тую дверь за незнакомцами. Один из них достал телефон и позвонил. Другой побежал по коридору, заглядывая в каждый кабинет. Если он дойдет сюда, нужно будет что-то предпринять. Неизвестный приближался. Через секунду он откроет и их дверь. Дронго схватил женщину и, чуть наклонив ее голову, начал целовать. Сухие губы сопротивлялись. Она не понимала, что нужно этому человеку. В этот момент дверь открылась. Неизвестный увидел только широкую спину Дронго, застывшего в поцелуе с женщиной.
— Извините, — сказал незнакомец, закрывая дверь.
В этот момент она улыбнулась, поняв, почему именно Дронго сделал это, и открыла рот. Поцелуй получился более долгим, чем он ожидал. Настоящим. Они стояли так еще несколько секунд. Потом смущенно отпрянули друг от друга.
— Извините, — сказал Дронго, — я не хотел, чтобы наш разговор прервали.
— Первый раз в жизни меня целуют и извиняются, — призналась Габриэлла. — Вы употребляете «Фаренгейт». Это мой любимый парфюм.
— Да, — кивнул Дронго, — а у вас, кажется, Гуччи. Но его ароматы бисексуальны. Вы не боитесь так открыто бросать вызов?
Она усмехнулась. Потом взглянула на Дронго.
— Что теперь мы будем делать?
— Нам нужно выйти отсюда и найти место, где можно спокойно поговорить, — сказал Дронго. — Вы не знаете, куда мы могли бы пойти? Боюсь, что нам лучше сейчас не выходить из здания. Пусть наши преследователи думают, что мы уже сбежали, и ищут нас по всему универмагу.
— На пятом этаже есть комната психолога, — сообщила Габриэлла. — Это моя подруга. Она сегодня в Кельне, и ключи от кабинета у меня. Если хотите, мы поднимемся туда.
— Идемте, — сразу согласился он.
Они вышли из комнаты и прошли к аварийной лестнице. Осторожно открыв дверь, вышли на лестницу и поднялись на пятый этаж. Здесь было тихо, людей не было видно. Габриэлла достала ключи и открыла дверь. Они вошли в комнату, и она заперла дверь. Здесь стоял стол и несколько стульев. Висели копии картин импрессионистов. В соседней комнате находилась кровать и несколько кресел, где сотрудники могли расслабиться под успокаивающую музыку. Габриэлла прошла к столу и села в кресло психолога.
— Садитесь, — указала она на соседнее кресло. Дронго положил плащи и сел напротив нее.
— Вы из Москвы, — сказала женщина. Она не спрашивала, это было утверждение.
— Да, — кивнул он.
— Шилковский на самом деле жив, или вы мне солгали?
— Жив. Он перенес несколько операций, был в очень тяжелом состоянии, но выжил.
— Слава Богу, — произнесла она с чувством. — Мы считали себя виноватыми в их смерти. Все произошло так неожиданно и так быстро. Мы думали, что Хеелиха и Шилковского убрали по приказу из Москвы.
— Я вас понимаю.
— У вас есть его адрес? Хотя нет, не нужно. Спустя столько лет.
Он молчал, ожидая, когда она выговорится.
— Первое время было так ужасно. Ни во что не хотелось верить, я никому не могла верить. — Она достала из сумки сигареты, потом посмотрела на запертую дверь и убрала пачку чисто подсознательно, как бывший профессионал. Она верно вычислила, что сигаретный дым могли почувствовать в коридоре и найти их в этом убежище.
— Хорошо, что вы мне сказали о Шилковском, — призналась женщина. — А насчет остальных тоже правда?
— Да. Нигбур погиб несколько дней назад в автомобильной катастрофе. А два дня назад в Тель-Авиве кто-то стрелял в вашего бывшего коллегу Оливера Бутцмана. Он чудом остался жив, хотя его положение еще достаточно сложное.
— Непонятно, — нахмурилась она, — кому понадобилось убивать Бутцмана. Он был прекрасным человеком.
— Вы хорошо знали Гайслера?
— Конечно, хорошо. Мы работали в одной группе. А почему вы спрашиваете?
— В Израиле считают, что именно он стрелял в Бутцмана.
— Карстен Гайслер стрелял в Бутцмана? — Она медленно покачала головой. — Никогда в жизни. Никогда. Либо вы блефуете, либо в Тель-Авиве произошла какая-то ошибка. Это абсолютно исключено.
— Почему?
— Он не станет стрелять в Бутцмана. Это невозможно.
— Тем не менее кто-то выстрелил в вашего бывшего коллегу. И у следователей есть все основания полагать, что это сделал Гайслер.
— Значит, они ошибаются. — Она снова взглянула на пачку сигарет. Но не притронулась к ним.
— Что значит ошибаются? Почему вы так в этом уверены?
— Гайслер обязан жизнью Бутцману. Он его спас в восемьдесят восьмом, в Марокко. Тогда в дом, где должна была состояться встреча, заложили взрывчатку. Бутцман успел в последний момент предупредить Гайслера. Он спас ему жизнь, и Карстен об этом всегда помнил.
— Значит, вы считаете, что он не мог выстрелить?
— Никогда, — твердо сказала она, — никогда. Нужно было знать Гайслера. Это неправда.
— В таком случае чем вы можете объяснить эти покушения?
— Не знаю. Я сама заметила, что за моим домом установили слежку. Я думала, что это обычная проверка. Здесь часто проверяют прибывших с Востока. Но потом заметила, как профессионально они меня «ведут», и поняла, что это специалисты из другого ведомства.
