Он бесстрашно вступил в темноту и приказал:
— Николай Карлович, выходите немедленно. И не вздумайте прятаться, я знаю, что вы здесь.
От стены отделилась тень, приблизилась нерешительно. Лицо Берса разглядеть не было возможности, но хотелось надеяться, что застуканный коллежский асессор стыдливо прячет взгляд.
— Вы что себе позволяете? — от души набросился Ванзаров. — Слово дали, что у синематографа отстанете. Какого рожна потафились за нами? Что за игры для чиновника Департамента полиции! Уголовных романчиков перечитались? Так быстро их забудете! А племянница где?
Из пролетки поднялась другая тень и виновато вздохнула.
Родион Георгиевич разразился сухими аплодисментами:
— Браво, господа! Такой глупости от двух взрослых людей, я давно не видал. Честное слово посадил бы обоих в «сибирку», чтобы ума набрались.
— Ну, зачем так кипятиться, право… — извиняющимся тоном проворковал старший Берс. Антонина тем временем спряталась за его спиной.
— Не кипячусь, я в бефенстве!
— Искренне прошу меня простить, из самых лучших побуждений…
— Из лучфих? А если бы погибли?
— Ух ты, такое было возможно? — с удивлением высунулась барышня.
— О Господи! — в отчаянии выдохнул коллежский советник.
— Мы, то есть я, конечно виноват, но, что там произошло? — поинтересовался Николай Карлович. — Почему прибыл какой-то отряд? Где Меншиков? Объяснитесь, прошу вас…
— Фтаб-ротмистр погиб в результате несчастного случая… Благодарю за помофь, оказанную следствию. Требую, чтобы вафа племянница не выходила из дома, пока ситуация не прояснится. Считайте Антонину Ильиничну под домафним арестом. На дачу не ездить. Профайте…
И Ванзаров ушел в темноту. А Николай Карлович прошептал ему вслед:
— Думаю, это начало большой дружбы!
Коллежский советник свернул в темный проулок напротив особняка, где и обнаружил полицейского филера. Агент заступил на пост около восьми, но в блокноте наблюдений, который передается со сменой, не было зафиксировано ни одного визита за весь день. Только почтальон приносил телеграмму, но его дальше порога не пустили. Значит, взрывчатка оказалась в скрипке раньше. Может, кто-то из слуг постарался?
Кандидата два: Бирюкин и неизвестный осведомитель полковника. Кавалерийского «охотника» можно исключить смело. Остается один из слуг.
Сразу следует вопрос: для кого предназначался заряд? Может, запасная бомба для князя, если он не станет втирать порошок? Нет. Одоленский даже не притрагивался к коллекции, да и логика первого злодеяния говорит о том, что убийца не сомневался в успехе. Тогда для чего эта мина? Судя по всему, убийца точно знал, кто возьмет скрипку.
Другой вопрос: мог ли Ягужинский отдать приказ своему агенту снарядить взрывчатку? То есть заранее подготовить смерть для личного помощника? Это противоречит не только логике, но и здравому смыслу. Полковнику первому был нужен предатель живым. Вывод: домашних надо исключить. Тогда кто же?
Родион Георгиевич подбодрил филера и настоятельно попросил следить за особняком в оба глаза: фиксировать любую мелочь и глупость, даже если папа римский вдруг ошибется дверью и постучится за милостыней. И откланялся.
Пешая прогулка до дома не освежила. Напротив, накатила одуряющая усталость.
В голове осталось только три желания: рюмка водки — стакан чаю — спать.
Родион Георгиевич издалека помахал городовому, маявшемуся в ночном карауле на углу Невского и Малой Конюшенной, и ускорил шаг. До родных ворот оставалось десяток саженей. Почудилось, что сзади кто-то есть. Но познакомиться не пришлось. На затылок упала скала, улица плавно расплылась, колени стали шаткими, равновесие закончилось, так легко и воздушно стало телу, что хоть пари, но тут подлетела черная птица с кривым клювом, посмотрела печально и растаяла, за нею звезды повели хоровод со свистом, и… подбородок уперся в холодный булыжник.
Краткое затмение.
Ясность вернулась с болью в затылке. Шею придавили умело, не шелохнешься, а по карманам пиджака и брюк быстро шарили руки. Проскочили мимо портмоне, не тронули платок, карманные часы и даже оружие, залезли в самые потаенные уголки подкладки, вывернули нагрудную прорезь, ощупали обшлага, залезли за ремень, прогладили спину, прошлись по брючинам и сунулись пальцами даже в ботинки. Грабеж вершился с точностью профессионального обыска. Осталось притворяться оглушенным. Перевес противников был еще и численным. Одному не справиться.
Вдруг руки отстали. Последовал невнятный шепот и быстрые шаги.
Родион Георгиевич нащупал в кармане рукоятку браунинга, щелкнул предохранителем, вытащил оружие и, оттолкнувшись от мостовой, резво вскочил.
Дома и деревья кувыркались, не желая принимать пристойный вид, а ствол описывал замысловатые дуги. Да и вести огонь решительно не в кого. Шатающийся переулок оказался девственно пуст. Даже филеры «охранки», обязанные нести надзор, исчезли. Утверждая попранное достоинство, Ванзаров потыкал стволом по сторонам и осторожненько побрел к запертым воротам.
