Камо».
Многими усилиями деньги к концу лета 1916 года в Тифлисе собраны. Приобретен билет на пятое августа. За несколько часов до отхода поезда громкий, настойчивый стук в двери: «Вам телеграмма». Первая мысль: «Неужели Камо…» Джаваира торопится открыть. Жандармы, понятые. Обыск. Метехи… Почти в полном составе взят Кавказский центр большевиков, многие из актива. Чтобы никаких проявлений живой мысли в местности, объявленной на военном положении — в ближнем тылу огромного Кавказского фронта, протянувшегося от Южного (Персидского) Азербайджана до побережья Черного моря.
От Камо арест Джаваиры скрывают. Пишут — заболела воспалением легких. Тяжелая форма. Осложнения…
Житейская эта хитрость себя не оправдывает. В болезнь, длящуюся несколько месяцев, Камо не верит. На душе плохо. Как никогда, одиноко, горько.
«5 марта 1917 года. Здравствуйте, дорогие сестры! Вот что, дорогие: старый строй сменился новым. Но я ничего не ожидаю хорошего, так как люди, взявшие власть в свои руки, как мне кажется, неспособны что-нибудь сделать дельного… Дорогие! вы не переоценивайте момента и не волнуйтесь обо мне. Меня еще не выпустили, и я не знаю, выпустят ли, хотя всем известно, что все мои дела сделаны для революционных целей. Если, несмотря на все, меня не освободят, вы не хлопочите и не просите никого обо мне. Если они забудут меня, тем лучше для меня и тем хуже для них.
Только прошу, дорогая Джаваира, приехать ко мне возможно скорее, и если ты будешь обманывать меня обещаниями, как до сих пор, то имей в виду, что от меня более писем не получишь и я порву с вами всякие сношения. Хотя порвать мне очень трудно будет, но что же делать, когда тебя не уважают как личность и жалеют, как несчастного брата. Эта жалость для меня большое оскорбление. Я замечал ее и до сих пор, но терпел и думал, что свидимся и поговорим. Это до сих пор под разными предлогами тебе не удалось. Я жив, здоров и очень, очень бодр. А денег Андрей не получал и говорит, что и не следовало присылать, так как не было нужно».
Это в понедельник, пятого марта 1917 года. А во вторник шестого, в один и тот же утренний час произойдут два события. Одного, в сущности, плана. На свободу выйдет большевик Камо. Покинет опекаемый им край наместник Кавказа великий князь Николай Николаевич. Рушатся основы. Быть великому смятению…
24
«Шло собрание. Говорили, что Камо приехал и должен прийти. Вдруг в задних рядах возникло движение. Камо! Ему жали руки, целовали его. Когда он вошел в более светлое место, зааплодировали все — весь зал, президиум.
Камо был худ и бледен, голос был едва слышен. Его трудно было узнать даже мне, хорошо знакомой с ним не один год», — запись Ольги Вячеславовны Спандарян.
Близкий друг — Барон Бибинейшвили: «Физически Камо был почти сломлен. Иногда посреди беседы он застывал с недоговоренным словом на губах и с невыразимой скорбью смотрел куда-то вдаль. Особенно изнуряла его тяжелая болезнь желудка. Давал о себе знать настой махорки, который он пил в харьковской тюрьме».
И собственное признание: «Однажды, идя по мосту через Куру, я замедлил шаги. Снова возникла соблазнительная мысль: один прыжок вниз — и все кончено. До того слабым, больным и ни к чему не годным я чувствовал себя».
В один из майских дней Камо садится в поезд Тифлис — Петроград. Багаж необременительный. Несколько баночек с ореховым вареньем, миндаль, душистые травки. В старом доме на Широкой улице, приглушив голос, скажет Надежде Константиновне: «Пожалуйста, возьми. Тетка велела передать».
После встречи в Париже пять с половиной лет, далеко не каждому посильных. Множество событий, круто изменивших судьбу России: возрождение революционной большевистской партии, мировая война, низвержение царя… Камо жадно расспрашивает. Разговор перебрасывается с одного на другое. Владимир Ильич время от времени короткими репликами возвращает к самому существенному.
Ленин улавливает новое, раньше Камо абсолютно несвойственное — неуверенность в себе, сомнение, на каком поприще он может быть полезен в новых условиях. Ильич осторожно, возможно мягче втолковывает: надо восстановить силы, а дел интересных невпроворот, станет еще больше после взятия власти в близком будущем. Полечиться, прийти в норму — партийная обязанность. Манкировать никому не позволено. На Камо воздействовать можно только так — уважительно и непреклонно.
Уговариваются твердо. Немного Камо погостит в Петрограде. Выступит на рабочих митингах, побывает на Первом Всероссийском съезде Советов. Потом — лечение. На Кавказе целебные воды в избытке.
На этот раз сама жизнь заботится, чтобы Камо сейчас в Петрограде прошел наиболее действенный курс психотерапии. В актовом зале кадетского корпуса, что на Первой линии Васильевского острова, он с наслаждением следит за схваткой на Всероссийском съезде Советов между красноречивым тифлисским меньшевиком Ираклием Церетели и Владимиром Ильичем. Лощеный, пылкий Церетели распинается: коалиция или анархия! В России нет политической партии, которая одна согласилась бы взять в свои руки полноту государственной власти… В то же мгновение Ленин восклицает: «Есть такая партия!» Еще раз повторяет, направляясь к трибуне: «Партия большевиков каждую минуту готова взять власть целиком!»
