ение этих сил и определяет настоящий момент».
Страницы 80–82: «Значение и состав Красной Армии»… Страница 83: «Организация распределения предметов потребления в социалистическом государстве»… Страницы 84–87: «Советская власть, беспартийные и коммунисты»… Страницы 90–95: «Нравы и обычаи в России во время царствования Ивана Грозного»… Страницы 102–105: «Образы «Мертвых душ» Гоголя»… Страницы 107–111: «Слесарь и Канцлер» Анатолия Васильевича Луначарского, как наша агитационная пьеса».
Если память не изменила Софье Васильевне, то эту пьесу Луначарского Камо смотрел в один вечер с Лениным. Известно доподлинно, что Владимир Ильич был на представлении «Канцлера и слесаря» в театре Корша (ныне филиал МХАТа) во второй половине мая 1921 года.
Вот такая тетрадь Камо для домашних занятий. Эта «зеленая тетрадь», помянутая Софьей Васильевной.
29
Записка без даты на небольшом листке бумаги. Судя по содержанию, относится к первым числам июня двадцать первого года.
«Многоуважаемый и дорогой Владимир Ильич, во время партийной конференции РКП[60] я сообщил вам о моем желании побеседовать с Вами о моих новых, сногсшибательных планах. Разговор этот может происходить во время Вашей прогулки или отдыха и ничуть не утомит Вас. Может быть, Вы найдете, что мои соображения окажутся очень ценными и осуществление их очень важным для настоящего момента, или же Вы найдете их очень забавными и от души, как Вы это умеете, посмеетесь.
Мне бы хотелось, чтобы Вы выслушали меня до начала, или в начале конгресса Коминтерна[61].
Преданный Вам Камо».
Внизу карандашом рукою Ленина:
«Камо
Напомнить мне!»
Беседа длится намного дольше, чем предполагал Камо. Владимир Ильич отказывается уважить просьбу — отпустить за границу для подпольной работы. Категорически отклоняет идею доставить — «живым засуну в мешок» — обосновавшегося в Польше эсера Бориса Савинкова, злейшего врага. Приходится бережно, терпеливо, почти совсем как осенью одиннадцатого года в Париже, объяснять Камо, что планы его слишком нереальны, не по времени, не по обстановке.
Для того чтобы подбодрить Камо, вновь вернуть ему уверенность в своих силах, Ленин приглашает его на работу в Совнарком. О дальнейшем немногие с трудом добытые, отрывочные сведения.
Софья Медведева: «Камо не раз предлагали ответственные, высокие посты, но он всегда отказывался. Отчасти потому, что в сфере «начальства и подчиненных» чувствовал себя совершенно не на месте, а отчасти по необычайной скромности, считал себя недостаточно подготовленным. Хотя благодаря своему ясному уму он превосходно разбирался в разных политических вопросах, и, когда перед партией встала проблема Брестского мира и некоторые из товарищей, обладавших более солидным теоретическим багажом, смутились, заколебались, для Камо дело было ясно. Так же обстояло и с поворотом к новой экономической политике, при том, что поворот этот принес ему немало душевных переживаний. Безмерно выводили его из себя то там, то сям дававшие себя знать комиссародержавие и бюрократизм. Крайне требовательный и суровый к самому себе, он открыто в глаза порицал многих власть имущих за их образ жизни».
В прямое продолжение. Камо: «Троцкий? Что о нем сказать? Здорово говорить умеет… Но, знаешь, какой-то не свой он. Как был чужим, таким и остался… Зиновьев? Каменев? Это, знаешь, адвокаты какие-то, не революционеры… Понимаешь, им бы надо в буржуазной республике жить: сказать «левую» речь в парламенте, потом прийти домой, удобно устроиться у камина, кофеек попить, роман почитать…»
Никакого спуска, послабления даже самому почитаемому человеку. «Несмотря на свое большое уважение к Горькому, — продолжает Медведева, — Камо не преминул однажды со свойственной ему прямотой выразить ему порицание. В те годы в Москве находилось еще много меньшевиков, они откровенно фрондировали против Ленина и Советов. Как-то меньшевики устроили банкет, на котором были допущены выступления против внешней и внутренней политики нашего правительства. К сожалению, Алексей Максимович нашел возможным украсить своим присутствием это сборище врагов Советской власти. Камо смело указал Горькому на совершенную им ошибку, и тот с виноватым видом, молча, выслушал эту отповедь…»
Осенью двадцать первого года Камо отправляется в Персию. В мандате сказано: «Для проверки и налаживания работы советских внешнеторговых учреждений». Судя по обширному докладу, адресованному Серго Орджоникидзе — в эту пору руководителю Кавказского бюро ЦК РКП, — деятельность Камо выходит далеко за рамки первоначального поручения. Он колесит из конца в конец по всей Персии, устанавливает связи с ее общественными деятелями, обследует советские консульства в Гиляне и Хоросане, исправляет промахи военного атташе. Помимо всего другого, организует помощь голодающему населению Поволжья. На собранные деньги закупает продукты, семена.
