Он постоянно интересовался Галилеем. Придавая наибольшее значение его астрономическим наблюдениям, он побуждал его заниматься планетами, а не плавающими телами. Узнав от друзей, что Галилей болеет, Томмазо снова обратился к нему с письмом. Он полагал, что может принести пользу своими консультациями, и просил, чтобы ему прислали историю болезни. Но Галилей не воспользовался его советами.
Оживленная переписка с Адами на философские темы совершенно неожиданно прервалась. Неужели Товий не может найти средства, чтобы переправить ему записку хотя бы в несколько слов? Не хотелось думать, что Адами станет вторым Шоппе.
Даже двадцать лет тюрьмы не могли заставить Кампанеллу изменить самому себе. С ранней юности жил он идеями равенства и свободы. Он нигде не прекращал борьбы — ни в тюремной камере, ни в застенке. Он использовал каждый случай, чтобы раскрывать людям глаза. Кто бы ни был рядом с ним, любой хоть немного внушавший доверие солдат, надзиратель, монах или горемыка-арестант, Кампанелла всегда старался пробудить в них любовь к родине, ненависть к угнетателям-иноземцам и к тому несправедливому порядку вещей, который установлен в мире. Строгие приказы то и дело повелевали содержать Кампанеллу в условиях, которые не давали бы ему возможности «совращать людей в ересь». А он, напротив, всеми средствами старался делать именно это.
Сведения о том, что вопреки запрещению Кампанелла общается с людьми, все же дошли до правительства. Он у себя в камере устроил чуть ли не целый университет. Его посещают иностранцы, он диктует им свои суждения. И пишет! Пишет! Даже когда его приводят в тюремную церковь, чтобы слушать мессу, он своими крамольными речами отравляет других узников.
Дон Педро Галарди получил отменный разнос. Видно, за шесть с половиной лет, которые Кампанелла пробыл в Кастель делль Ово, он так сумел окрутить кастеляна и солдат, что того и гляди сбежит. Или сделает всех арестантов еретиками, а надзирателей — государственными преступниками.
Однажды ночью, в конце 1614 года, приняв массу предосторожностей, беспокойного узника, который доставлял тюремщикам столько неприятностей, тайно перевели обратно в Сант-Эльмо.
Его принял новый комендант. Кампанелла обрадовался, что его давнишний враг, дон Толедо, жестокий и тупой, отправился, наконец, к праотцам. По крайней мере среди тех, кто наслаждался его мучениями, одним человеком стало меньше.
Радость Кампанеллы была преждевременной. В коридоре, играя ключами, его встретил старый знакомый — Микель Алонзо. А он-то думал, что Алонзо как и прежде, живет вместе с семьей в Кастель Нуово.
Сумрачное лицо надзирателя никогда не улыбалось. Но на этот раз, увидя Кампанеллу, Алонзо осклабился. Усмешка его была искренней и зловещей. Томмазо живо вспомнил ту ночь, когда долгая охота Алонзо увенчалась столь неожиданным успехом и он застал в его камере свою собственную жену. После этого Кампанеллу немедленно отправили на «Кавказ» в вонючее подземелье, наполненное водой. Его не тревожило, чего больше — неприятностей по службе или отличий — получил Алонзо за свою удачливую охоту. Но вот мысли о Лауре долго не давали ему покоя.
Алонзо с явным удовольствием гремел замками, запирая за ним дверь. Солома, лежавшая на полу, была сухой и чистой, но Кампанелла не спал. Он никак не мог побороть волнения.
А что, если и Лаура живет где-то здесь рядом, на нижнем этаже башни или в конце коридора?!
Глава девятнадцатая. ГОЛОС В ЗАЩИТУ ГАЛИЛЕЯ
Злой и мстительный Алонзо не жалел сил, чтобы сделать жизнь Кампанеллы совершенно невыносимой. Он с превеликим рвением выполнял приказания начальства о суровом режиме и бдительно следил за тем, чтобы Кампанелла не имел никакой связи с внешним миром. Он по нескольку раз в сутки устраивал обыски. Даже во время дежурства другого надзирателя он не ленился приходить ночью, поднимал Кампанеллу, обшаривал всю одежду перерывал солому, ощупывал стены. Он не подпускал никого близко к его двери. И мог поклясться, что еретик не пишет ни строчки. И это была правда.
Три недели он, чем мог, отравлял Кампанелле существование. Но в один прекрасный день Алонзо вдруг исчез. Новый надзиратель в ответ на настойчивые расспросы сказал, что Алонзо, примерный служака, проворовался и вице-король упек его в тюрьму.
«Все мы не без греха», — смиренно промолвил Кампанелла и перекрестился. Он посочувствовал семье арестованного. Ведь теперь ее, вероятно, выселят из казенной квартиры? Надзиратель ответил, что этого не произошло, — Лаура с детьми по-прежнему живет здесь, в крепости.
Он был уверен, что она придет. С тех пор как они виделись в последний раз, пролетело больше десяти лет!
