— Где разделывали «чурку»?
— В сарае дачи, которую арендует на лето семейство чиновника Ванзарова. — Ответ прозвучал без намека на балагурство. — Найдены следы крови и топор с пятнами. Ваша кухарка также признала, что две части тела из найденных завернуты в ее старые платки. А говорите, сундук у покойного Одоленского пропал! Шутник-с!
— Убийство было соверфено в ночь с четверга на пятницу, это установлено экспертизой. Обыск вы проводили вчера. Почему нафли следы только сегодня?
— Мы искали всего лишь запрещенную литературу, о которой был донос. В доме обыск закончили, как только нашли ее. В сарай не заглядывали, не было такой нужды.
Модль свернул карту трубой, раскрыв стол, на котором обнаружилось заведенное дело с отчетливо выведенной надписью «Ванзаров»:
— Надеюсь, как профессионал, не станете отрицать: имеется предостаточно оснований для ареста вашей супруги? — И вперился змеиными глазами.
Выдержал Родион Георгиевич, выдержал стойко. Лишь поинтересовался, что с женой.
Оказалось, Софья Петровна находится в камере, здесь, на Мойке, с нее снят допрос, она ни в чем не признается. Глафира также арестована, но дала признательные показания: созналась, что хозяин ее узнал о любовнике, пригласил юношу на дачу, напоил и убил в сарае. Чтобы замести следы, приказал супруге сложить тело в сундук, части тела завязать в узел, сундук оставить у извозчика, а руки-ноги выбросить в городе по дороге. Голову велел утопить в озере. Ротмистр предъявил страницы допроса, подписанные каракулем няньки, и добавил с теплым чувством:
— Понимаю, выглядит странно. Когда б такой специалист решился на убийство, то не стал разбрасывать по кустам тело. Вам я верю, но показания не спрячешь.
— Могу ли знать, где мои дочки? — Ванзаров удерживал бешенство на тонкой ниточке.
— Они помещены в Николаевский женский приют. Да вам и не до них нынче будет… Принимайтесь-ка за работу, коллежский советник, да как следует. Но в другой раз выполняйте уговор. Шутки кончились.
— Я делаю все возможное…
— Вот и делайте! — рявкнул Модль. — Почему вызвали Ягужинского, а не нас, когда нашли содала?! Вы что обещали?!
— Не советую кричать, ротмистр, — сказал Родион Георгиевич без угрозы, но как-то само собой вышло, что жандарм слегка отшатнулся и даже извинился за несдержанность.
— Поймите, опасность слишком велика, — продолжил он совсем иным тоном. — Не теряйте времени. У вас ровно тридцать часов. Не управитесь к этом сроку — не взыщите. Арестный ордер уже подписан.
— Мне нужно свидание, — не попросил, а приказал Ванзаров.
— Вас проводят к Софье Петровне.
— Супруга не интересует, хочу видеть кухарку.
Модль усмехнулся:
— Что ж, извольте.
— И верните браунинг.
— Помнится, вы утверждали, что главное оружие чиновника сыскной полиции — его мозг? Вот и пользуйтесь им.
Ротмистр вызвал дежурного и отдал распоряжение предоставить коллежскому советнику свидание с задержанной кухаркой, но не более десяти минут и в камере.
Августа 8 дня, половина второго, +23 °CТюремный этаж Отделения по охранению общественной безопасности и порядка, Набережная реки Мойки, 12
Место заключения старой няньке выбрали как опасному революционеру-бомбисту: «одиночку» с маленьким окошком, задраенным дюймовыми прутьями.
За дверью грохнула запорная щеколда. Но «глазок» остался открытым.
Родион Георгиевич присел на нары:
— Вот что, матуфка, дело плохо, но слез лить не будем. Я спрафиваю, ты отвечаефь. Поняла?
В глазах домашнего тирана и семейного деспота отразилась такая неизбывная тоска, что и менее проницательный смекнул бы: старуха готова наложить на себя руки.
— Уйди, не мучь, — прошептала она и отвернулась к стене.
— Слуфай меня, старая, — Ванзаров притянул ее за подбородок. — Мне дела нет, что ты про меня наговорила, Соню и деток спасать надо. Будефь отвечать, как есть, на духу? Ничего не утаифь?
Слезинка скатилась по морщинистой щеке.
— Приходил к вам на дачу некий Морозов Петр Николаевич?
— Не было такого… Пусти, барин, рот свернешь…
Ванзаров отдернул руку. На коже старухи остались румяные пятна.
Как было бы просто показать кухарке снимок, но обнаружить его крайне опасно.
— Послуфай: молодой человек не старфе двадцати лет, хорофо сложен, красив, росту чуть ниже моего, приятной наружности, темный волос, нос прямой, брови дугой, танцевать любит, может, показывал силовые фокусы, ну?
Глафира потерла намученный подбородок:
— Вроде похож…
— Как назвался?
— Петром Александровичем…
— Фамилию помнифь?
— Да такая как женская… Танин… Иринов… нет… как же его… Катин…
— Неужто Ленский? — проявил иронию Ванзаров.
И кухарка немедленно подтвердила.
— Это с ним Соня фафни крутила?
Глафира принялась было выгораживать любимое чадо, но быстро сдалась и признала: с ним, но дальше вздохов и прогулок дело не пошло.
