дого человека и вовсе не знает: тот в доме точно не бывал. Но предположение, что снимок могли сделать в особняке, бывший «охотник» с негодованием отверг. Потому как невозможно такое вовсе. К тому же князь любил сниматься, но в руки фотоаппарат не брал, а запахи реактивов избегал.
— Кто из прислуги заходил в спальню? — строго спросил Ванзаров.
— Никто, как есть никто… Санитары вынесли князя, полицейские ушли, так я сразу запер, зеркало завесил и запер. Да и кто войдет, такие страсти.
Что оставалось? Снимок был вынут из рамки безжалостно: под ним открылась скучная фотография Павла Александровича на яхте.
Родион Георгиевич вернул портрет покойного на законное место и попросил:
— Могу ли воспользоваться телефонным аппаратом?
Августа 7 дня, лета 1905, три часа, +25 °CСначала в Мариинском театре, потом в доходном доме на Екатерининском канале
Кто ж его остановит! Когда Джуранский брал след, то рыл до самой берлоги зверя. Хватка у ротмистра была прямо-таки железной, иначе не скажешь.
В течение четверти часа было установлено, что Николя Тальма (на самом деле Иван Тимофеев Рябов, поповский сын из Рязанской губернии) приехал в Петербург пять лет назад поступать в балетное училище, каковое успешно закончил.
Из личного дела явилась фотография артиста, а из участливых ртов доложены все слухи. Оказалось, что таланты Тальма-Рябова в балете более чем скромные. Но по протекции неких влиятельных лиц (полушепотом называлась фамилия «Одоленский») получил он место в кордебалете, а потом и сольную партию, на которую не явился.
Проживал балерун недалеко от театра.
Джуранский отправился по адресу незамедлительно. Прихватив городового, дежурившего поблизости, и дворника доходного дома, он поднялся на второй этаж и постучал в дверь. Недешевая квартира, снимаемой бедным артистом, ответила тишиной.
Ротмистр дал команду ломать.
Вызванный столяр вскрыл замок, и Мечислав Николаевич с револьвером наготове ворвался внутрь.
Открылась удивительная картина: все шкафы распахнуты, вещи валяются в страшном беспорядке, а в комнатах стоит какой-то омерзительный запах, ей-богу, значительно хуже конюшен. Однако самого Николя Тальма в квартире не нашлось. Ни в живом, ни в мертвом виде. По словам дворника, с четверга, а то и со среды, он постояльца не видал.
Августа 7 дня, лета 1905, половина пятого, +25 °CЛетний сад
Уследить трудно. Потому что уходил с прытью бывалого бомбиста. Извозчика взял в другую сторону — на Васильевский остров, выпрыгнул на ходу и скрылся в сквозном дворе. Потом петлял по закоулкам Коломны, останавливался у витрин и просматривал прохожих. Лишь когда убедился наверняка, взял другую пролетку. Но адрес назвал за квартал от места встречи, у Соляного городка.
В эту игру коллежский советник играл без всякого интереса, исключительно по нужде. Невдалеке от княжеского особняка маячили фигуры, подозрительно смахивавшие на филеров. Вот только чьего ведомства — на них не написано.
Прогулка по главной аллее сада, то и дело прерывалась рассматриванием красивой ветки так, чтобы обозреть находившихся поблизости.
Кажется, в саду прогуливалась исключительно мирная публика, счастливо не подозревавшая о слежках, содалах, мертвых князьях, «чурках» и даже «Первой крови». Затеряться стало проще простого.
Около мраморной статуи Сатурна Ванзаров произвел условный знак: немного поправил на голове шляпу.
Лебедев явился незамедлительно.
— Шляпой не обмахнулись, значит, хвоста нет, я прав? — проговорил он, дурно наигрывая. — Друг мой, что случилось? Если бы телефонировали не вы лично, я принял бы все за глупейший розыгрыш.
Родион Георгиевич подхватил криминалиста под руку:
— Не будем привлекать внимание.
— Чего-то боитесь? И это гроза преступного мира, помощник начальника сыска! — не унимался Лебедев. — Можно подумать, на вашей совести по меньшей мере три злодейства, да!
С некоторым усилием Аполлона Григорьевича удалось сдвинуть, они направились к решетке сада.
— Рассказывали о деле Серебрякова или соме кому-нибудь? — вдруг выпалил Ванзаров.
Вопрос, кажется, застал врасплох. Лебедев пробормотал: «Что вы сказали?», но резко сменил тон:
— Никогда ни одно сведение не было мною сообщено кому-либо постороннему. Ни по тому делу, ни по прочим. Считаю вопрос излишним. И даже дружеские симпатии к вам не позволяют терпеть подобные выпады! И ради этого меня вызвали?
Потребовалось все усердие, чтобы убедить Аполлона Григорьевича в глубоком уважении, объяснить причину подозрений и даже показать книгу. Лебедев согласился забыть обиду, только при условии, что романчик будет предоставлен на ночь, а коллежский советник глотнет из походной фляги, на мировую.
Делать было нечего. Добрая часть шустовского благотворно разлилась по жилам.
— А я выяснил, что за серые кристаллики остались на пальцах и шее князя, да! — похвастался Лебедев.