Дворник Епифанов в ужасе отшатнулся от запоздалого постояльца. Не каждый день почтенный жилец размахивает оружием, а виду такого, словно стукнули сердечного мешком по темечку.
Августа 7 дня, лета 1905, около полуночи, +18 °CВ доме на Малой Конюшенной улице
Голова разлеталась на осколки праздничным фейерверком. Но ледяная вода на затылок и водка с подсохшей коркой хлеба творят чудеса. К тому же сонливость как рукой сняло.
Родион Георгиевич пошатался побитым приведением среди разрухи, до которой Софья Петровна даже не коснулась. Супругу, задремавшую в спальне, будить не решился и отправился в милый сердцу уголок — рабочий кабинет.
Тут следы обыска выглядели обычным беспорядком. Стоило переложить стопку бумаг с кресла на пол, как уборку можно считать законченной. А все потому, что Глафира прибиралась в его кабинете только перед Пасхой и Рождеством, а в остальные дни, почетная миссия ложилась на главу семейства. И там бесследно пропадала. Ну, к чему лишний раз убираться — с вершин Сократа вся наша жизнь — пыль случая. А беспорядок раз в столетие может приносить ощутимую пользу. Пожалуйста — раритеты следствия не пропали! Записка из ковчежца и письмо рогоносцу валялись посреди стола непризнанными.
Коллежский советник выбрал отточенный карандаш и грифельной линией вычеркнул анаграммы «П.А.О.» и «К.В.М.». «Менелай» и «Аякс» отправились на ладье Харона. Где-то рядом с ними примостился «чурка». Только кого вычеркивать из списка содалов?
Из кармана пиджака явилась последняя записка Одоленского, не прельстившая ночных грабителей. В ней упоминается какой-то «В.В.П.». Похожая анаграмма числится за «Парисом». Первый вопрос: один и тот же это человек? И второй: мог ли он превратиться в «чурку»? Вероятность крайне мала: что же это за тайная организация, которая уничтожает своих членов? Название, конечно, обязывает проливать кровь, но не ведрами же! А ведь «Primus sanguinis» замыслили что-то крупное, недаром «охранка» и стража Е.И.В. нервничают. Как же содалы справятся, если перебьют своих? Да и все три смерти, если, конечно, «чурку» поставить в один ряд, вызывающе странные. Зачем отрывать головы редкими взрывчатками?
Что несомненно в появлении записки? Подбросили ее Берсу с простой целью: заставить появиться на месте преступления. Другой вопрос: «Зачем это нужно убийце?» Логика находит один, довольно примитивный ответ: только затем, чтобы Ванзаров увидел Николая Карловича. А это для чего? Логический тупик. Придется вернуться к жертвам.
Допустим, их объединяет месть: око — за око, зверство — за жестокость. Тогда, неведомый мститель самолично возродил древний закон Рима времен раннего христианства. По нему мужеложцев карали отсечением головы. Такая смерть содалов имеет логику. Но верится в нее меньше всего: должен быть некто, покрытый мраком неизвестности, знающий всех и всех карающий. Не человек, а демон мщения. Нет, графу Монтекристо на наших полях не развернуться. Должно быть другое объяснение, простое.
Положим, «чурку» срубил Одоленский. Если это Тальма-Рябов — тогда все просто. Князь порешил своего любовника, а другой любовник балерунчика — отомстил. Сюда не вяжется ковчежец, взрывчатка на шее, Софья Петровна и возня с извозчиками.
Или, положим, Одоленского разделал Меншиков. За это говорит способ преступления, доступный только саперу, затем, его кое-как, но опознала прислуга; а еще он мужеложец, и это объясняет наготу князя. Даже участие их в «Первой крови» не помеха разыграться отелловым страстям. Не укладывается только одно: виртуозная смерть Меншикова.
Штабс-ротмистр, ну, никак не рассчитывал расстаться с жизнью, несмотря на все красивые слова. А значит, в последние секунды понял нечто. Видимо, что его сделали разменной пешкой. Это Кириллу Васильевичу не понравилось, и он попытался что-то сказать. Предупредить.
Что он успел выговорить? «Он», «нас» и «убьет». То есть некто убьет всех? Не указывает ли это прямо на самого тайного руководителя, который и список написал и в ямку закопал? И кто же он, в самом деле?
Вывод: пока преступник невидим — новых жертв избежать трудно. Опасность угрожает и семейке любителей уголовно-литературной романтики.
В гостиной загрохотал телефонный аппарат.
Родион Георгиевич побил рекорд скорости по ночному подбеганию к звонку и чуть не вырвал рожок с корнем. На том конце послышался голос Лебедева. Против обыкновения, криминалист был серьезен и попросил спуститься через четверть часа к воротам. Но успел даже раньше жильца, нетерпеливо топая каблуком.
— Что играл перед смертью Меншиков? — резко спросил он, когда Ванзаров спустился.
— Э-э-м… ну… кажется… Вивальди…
По секрету говоря, Ванзаров разбирался в музыке как кот в апельсинах.
— Что именно?
— Ну и вопросы в полночь!
В памяти возникла спасительная картинка: Софья Петровна за пианино, ноты развернуты, исполняется нечто бравурное. Как называется пьеса?