Не обойдут вниманием и в завтрашних выпусках. Поместят сообщение полиции: «Двое приезжих из Константинополя были арестованы: один русский офицер, а другой социалист Семен Савчук, за которого поручились депутаты Благоев и Кирков. Потому приносим свое извинение господину Савчуку за причиненное беспокойство».
Извинение извинением, а служба службой. Тут же предписание в двадцать четыре часа покинуть Болгарию через румынскую границу. Что нимало не устраивает. Теперь на подмогу призываются влиятельные в Болгарии деятели Македонской военной организации.
Камо (нечто вроде отчета, написанного позже, уже в Метехах, и перехваченного администрацией тюрьмы): «Решили завтра же одному из воевод пойти к градоначальнику и сказать, что «Савчук», правда, социалист, по в то же время член международного комитета для помощи турецким христианам и приехал по делу, к нам, а потому ему должно быть позволено когда угодно и куда угодно поехать. Градоначальник позволил и даже извинился еще раз. На второй день вечером все было готово, я и мой воевода поехали без всякого препятствия в Бургас; там он купил мне билет на Константинополь, так как в Трапезунд не было прямого сообщения. Мои вещи[45] устроил хорошо.
Приехал в Константинополь. Пароход был маленький и не пристал к берегу. Я не вышел, а послал лодочника к моему хорошему знакомому, бывшему тифлисскому беглецу. Поручил для меня разузнать что и как… Знакомый долго ждать не заставил. Пришел и сказал, что через четыре дня пароход австрийский отходит и можно прямо, не имея дела с турецким берегом, пересесть. Когда пересаживаются с парохода на другой, не выходя на берег, то не смотрят таможенные чиновники. Я не знал местных условий, согласился с опытным человеком.
Мы взяли все наши вещи и сели в лодку. Через несколько саженей нас догнал таможенный чиновник. Мой знакомый энергично протестовал. Было много совсем бесполезного крика — и привезли в таможню. Я попросил, чтобы они вещи не вскрывали и отправили нас к главному полицейскому начальству.
…Президенту константинопольской полиции объяснил, что я приехал сюда, чтобы познакомиться с лидерами их господствующей партии и предложить от имени грузин-федералистов сыграть в кавказском освободительном движении ту же роль, какую Россия и Австрия играли в Македонии и Албании… Мы хотим, чтобы вы продавали нам все нужное оружие, имели свободный пропуск в Турцию и некоторое маленькое содействие с вашей стороны. Это нужно сделать теперь, пока не поздно, а когда вспыхнет война, тогда вы будете предлагать вашу не маленькую, а большую помощь, но тогда мы принуждены будем отвергнуть… Что сейчас задержали, это я вез не сюда, а хотел пересесть на пароход, шедший в Трапезунд, а там с помощью известного вам бека А. выгрузить и отправить в Батум…
На все мои объяснения был только один изумленный ответ: «пеки-пеки», то есть «хорошо-хорошо». После был допрошен лодочник: он сказал, что вез к отходя тему через 3–4 дня пароходу на Трапезунд — Батум, и более ничего… После допроса объявили, что вечером освободим, а до того времени мне отвели хорошо обставленную квартиру, принесли очень хороший обед. Вечером к 9 часам, попросили подождать до утра. Ночевать приказали одному из своих тайных агентов, между прочим армянину, отвести в ближайший отель… Утром встали в 8 часов. Мой армянин-караульщик спросил, что я желаю на завтрак, так как от начальства ему приказано всем удовлетворить, что потребую… После пошли обратно в полицию в специально для меня отведенную комнату, а в 12 часов вызвал меня к себе президент полиции и сказал: «Ваши показания подтвердил полковник, к которому вы имели рекомендательное письмо, и потому я должен вас попросить, чтобы вы не обижались и жили у нас при таких условиях, как вчера, еще 7 дней, пока в газетах перестанут говорить о задержке какого-то русского анархиста, не знающего ни имени, ни фамилии. В газеты случайно попало, мы более сведений не дадим. Если сейчас выпустим, то русское правительство может придраться[46] и будут некоторые неприятности. Потом вас тайно отправим через 7 дней в Афины».
Я согласился, ио в этом правительственном аресте было одно несчастье — то, что они два раза в день давали очень аристократический обед и водили на ночлег в самые первоклассные отели… все на мой счет. Я так и ахнул, так как это удовольствие обходилось более 3–4 рублей, и хотел попросить перевести в тюрьму ради экономии, но этим я мог потерять авторитет перед ними, которые меня чуть-чуть не считали будущим кавказским Шевки-беем пли Шевки-пашой… Я подумал: «Ладно. В будущем пригодится». Только притворился нездоровым и начал наполовину голодать, но и это не помогло, так как было особым распоряжением заказано все заранее, разумеется, на мой счет. Так или иначе через 8 дней такого небывалого ареста я был отправлен в Афины; во 2-м классе и опять на мой счет…
Я забыл одно интересное обстоятельство. Как говорится, «нет худа без добра», и это было бы так, если бы паши дела пошли удачно. Перед отправкой министр внутренних дел позвал меня и сказал: «Вы уже скоро будете свободны, и потому вас спрашиваем, как частного знакомого, насколько сильны русские революционеры вообще и в частности на Кавказе?» Я описал все очень радужно… Министр вернул мой паспорт, поклонился: «Вы можете обратно приехать и провозить что угодно, но осторожно, и при приезде покажитесь, чтобы мы могли распорядиться и вас случайно не задержали. Если вы и ваша организация проявите чем-нибудь себя, то мы будем тайно оказывать всевозможные услуги, какие вам понадобятся».