Однажды его окликнули из коридора. Через глазок он мог видеть только часть ее лица. Прижимаясь к двери, Лаура торопливо шептала. Ей лишь чудом удалось пробраться к нему — надзор строгий, а ей хочется ему столько рассказать! Она хлебнула много горя. Чего она только не перенесла из-за старшего своего сына! Но теперь, слава богу, Джованни Альфонсо, которому скоро исполнится десять лет, живет в Риме и учится у хороших учителей. Он носит ее девичью фамилию — Борелли. Все восхищаются его редкими способностями. Она счастлива, что он не станет, как Алонзо, надзирателем, а будет ученым.
Они не успели как следует поговорить. Заслышав подозрительный шум, Лаура поспешно отскочила от двери и убежала. А Кампанелла еще долго думал о маленьком мальчике, который со временем станет большим ученым.
Положение Кампанеллы ненамного изменилось к лучшему. Новый надзиратель, опасаясь неприятностей, не поддавался ни на какие уговоры. За несколько листков бумаги Кампанелла сулил ему бог весть что, но все было напрасно. Еретик, избежавший смертной казни, должен жить как замурованный в стену — он пожизненно обречен на молчание.
Приходский священник Карло Форлей, назначенный ему духовным отцом, вел себя подчеркнуто сухо и официально. Тюремный врач тоже не намерен был вступать в посторонние разговоры. Лауре проникнуть к нему больше не удавалось, а связаться через окошечко нельзя было, потому что внизу, на дворе, круглые сутки стоял караул.
Вице-король, граф Лемос-младший, любивший при каждом удобном случае изображать себя великодушным покровителем наук и искусств, не забывал о Кампанелле. Он лично то и дело издавал приказы строго-настрого следить, чтобы «Кампанелла не мог ничего писать, посылать записки или устно передавать что-либо, чтобы он, наконец, ни с кем не общался и видел бы лишь надзирателя, который приносит ему есть, — надзиратель должен быть особенно проверенным и надежным человеком».
Приказы вице-короля выполнялись точно. Весь 1615 год Кампанелла почти ничего не писал. В его камере клочок бумаги стал величайшей редкостью. Он был совершенно отрезан от мира. Это его очень мучило. Именно теперь, когда развернулась ожесточенная борьба между представителями новой науки и толпой мракобесов, он не получал о ней даже самых скупых известий. На какие крайние средства пошли хулители теории Коперника? Что еще учинили погромщики попы, проклинающие с церковных амвонов богопротивные открытия математиков? Что делает Галилей? Сидит ли он еще по ночам со своей подзорной трубой или уже видит только краешек неба сквозь тюремную решетку?
Из месяца в месяц терпеливо и настойчиво Кампанелла завоевывал расположение надзирателя. Прошло больше года, пока, наконец, тот принес ему первый раз весточку от друзей. Прерванную надолго переписку удалось восстановить, и Кампанелла вскоре узнал много вещей, которые очень его взволновали.
Сколько важнейших событии совершилось за это время! Как и предвидел Томмазо, церковники после нескольких месяцев замешательства, в которое их ввергли необыкновенные открытия Галилея, перешли в наступление. В римскую инквизицию был подан донос на Галилея. Ему пришлось поехать в Рим. Обвинения, как и думал Кампанелла, не отличались оригинальностью. Как это Земля может вращаться вокруг Солнца, когда в библии говорится об обратном!
24 февраля 1616 года одиннадцать теологов-квалификаторов, весьма несведущих в вопросах астрономии, признали учение Коперника, разделяемое Галилеем, «глупым и абсурдным в философском и еретичным в формальном отношении, так как оно явно противоречит изречениям святого писания во многих его местах, как по смыслу слов писания, так и по общему истолкованию святых отцов и ученых богословов».
Галилей отделался сравнительно легко. Его не посадили в тюрьму, но ему запретили защищать и развивать учение Коперника, которое в декрете, опубликованном 5 марта, расценивалось как одно из проявлений опасной ереси, «распространяющейся мало-помалу на пагубу католической истины».
Свершилось! Галилея не бросили в темницу, но фактически его лишили возможности свободно продолжать исследования, которыми всегда будет гордиться Италия. Кампанелла возмутился до глубины Души. Невежественные попы преграждают дорогу гениальному ученому, чьи открытия безмерно обогатили мировую науку. Не сделал ли Галилей ошибки и не пренебрег ли его советом, когда он предлагал единственно возможную тактику защиты? Надо было с самого начала доказывать, что учение Коперника находится в полном соответствии со священным писанием! Неважно, что в Библии есть места, которые с этим не согласуются. Церковники всегда толкуют ее в угодном для себя смысле. Поэтому и следует воспользоваться их собственным оружием. Может быть, Галилей не чувствует себя достаточно искушенным в тонкостях богословской казуистики? Но он, Кампанелла готов спорить с целым сборищем теологов и неопровержимо бы доказал, что квалификаторы, осуждающие мысль о вращении Земли вокруг Солнца просто неучи и не понимают истинного смысла, скрытого в священном писании.
Мартовский декрет не означал окончания борьбы. Впереди еще были самые ожесточенные схватки. Надо было употребить все силы, чтобы Галилей мог работать, не опасаясь, что не сегодня-завтра инквизиция потянет его к ответу. Он, Кампанелла, выступит в защиту Галилея.