Однако, как только заходила речь о каких-то познаниях или книгах, мальчик тотчас первым уверенно говорил:
– Я читал!.. – и начинал сбивчиво рассказывать.
Желание проявить себя появлялось порой и у его друзей, а иногда у всех вместе.
Заигрались как-то ребята в войну, ушли далеко на окраину, где им встретился с виду заброшенный отдельно стоящий домик. «Вражеский оплот», – сразу же определили мальчишки и принялись атаковать его. На мелкие выстрелы никто не ответил, и в ход пошли снаряды потяжелее. Бойцы так увлеклись, что подошли к дому совсем близко и метали камни всё крупнее. Вскоре оплот дрогнул, посыпались стёкла, зазвенели осколки. Общее ликование ещё больше подстегнуло воинский азарт.
Когда целых окон не осталось и можно было праздновать победу, откуда ни возьмись появился сам враг – какой-то злобный мужичонка. Имея оружием только язык, а в качестве снарядов – соответствующие его настроению слова, он ринулся в погоню. Ноги юных воинов были быстрее, но неискушённость в боевой тактике подвела их. Место, куда они бежали, – их родной дом – враг увидел отчётливо и не преминул этим воспользоваться.
Вечером мальчик лёг рано. Он укрылся одеялом с головой, будто желая защитить её от неминуемой грозы. Вскоре послышались её первые раскаты – голоса в прихожей. Через несколько минут в комнате появились родители.
– Выпороть бы надо!.. – промолвил отец.
Мальчик лежал ни жив ни мёртв, хотя неизвестно, что его больше угнетало: то ли угрызения совести, то ли неожиданность провала и страх наказания.
Родители пожалели его, но хладнокровными не остались. Отругали!
Однажды утром он проснулся, ощущая во всём теле какое-то странное, пугающее томление. Мальчик ничего не понимал. Даже у старших братьев, которым он полностью доверял, ничего не решился спросить. Это было что-то очень личное, очень глубокое и совершенно невысказываемое. Смущение отрока выразилось в трагически-недоумённой мысли: «Я такой же, как все?!» Такой же обыкновенный, такой же плотский и такой… одинокий.
Вечером, перед тем как заснуть, он стал видеть каких-то чудищ. Они представали его мысленному взору сразу же, как только он закрывал глаза. Откуда они брались? Он никогда не читал про них, не слышал никаких историй, да и вообще не верил в них… Но они приходили, теснились, сменяли один другого, иногда появлялись всем легионом. Измученный видениями отрок засыпал, но сон чаще всего не приносил отдохновения. Ночью незнакомцы, бывало, тоже посещали его, наводя если не ужас, то смуту в душе, и тогда утром он просыпался совсем разбитый. Ночь для него стала местом битвы.
А днём он жил, занимаясь обычными делами. Подогревал щи, которые мама оставляла ему на плите, съедая в них один бульон. Чистил ботинки, которые блестели каждый день как новые. Сидел над уроками, бо́льшую часть времени находясь в раздумьях совсем о другом…
На уроках в школе часто давали задания повышенной трудности, и когда учительница спрашивала, кто уже сделал, наш мальчик громко говорил: «Я!» Иногда, правда, в спешке он допускал ошибки, и тогда первым в решении оказывался кто-нибудь другой. Но это не расстраивало мальчика. Значит, он второй…
Иногда ему доводилось быть и первым, если, положим, подходила его очередь мыть дома пол. И тогда он очень унывал. В те минуты, когда он ползал на коленях, пытаясь достать тряпкой все углы, ему приходили мысли о какой-то своей особенной обыкновенности. Вот был бы он одарённым, талантливым, разве пыхтел бы сейчас… За хлебом он ходил с меньшим неудовольствием, но с той же мыслью: настоящие люди такими пустяками не занимаются.
Все близкие были к мальчику доброжелательны, но ему не хватало этого. Душа его томилась и мучительно жаждала чего-то высокого.
Так жил на свете один отрок. Жил-переживал, а потом умер.
Жил на свете один мальчик. Да, в каждом юноше, в глубине его души, таится мальчишка, который считает себя совсем взрослым. Хотя бы потому, что его мучают взрослые вопросы. Как жить? Кем стать? С кем жить?
Большой город, в который приехал юный искатель ответов на эти вопросы, принял его неласково. Хотя было это, наверное, обычное равнодушие исполина-муравейника к нуждам одного отдельно взятого муравья, но молодому человеку, жаждавшему внимания к своей персоне, показалось такое равнодушие вопиющей несправедливостью и враждебностью. Неизвестно, на самом деле, чего он жаждал больше: широкой дороги, легко уносящей в светлое будущее, или приветливости тех братьев и сестёр, которые встречались на его пути, но вели себя словно чужие.
Множество самонадеянных, как и он, юнцов штурмовало учебные заведения, надеясь со временем, окончив их, войти в высший свет. Но желающих, как всегда, было больше, чем требовалось, а самонадеянность не являлась достаточным условием для поступления.