— Где живет?
— Так ведь на даче тоже, снимал на лето…
— Он что, уехал?
— Само собой.
— Когда видела в последний раз?
— На той неделе зашел на обед, попрощался. Соня извелась вся… Ты не думай, она тебя, барин, любит…
Вот что значит избегать дачного общества. Оказывается, под носом крутили роман с его супругой: прохвост обедал, любезничал, а глава семейства — ни сном ни духом.
— Какой был день? — упрямо продолжил обманутый муж.
— Ох, не упомню… Четверг, а может, и в середу.
— На чьей даче жил Ленский?
— Вот уж не знаю, сам наведывался.
— Где Соня познакомилась с ним?
— Да с месяца три тому устраивали театр для любителей, вот там…
Родион Георгиевич глянул на часы: осталось не больше четырех минут.
— Рассказывай, где нафли следы убийства.
Выяснилось: в дальнем углу сада имелся заброшенный сарай, в который кухарка никогда не наведывалась, а Ванзаров не подозревал о нем вовсе. Явившись поутру, «охранка» сразу сунулись туда. И нашли. На полу — бурые пятна, похожие на кровь. Дубовая колода в таких же разводах, а рядом топор со следами рубки.
— Я им сразу сказала — топор не наш, новый ведь, мой на кухне, так ничего слушать не пожелали, ироды! — Глафира всхлипнула.
— Платки точно твои?
— Такая беда, барин, откуда взялись, ума не приложу…
— Ладно, нянька, не падай духом. В камере главное — думать меньфе, найди дело для рук. Книжку почитай… Скоро выручу. — И Ванзаров поднялся с нар.
Тут Глафира вдруг охнула, бухнулась в ноги, зарыдав истошно, по-деревенски, как на поминках:
— Прости меня, Христа ради! Прости, дуру старую! Оговорила я тебя, голубчик мой! Они ведь Сонечку плеткой грозили, а как же я ее… Прости меня, соколик! Грех взяла на душу! Такой грех! Хорошего человека оговорила!
Непримиримый враг, злодей и исчадие ада схватил его руку и, заливаясь слезами, принялся целовать. Родион Георгиевич растерялся и только повторял:
— Да что ты, Глафируфка…
Кованая дверь распахнулась, вбежали охранники и оттащили рыдающую старуху.
Ванзарову было приказано покинуть помещение немедленно. На пороге он обернулся и крикнул:
— Не унывай, Глафируфка! Завтра чай нам подафь дома!
Августа 8 дня, полдень, +23 °CБюро судебной экспертизы Врачебного комитета министерства внутренних дел, Набережная реки Фонтанки, 16
А дома так и не побывал. Потому что, уехав от Ванзарова за полночь, вернулся в лабораторию и проработал до утра, в перерывах листая уголовный романчик. Лебедев проводил опыты с кристалликами гремучей ртути и йодистого азота, чтобы узнать, как они могут детонировать. Вывод был печальный: выбранные для убийства способы — оптимальны.
Лишь один вопрос упрямо не поддался криминалистической логике: откуда у злоумышленника уникальный выбор взрывчатки? В одном месте разные составы пироксилиновой группы не хранятся. Это строго запрещено правилами. У всех особые условия безопасности. Выходит, преступник ездит по военным складам, как кума по ярмарке, и выбирает что душе угодно?
Размышлениям Аполлона Григорьевич не суждено было разродиться откровением. Ввалился господин неопрятного вида и заявил:
— Куда ложить?
Субъект держал деревянный ящик, в каких перевозят стекло.
Лебедев молча указал на лабораторный стол, заставленный химическими приборами.
Ящик опустился с грохотом.
— Велено сложить с телом, — заявил субъект.
— С каким телом, любезный? — Криминалист пустил струю дыма в лицо гостя. — У вас, что в Охранном, не учат, как полагается докладывать старшим чиновникам Департамента полиции? Так я тебя быстро обучу. А ну, встал смирно, отдал рапорт по форме, скотина!
Агент, видимо, недавно принятый в «охранку», еще не знал, что бывают господа, которые не боятся грозного имени его ведомства, а сами кого хошь напугают. Урок был усвоен стремительно. Господинчик сорвал шляпчонку, вытянулся струной, как позволил коротковатый пиджачок, и, запинаясь, доложил, что его благородие ротмистр Модль направляет их благородию найденные части тела и просит как можно скорее установить, что они принадлежат трупу, доставленному из Выборгского участка для опознания в морг академии.
Аполлон Григорьевич еще маленько поучил наглеца и с позором выставил вон. Как только дверь за субъектом тишайшим образом затворилась, криминалист подскочил к ящику и жадно сорвал крышку, прилаженную мелкими гвоздиками.
Обе руки и ноги, несомненно, принадлежали одному человеку. Рваные краям и ошметки плоти указывали на взрыв — если клыки вампира или дикого зверя, исключаются. На первый взгляд, они, несомненно, принадлежали «чурке». Оставалось приладить их к телу.
Внезапно криминалиста посетила мысль, да такая простая и очевидная, что даже странно, как она сразу ускользнула от внимания. В общем, гениальная мысль.
Аполлон Григорьевич покопался в ящике в поисках головы, ничего не нашел, буркнул:
— Вот ведь охранщики, вечно потеряют самое важное!