Одну тайную услугу турецкий министр уже оказывает, сам того не ведая. Помогает осуществить давнюю-давнюю, еще школьную мечту — увидеть Грецию, обойти места, где разыгрывалась многоликая история — самый любимый предмет горийского школьника Симона. Будет и в недописанной автобиографии: «Попав в 1912 году в Грецию, я с бесконечным интересом осматривал ее. И несколько раз посетил Парфенон…»
Возможно, что в обществе той самой певицы-гречанки, готовой бросить сцену, уехать в любую страну, разделить с любимым его судьбу, какой бы страшной она ни была. Камо любит не менее горячо. Первая любовь в тридцать лет! Счастье в его руках. Его руки счастье разбивают вдребезги. Нельзя себе позволить… Чтобы любимой было легче перенести удар, всячески доказывает ей, что он бессердечен, жесток, «совсем плохой».
В «отчете», написанном в Метехах, об этом ни слова. Там только заслуживающее внимания: «Познакомился с эмигрантами-армянами. С большим уважением отнеслись. Выбрал среди них подходящих людей. Открыл им цель приезда. С охотой согласились помогать. Познакомили с одним человеком, который достал все нужное. Здесь установил такую связь, что можно снабжать не только Кавказ — всю Россию.
Собрался выехать. Закрылись Дарданеллы. Пришлось ждать целый месяц. После направился в Царьград[47]. Вещи оставил в надежном месте. Я визитовал полицейскому президенту. Он обрадовался и обещал, что меня никто не тронет…»
Чего никак не скажешь о своем российском департаменте полиции. Камо еще с тоской поглядывает на закрытые Дарданеллы, а из Петербурга строжайший приказ начальнику тифлисского губернского жандармского управления: «Соблаговолите немедленно уведомить о мерах, принятых в связи с предполагаемым побегом Шаумяна и прибытием для указанной цели Камо (Тер-Петросян)».
Полковник Пастрюлин сам мчится в Баку. Во главе целого отряда чинов и агентов. Полтора месяца усиленных размышлений, надежд и разочарований. Только шестого июня пишется успокоительный ответ в Петербург: «Семен Тер-Петросян (Камо) в Баку не разыскан».
Камо появится позже, на исходе лета. Сначала в Тифлисе, потом у Мартына Лядова на Каспии. От него поедет в Москву к Красину, вернется в Тифлис, заглянет в Эрпвань. Оттуда снова в Грузию. Камо не находит себе места.
Понимает, видит, обстановка круто изменилась. Давно закопчена партизанская война. В прошлое безвозвратно ушли годы распада и шатания. Пражская конференция проложила межу между борцами и отступниками. Повсеместно идет трудная, тяжелая работа по воссозданию и укреплению безгранично дорогой его сердцу революционной партии. В Тифлисе — в Главных железнодорожных мастерских, на большинстве фабрик — действуют большевистские группы, пропагандисты занимаются с рабочими. Во многих тысячах экземпляров выпущена, распространена по всему Кавказу прокламация: «Товарищи рабочие! Организуйтесь в единую нелегальную революционную партию!» Немедля радостный голос Ленина: прокламация отпечатана в собственной типографии тифлисских большевиков. А его, Камо, участие, его роль? Словами Надежды Константиновны — его полочка где?
В письме, предельно доверительном, Александру Богданову, человеку, в котором Камо привык видеть много трудно совместимых достоинств — еще в девятьсот пятом году он восторженно рассказывает Степану Шаумяну: «Никитич познакомил меня с большим человеком, вместе они нашим военно-техническим центром руководят. Понимаешь, все человек знает, все умеет. Ученые книги пишет, бомбы делает, порох, динамит… Больных лечит, знаешь какой доктор!» Так в письме к Богданову:
«…Дело в том, что, как вы лучше знаете, данный момент в России очень важен и наше течение, несмотря на то, что оно более жизненное и верное, может благодаря безденежью остаться за бортом или же не будет иметь столько влияния, сколько заслуживает… Если мы хотим фактически, на деле иметь влияние и идти своим правильным путем к социализму, то мы должны сначала добыть денег, организоваться и заниматься не только политической революцией, как это было в 1905–1907 годах, но и умственной на началах, которые исходят из революционного марксизма. Теперь должны работать усиленно над первым в России, над вторым — везде, где существует пролетариат. Работая над вторым, будем чувствовать большой успех, так как исчезнет среди пролетарской организации буржуазная мещанская зависть, неискренность, лицемерие и тому подобные вещи, которые губят и тормозят великую практическую работу.