Наш молодой человек понимал, что занимался он мало (и так давалось всё легко), что не будет рядом своих братьев и сестёр, у которых можно что-то спросить, но всё же… Всё же он верил, что ему на сей раз повезёт, что судьба будет благосклонна к нему, и он переступит порог желанного заведения. «А уж там отработаю», – мысленно обещал он, думая отблагодарить судьбу.
Но судьба проявила благосклонность по-своему. Вожделенный порог он переступал дважды: когда писал экзаменационную работу и когда узнавал её неудовлетворительный результат. Такая неожиданность (ведь он же обещал!..) не порадовала молодого человека, но и не опечалила сверх меры. Он был полон радужных надежд и уверен в неизбежности их осуществления.
Юноша направил свои стопы и документы в другое заведение… и в третье… И на следующий год повторил всё сначала, избрав в качестве цели другие, не менее высшие, заведения. Но не хотел большой город пускать его в свой высший свет, даже на его первую ступень. Тогда пришлось ему начинать со света низшего.
Низший свет, в который попал наш несостоявшийся студент, не был тьмою какой-то особой низости. Скорее наоборот. Там существовали свои понятия о чести, взаимовыручке, свои рамки дозволенного и запретного. «Низость» его определялась невысокими притязаниями тех, кто его населял. Потому он принимал даже тех, кого уже никто не принимал. Ведь потребности сторожить, убирать мусор, грузить и разгружать будут у человечества всегда. А уж кто это делает, каких моральных качеств или умственных достоинств человек, не имеет значения. Лишь бы ящик из дрожащих рук не выпадал.
Наш молодой человек тоже очень полюбил выпивать. Он пил вино, пил водку, а иногда упивался какими-нибудь мечтаниями, уносившими от мрачной действительности. Примет, бывало, стаканчик и летит над морями и странами, ощущая себя не потерянным в неопределённой массе народа человеком, а чуть ли не центральной фигурой человечества. Выпьет другой – и он уже не одинокий и никому не нужный мальчишка, он уже чуть ли не всеми любимый мужчина.
Опьянение меняет человека. Меняет оно и отношение к нему. Если люди опьянены одним и тем же вином, то они уже и братья, и сёстры, и возлюбленные.
Вино любви! Кто не услаждался твоей сладостью и не упивался твоей манящей терпкостью! Кто не страдал поутру от горького похмелья!..
Менялись люди, окружавшие юношу, менялись его занятия. То, бывало, увлекался он игрой на гитаре, напевая про бумажного солдата, который хотел переделать мир, чтоб был счастливым каждый. Или наигрывал так, просто ни о чём, лишь бы мелодия не навевала печаль… То начинал изучать какой-нибудь иностранный язык. То вдруг бросал всё и начинал заниматься историей или даже философией. Иногда он приезжал в родной дом повидаться с родителями, поговорить с братьями и сёстрами. Обеспокоенные родители заводили с ним разговор о его жизни, ставили ему в пример старших братьев, но всякий раз убеждались: мальчик ищет себя, и хотя советовали ему что-то, право выбора оставляли за ним.
Иногда юноша оглядывался вокруг, смотрел на окружающих трезвым взглядом и поражался, насколько все вокруг были чужими. Они были чужими ему, друг другу и, казалось, сами себе. «Люди! – хотелось крикнуть ему. – Где вы?..» Но он молчал. Молчал потому, что этот вопрос мог быть адресован и ему. Где ты, молодой человек? С кем? Может быть, это ты чужой всем?..
И если вдруг находится та, которая шепчет тебе: «Родной мой!» – Разве можно пройти мимо такого человека?!
Она тоже любила пить вино. Под его действием она веселилась и громко радовалась жизни. Наш юноша не любил крикливых женщин и был недоволен её громким смехом, но все попытки расстаться с ней и пойти другим путём вызывали в его душе неизъяснимую грусть.
Вино любви! Кто, познав твою заманчивую сладость, может отказаться от очередного бокала?!
У неё был грустный взгляд, и ему казалось, что она несчастна. Её муж почти всегда был в разъездах, и оттого было непонятно: то ли он есть, то ли его нет. И поскольку его как бы не было, крепко перебродившие чувства нерастраченной любви она щедро выплеснула на своего нового знакомого. Юноша никогда не встречал такого отношения к себе, не слышал такого потока ласковых слов и никогда так не пьянел, как с ней.
Что там сходить за хлебом или вымыть пол в своей общежитской комнате, когда в душе такая любовь?! Одна любовь – и ничего больше!.. Кем стать? Каким быть?.. Разве это имеет какое-то значение!.. Он даже думал иногда, что способен быть просто мужем красивой женщины, в мыслях ставя себя на второе место. Но это было только в мыслях…
Пьянство это длилось очень долго и с каждым днём затягивало всё сильнее. Порой он так скучал по ней, не видя её всего один день, что мог пойти к ней домой, чтобы просто повидать её. Иногда там был приехавший муж, и тогда они с ним оказывались как бы друзьями.
– Убежала бы с тобой… прямо так, в халате, – шептала она ему на крыльце, провожая.
– Ага!.. – неопределённо отвечал он и уходил, чувствуя себя вторым и не совсем уместным.
Он начинал понимать древние заветы, которые говорят, что в личных отношениях мужчин и женщин не может быть очерёдности, в них может быть только единственность.