По возвращении — это уже начало двадцать второго года — Камо получает назначение, не всем понятное. Начальником Закавказского таможенного округа. По служебной лестнице над ним народный комиссар финансов Барон Бибинейшвили. Отзыв наркома впоследствии самый блестящий:
«Он за несколько месяцев коренным образом ликвидировал безобразия, творившиеся в таможнях: контрабанду, рвачество, взяточничество».
А за этим признание: «Камо не удовлетворяла работа на хозяйственном фронте».
Более четко о том же — первый председатель ревкома Грузии Филипп Махарадзе 18 июля 1922 года в «Заре Востока»:
«Все наши товарищи, которые близко знали Камо, удивлялись назначению его на пост начальника таможенного округа. Я думаю, и со мной согласятся другие товарищи, что в условиях советского строительства Камо еще не успел найти применения для своих сил, для своих творческих способностей».
Так или иначе Камо занимается своим таможенным управлением. Сотрудников он размещает в доме на Трамвайной улице, около сада Муштаид. У него отдельный кабинет, большой письменный стол.
Во второй половине марта Камо вместе с Серго Орджоникидзе выезжает в Москву. Там собирается XI съезд партии. На съезде с политическим отчетом ЦК выступает Ленин. Но вскоре здоровье Владимира Ильича ухудшается. Камо обращается к нему с заботливым письмом:
«Глубокоуважаемый и дорогой Владимир Ильич, я знаю от Л. Б. Красина и от Марии Ильиничны, что доктора настоятельно советовали Вам продолжительный отдых и горный воздух. По мнению Красина, лучше Кавказа для этой цели ничего нельзя придумать.
…Если вы возьмете меня, я буду не только рад, но и спокоен относительно вашей безопасности, и у меня есть какая-то самоуверенность, что никто не пригодится в этой поездке, как я.
Если вы согласны, дорогой Владимир Ильич, то можно поговорить о маршруте и времени отъезда. Я еду в Батум 12 апреля…
Преданный вам Камо».
Ленину предложение Камо по душе. Он сообщает Орджоникидзе:
«т. Серго!
…Камо просит меня взять его с собой. Я не возражал бы. Но хочу знать Ваше мнение. Если Вы не против, скажите ему от меня, что я согласен (и что все в тайне)».[62]
Складывается будто счастливо, скорее бы только наступило лето! Камо нетерпеливо считает дни, последние свои дни…
30
Пятница, четырнадцатое июля 1922 года.
С утра жизнерадостный, веселый Камо в Тифлисском городском комитете партии. Заполняет анкету:
«Название организации, выдавшей билет: Московская организация. Краснопресненский районный комитет; фамилия: Петров (Камо); имя: Семен; отчество: Иванович; год рождения: 1882; родной язык: грузинский; социальное положение: революционер… Какие специальности знаете: революционер… Были ли за границей и где: в 19 государствах Европы… Время вступления в партию: в 1901 году… Подвергались ли репрессиям за партийную работу, когда, каким: арестован шесть раз, бежал три раза, приговорен четыре раза к смертной казни с заменой двадцатью годами каторжных работ…»
Покончив с анкетой, Камо заходит к секретарю горкома Михаилу Кахиани:
— Пошлите меня работать среди молодежи, я их воспитаю по-революционному, я подготовлю молодых, стальных коммунаров.
Потом две деловые встречи: со своим наркомом Бибинейшвили и в ЦК Компартии Грузии с Сергеем Кавтарадзе. К Кавтарадзе, другу многих лет, еще секретная просьба:
«Камо стал убеждать, чтоб отпустили его одного против кахетинской банды. «Я переоденусь в крестьянскую одежду, возьму косу и пойду бродить по Кахетии. Я убежден, что мне удастся уничтожить главарей». У него горели глаза и грудь высоко подымалась. Несказанная радость засветилась на его широком лице, когда я ему ответил: «Поговорим и обдумаем».
Ближе к вечеру отправляется проведать «маму Сергеевну» — так Камо много лет зовет вдову Степана Шаумяна Екатерину Сергеевну. В эти июльские дни она с дочерью и младшими сыновьями гостит в Тифлисе.
Теперь остается последнее. Ничего другого уже не успеть. Счет на часы. Немногие часы…
С восьми до одиннадцати Камо у Георгия Атарбекова. У обоих масса планов. Самых удивительных… Камо спохватывается, что слишком задержался. Торопливо прощается. Садится на свой старый, изрядно потрепанный велосипед. Несчетные предложения пользоваться одним из служебных автомобилей Совнаркома или ЦК всякий раз отвергает: «Не люблю!»
К себе на Великокняжескую улицу Камо ехать по Головинскому проспекту, Верийскому спуску, мосту через Куру. В конце спуска, у цирка, показывается, быстро приближается встречный автомобиль. Камо замечает зажженные фары, поворачивает руль в правую сторону. Неотвратимо на надвигающуюся машину. По роковой ошибке…
Удар.
Камо отброшен в сторону. Головой падает на каменную плиту тротуара. Теряет сознание.
Шофер налетевшей машины Двали доставляет Камо в Михайловскую больницу. Врачи бессильны.