть. Ванька попытался увести меня. Но ноги окончательно перестали повиноваться хозяйке. Потолок сместился влево, стены стали сближаться, пол резко поехал вверх, исчезли звуки, и начало меркнуть изображение. Последним усилием воли, стараясь окончательно не утонуть в черном, засасывающем меня болоте, я крикнула:
– Хуч! Мопс Хуч! Его зовут Хучик! Милый, любимый… Хучик!
И тут стены, окончательно сомкнувшись, лишили меня возможности видеть, слышать, разговаривать…
ГЛАВА 32
Я открыла глаза и чихнула. Надо мной моментально нависло лицо Оксаны.
– Привет! – крикнула она.
– Здорово! – откликнулась я и попыталась сесть.
– А ну лежи, – велела подруга, – капельницу пережмешь.
Тут я увидела, что в мою правую руку воткнута игла, от которой тянется вверх тоненькая прозрачная трубочка.
Оксанка вытащила из кармана мобильный.
– Она проснулась.
Дверь в палату распахнулась, и появился румяный дядька с самой сладкой улыбочкой на устах.
– Ну, – прочирикал он, потирая руки, – мы знаем, как нас зовут?
– Замечательно, – усмехнулась я, – рада за вас. Так как?
– Что – как? – оторопел мужчина.
– И как вас зовут? И почему вы так радуетесь, что помните свое имя?
Дядечка улыбнулся и погрозил мне сарделькообразным пальцем.
– Шутница. Впрочем, рад представиться, Андрей Иванович, а вас как звать?
– Дарья.
– Фамилия?
– Васильева.
– Отлично. Адрес вспомнить можете?
– Поселок Ложкино, это по Ново-Рижской дороге, недалеко от Москвы.
– Машину умеем водить?
– Естественно.
– И на какой ездим?
– На «Пежо». Двести шестая модель, маленькая, как раз для меня.
– Великолепно. Теперь поговорим о детях. Сколько их у нас? Назовите имена, возраст.
Я повернулась к Оксане.
– Послушай, он журналист? С какой стати берет у меня интервью?
– Помнишь, как меня зовут? – внезапно поинтересовалась Ксюта.
Я повертела пальцем у виска.
– Ты того, да? Да что случилось? Отчего я в больнице?
– Не догадываешься?
– Нет. Вернее, да. Лена Горбунова дала мне пилюли, я их выпила, упала и очнулась тут.
Оксана и Андрей Иванович переглянулись.
– Это неоднократно описано в литературе, – заявил мужчина и дальше начал произносить слова по-латыни.
– Я не спец в вашем предмете, – вздохнула Ксюта.
– Да что происходит? – возмутилась я.
В коридоре послышался топот, и в палату внеслась толпа людей: Маня, Кеша, Зайка, Александр Михайлович. Вот тут я обалдела окончательно. Полковник отчего-то бросился меня целовать, а дети начали высыпать на одеяло подарки: конфеты, детективы, фрукты.