В день отъезда заключительный, мажорный аккорд. Народное шествие в воскресенье, восемнадцатого июня. Без малого полмиллиона рабочих и солдат неторопливо, с достоинством несут от окраин к Невскому проспекту и Дворцовой площади знамена всех оттенков красного цвета. На кумаче и бархате, золотом, белилами тысячи и тысячи раз, дабы никто не забыл, не спутал, не отступил, повторено:
«Вся власть Советам!»
«Долой 10 министров-капиталистов!»
«Хлеба, мира, свободы!»
«Рабочий контроль над производством!»
Ничего подобного видеть не приходилось. Такого никогда и не было.
Зарядка превосходная. Настроение заметно меняется, да и сил как будто побольше. Это не к тому, чтобы нарушить слово. Такого за Камо не водится. Уж раз обещано Ильичу…
Весь июль, половину августа Камо на минеральных водах в Уцера — в приветливых зеленых горах Рачи, вблизи Военно-Осетинской дороги. Поправился, утихли боли, голос окреп. Очень хочется в таком бравом виде предстать перед Владимиром Ильичем. Сказать ему: «Я снова тот, прежний Камо. Разрешите встать в строй!»
Тишина, безмятежный покой, увы, остаются в горах. Внизу, в долинах Грузии, на равнинах России все бурлит, клокочет. Доходит до точки критической. В полдень четвертого июля на углу Невского и Садовой, на Литейном проспекте казаки и юнкера залпами по рабочему шествию бесповоротно кончили с мирным развитием революции. Разгромлена редакция «Правды». Снова в подполье уходит Ленин. Командующий войсками Петроградского округа, генерал «дикой дивизии» Половцев не постесняется, напишет: «Офицер, отправляющийся в Териоки с надеждой поймать Ленина, меня спрашивает, желаю ли я получить этого господина в цельном виде или в разобранном… Отвечаю с улыбкой, что арестованные очень часто делают попытки к побегу».
На Выборгской стороне, в доме № 37-в по Большому Сампсониевскому проспекту, открылся VI съезд партии. Полулегальный. Ставя на голосование тезисы о политическом положении, написанные рукой Владимира Ильича, Свердлов восклицает: «Ленин незримо участвует и руководит работой съезда».
В своем Манифесте съезд зовет: «Грядет новое движение и настает смертный час старого мира… Готовьтесь же к новым битвам, наши боевые товарищи! Стойко, мужественно и спокойно, не поддаваясь на провокацию, копите силы, стройтесь в боевые колонны! Под знамя партии, пролетарии и солдаты! Под наше знамя, угнетенные деревни!»
По тем же законам развиваются события, на Кавказе. Сроки только иные, более поздние — промышленных рабочих, за исключением Баку, немного, в деревне почти что феодальные отношения, население пестрое, многонациональное, искусственно разобщенное. К тому же командование Кавказской армии расформировывает большевистски настроенные воинские части, запрещает солдатские митинги, чтение газет, «подстрекающих к политической борьбе». Открыто формируются добровольческие «батальоны смерти», офицерский «Союз защиты отечества»…
Для определения тактики большевиков в этих особых условиях в Тифлисе в первых числах октября собирается Кавказский краевой партийный съезд. Участвуют также делегаты Кубани, Ставрополья, Новороссийска.
Камо с удовольствием слушает сообщение только что вернувшегося из Петрограда члена ЦК, его «узкого» рабочего состава, Степана Шаумяна:
«Наша задача — стать во главе революции и взять власть в свои руки… После 3–5 июля можно говорить лишь о завоевании власти, но не о переходе ее».
Энергично поддерживает резолюцию:
«…Съезд не закрывает глаза на то, что буржуазия и ее приспешники — Керенские, Церетели, бывшие и настоящие так называемые министры-социалисты, не сдадут без боя своих позиций. Но рабочий класс, солдаты, революционные представители крестьянства не должны останавливаться перед трудностями и жертвами и должны смело идти к завоеванию власти и спасению страны и революции от гибели.
…Съезд выражает твердую уверенность, что в ближайшем будущем рабочий класс России и революционное крестьянство своей новой революцией создадут возможность для товарища Ленина выйти из подполья и открыто занять свой пост вождя нашей партии, вождя великой русской революции».
…Первые вести о событиях в Петрограде доносятся до Тифлиса к вечеру двадцать шестого. В те часы, когда в Смольном Владимир Ильич докладывал съезду Советов Декреты о мире и земле. «Необычайная тишина, будто люди даже перестали дышать, — пишет один из участников съезда, — взрывается необузданным восторгом, вихрем и гулом аплодисментов, криками».
Вихри и гул аплодисментов, необузданный восторг царят также на многотысячном митинге рабочих и солдат в самом промышленном районе Тифлиса — Арсенальном. Камо в президиуме. Его подпись одна из первых под единодушно принятой клятвой.