— Вы помните ноябрь восемьдесят девятого, когда вы вывозили документы из архивов?
— Конечно, помню. Тогда убили Хеелиха и Шилковского. Черт возьми, никак не могу привыкнуть, что он жив. Интересно было бы на него посмотреть.
— Он изменился.
— Мы все изменились.
— Вы сдали документы и возвращались все вместе. Правильно?
— Да. Но у нас спустилось колесо. Менарт решил его поменять, а полковник Хеелих не стал ждать. Он собирался ехать за ребятами и Шилковский попросил взять его с собой. Они поехали в машине полковника за оставшимися ребятами. В здании оставались Нигбур и Вайс. Как раз в этот момент толпа прорвала Берлинскую стену, и мы опасались погромов.
— Что было потом?
— Мы остались вчетвером. Я, Менарт, Гайслер и Бутцман. Как странно, что мы остались именно вчетвером. Потом Гайслер сказал, что напрасно мы отпустили Хеелиха. Нужно было ехать всем вместе. А Бутцман сказал, что напрасно мы сдали документы русским. Их можно было продать.
— Продать?
— Да, я точно помню, что он сказал «продать». Но потом сам засмеялся и добавил: «Кому они будут нужны, ведь скоро не будет ни нашего государства, ни нашей разведки». Только Менарт молчал. Он возился с колесом и ничего не говорил. Потом мы поехали дальше и забрали Нигбура с Вайсом. К этому времени выяснилось, что Хеелих и Шилковский еще не вернулись. Мы поехали обратно и увидели, что они убиты. Вернее, убитого Хеелиха и тяжело раненного Шилковского. Неужели он выжил? Мы были убеждены, что он умер.
— Чудом, — кивнул Дронго. — А Бутцман мне не говорил, что вы сначала забрали Нигбура и Вайса, а потом поехали за Хеелихом.
— Может, он забыл. — Она тихо вздохнула. — Прошло столько лет, а я помню события той ночи во всех подробностях. Собственно, та ночь разделила мою жизнь на две части. В первой была Восточная Германия, служба, командировки, мои коллеги. Во второй — эта сытая, спокойная, равнодушная Западная Германия с ее устоявшимися правилами и привычками. Мне еще повезло, я встретила своего будущего мужа и переехала сюда. Потом родились дети. Первое время я здесь сходила с ума от тоски и скуки. В нашей прежней стране люди были гораздо приветливее, умели смеяться и плакать, не были такими равнодушными. А здесь — вежливость и политкорректность. Здесь никого не интересует, что у тебя в душе, какие у тебя проблемы в семье. Пришла, отработала и ушла. Вот такая у меня теперь жизнь. После моей прежней привыкнуть к этой было достаточно сложно. Но я смогла.
— Как вы думаете, кто-нибудь из ваших бывших коллег мог оказаться предателем? Мог сдать Хеелиха и Шилковского?
— Зачем? Документы мы уже отдали представителям КГБ. Зачем нужно было убивать наших товарищей? Мы были абсолютно убеждены, что это было сделано по приказу КГБ. Лично я в этом не сомневалась. Через два с половиной месяца мы узнали, что по приказу Горбачева в Баку были введены войска. По телевидению показывали убитых и раненых. Если ваше руководство могло решиться на такое в отношении собственного народа, разве для них имели какую-нибудь ценность жизни двух наших офицеров? И мы жили ожидая, когда очередь дойдет до нас.
— Вам было трудно, — сказал Дронго.
— Да, — вздохнула она. — Вы первый человек, которому я выговорилась за столько лет. Не знаю почему, но мне стало легче. Наверно, раньше такую функцию брали на себя исповедники. Как вы думаете?
— Наверно. Бальзак говорил, что юристы, врачи и священники не могут любить и уважать людей. Они знают слишком много их пороков.
— Вот именно. Пороках. У каждого из нас свое прошлое. В этой проклятой жизни все узнаешь.
— Мы хотим выяснить, кто мог сдать ваших товарищей.
— Не знаю. Если погиб Нигбур, если ранен Бутцман. Не знаю. Остались только Гайслер и Менарт. Но ни с одним из них вы поговорить не сможете.
— Что-нибудь случилось с Менартом?
— Нет. Но он ни с кем не хочет разговаривать. У него проблемы в семье. Жена ушла от него с сыном, которого он очень любит. Менарт замкнулся. Я несколько раз пробовала его пригласить к нам, вытащить из Веймара. Но все безрезультатно. Сейчас он, кажется, переехал в Зуль. Это небольшой городок в Тюрингии. Вы знаете, где находится Зуль?
— Я был там лет пятнадцать назад. У вас есть его адрес?
— Это маленький городок. Его дом чуть выше музея оружия. Вы знаете, где находится этот музей.
— Примерно представляю.
— Значит, знаете. Только это не Менарт. И не Гайслер. Среди наших ребят предателей быть не могло.
— Я могу только восхититься вашей самоотверженностью по отношению к бывшим коллегам, — пробормотал Дронго. — Кто еще мог знать о вашей работе в архивах «Штази»?
— Никто. Нам разрешили работать в архивах. Охрана пропускала нас, проверив документы. Хеелих, видимо, заранее согласовал список с Дамме, руководителем отдела, который отвечал за безопасность архивов. Пока мы работали, никого там не было.
— Ясно. Я сейчас подумал, что у вас могут быть неприятности после того, как я отсюда уеду.