— Не берусь угадать…
— Начать с того, что следов яда, снотворного или спермы в теле нет. Князя убили взрывом, радуйтесь. Но каким взрывом!.. — Тут светило науки неприлично икнуло. — Пока вы прохлаждались, я трудился, очень старался, умаялся весь, но установил, что это… фульминат ртути! Каково, а?!
Ванзаров натурально не понял причины восторгов.
— Так ведь это же гремучая ртуть! Большая редкость, да! — Лебедев снял шляпу и обмахнулся. — Что-то жарко, может, заглянем к актрискам проветриться?
— Могу ли знать, почему слуги не слыфали взрыва?
— В саперном смысле его не было — хлопок негромкий, одеяло его приглушило.
— Гремучая ртуть может взрываться от трения?
— Еще как! Штука очень опасная.
— Тогда все понятно.
Лебедев залихватски сдвинул шляпу на затылок:
— Что ж, удивите меня, если сможете…
— Одоленский несколько дней мучился горлом. Убийца предложил попробовать чудо-порофок, князь сам насыпал взрывчатку на фею и принялся ее растирать. Вот откуда разорванные пальцы.
— Выходит, князь совершил акт самоубийства? — Аполлон Григорьевич усмехнулся. — Хитрец!
Мыслил криминалист в правильном направлении: в случае чего вину ночного гостя можно представить досадной ошибкой: ну, перепутал порошки. Важно другое: князь настолько доверял визитеру, что принял из его рук «лекарство», не задумываясь. Значит, гость должен быть любовником. Или… обещал им стать. Вполне логичное объяснение полной наготы Его светлости. Вот только можно перепутать гремучую ртуть с невинным притиранием?
— И не надейтесь! — Лебедев как будто подслушал. — Фульминат ртути в аптеках не продается, а находится на военных фабриках. В Петербурге — только на Морском заводе. В хранении он крайне опасен, может взорваться от любого толчка.
Вот почему Одоленский и неизвестный пришли пешком. Медленная прогулка была нужна убийце: у него в кармане флакончик с гремучей ртутью. А в пролетке трясет!
— Да, коллега, я тоже считаю, что убийца крайне опасен, — эксперт хмыкнул со значением. — Надо отдать ему должное: умен, собака, и химию знает отлично. Двоих разделал «гремучкой».
— Гремучую ртуть нафли на «чурке»?!
Лебедев развел руками:
— Виноват-с, ваше благородие, господин начальник! Не судите строго!
Тут Родион Георгиевич вдруг вспомнил о времени, вытянул хронометр и увидел, что заговорился. Пришлось решительно повернуть к делу:
— Через полчаса встречаемся у дома Резанова на Моховой. Остановитесь закурить сигарку, когда пройду мимо, держите вот это… — В руку криминалиста незаметно лег снимок. — Сделайте копию.
Аполлон Григорьевич глянул и присвистнул от восхищения:
— Ай да князь! Ай да баловник! Что делать с копией?
— Поедете в Выборгский и сверите «чурку» с юнофей на фотографии. Так, чтобы сомнений не было. И ефе… Об этом снимке не должен знать никто, даже пристав Фелкинг. Полная конфиденциальность. Я очень надеюсь на вафу помофь…
Без дальнейших понуждений Лебедев стремительным шагом ринулся к Фонтанке, туда, где располагались антропометрический кабинет Департамента полиции и его лаборатория.
Августа 7 дня, лета 1905, начало шестого, +25 °CБани купца Соболева на Мойке у Красного моста
Место это заветное, очень непростое местечко. Интерьеры роскошные, прямо-таки в римском стиле, имеется восемнадцать отдельных нумеров с удобнейшими диванами и по баснословной цене в шесть рубчиков, а также просторный бассейн с фонтаном и отменный буфет с прохладительным квасом. Только наслаждаться удовольствиями дозволялось не каждому. Вернее, записной любитель пара не пошел бы к Соболеву ни за какие коврижки. А все потому, что банщики местные потворствуют соблазнам. Подбирают их строго: чтобы молод был, крепок телом и приятной наружности, без угрей и болячек. Учат тщательно, но все более особым упражнения. И без веников.
Ходил слух, что в особо роскошном кабинете каждую неделю можно встретить и вовсе светлейшее лицо, в поэтических кругах известное под псевдонимом «К. Р.», а при дворе — почтенным отцом семейства. Тайной страстью поэта был банщик Павлуша, ласковый и плечистый. Впрочем, каких сплетен не придумают напрасно!
Что уж тут скрывать, репутацию бани заслужили прочную. То есть порочную.
Коллежский советник не горел желанием попасться на глаза знакомым, заходя в Соболевские. И Берс тоже. Потому решено было сделать вид, что господа невинно прогуливаются по Мойке, и неожиданно проникнуть внутрь.
Первым юркнул Николай Карлович, за ним — Ванзаров.
Нумера, бассейн и парная располагались на втором этаже, куда вела просторная лестница с колоннами и пальмами. Улыбчивый половой осведомился, что господа желают: отобедать, попариться или какие иные удовольствия. Не моргнув глазом, Родион Георгиевич сообщил, что господа желают проверить: верно ли им рассказывали о приятных развлечениях, принятых в бане? Половой кошаче сожмурился и проворковал, что гостям у них не принято отказывать ни в чем, и вызвался проводить в самый покойный нумер.