на, что за Петькой следить приставлена, знали мы, что филерка, так и вовсе не помнила ничего. Был человек, взял Петьку и увел. Так ее забрали. А Петька душевный был, ласковый…
— Что про себя рассказывал?
— Пилюли ему давали горстями, так что спал все больше.
Больной вдруг оглушительно зевнул и снова дернул ротмистра за рукав:
— Дядь, у тебя револьвер есть?
— Зачем тебе? — Мечислав Николаевич насторожился.
— Докторов бить. Замучили, проклятые!
Августа 9 дня, час пополудни, +19 °CНа Екатерининском канале, у Львиного мостика
«Всю душу измучили, изверги! То из камеры волокут вон, то обратно тащат. Да что же это, мля! За что такие мучения бедному извозчику? А еще какой-то усатый все выпытывал, дивился. Ну, показывал пассажир карточку, ну, забыл об этом, ну, перепутал с князем, что с того? В камеру за такое не содют, мля. Лошадь почитай совсем пропала, хоть глазком бы на нее, сердешную, взглянуть»…
Бессвязные жалобы Никифора Пряникова разбились о стальную грудь Железного Ротмистра. Важный свидетель был возвращен за решетку, правда, с обещанием, что его мучения протянутся еще день, не больше. А про лошадь пусть не беспокоится: накормлена и напоена за казенный счет.
Мсье Жарко, усталый, но довольный, собрался отобедать. Уже стоя на приступке пролетки, как на кафедре, заявил:
— Готов снять перед этим талантом шляпу!
Ванзаров согласился сделать нечто подобное, но все же вспомнил про странное умение извозчиков излагать чисто словесный портрет, а более ничего.
— О! Не удивительно! — патетически заявил гипнотизер. — Этот гений заставил мужчин запомнить нужные слова и поставил ключ.
— Могу ли знать, что за ключ?
— Слово, на которое срабатывает наведенное воспоминание. Ну, как в патефоне — ручку покрутили, пластинка заиграла.
Пряников с Растягаевым обретали дар речи, как только произносилось слово «приметы». А кто может сказать им словцо эдакое? Да только чиновник сыскной полиции. То есть «ванек» специально готовили для Ванзарова? Это очень любопытно…
— А что, все столичные репортеры на короткой ноге с полицией? — вдруг спросил Жарко.
Родион Георгиевич немедленно пожелал гипнотезеру приятного аппетита у Родионова и отпустил знаменитость с миром.
Джуранский как раз вернулся на канал, и они пошли к Театральной площади.
— Удивляюсь, как вы оказались правы! Про него никто не желает говорить. Как будто такого человека не было в помине. Даже в коммерческой школе заявили, что все табели сгорели, ничего не знают. — Ротмистр дернул усиками: потрачено столько сил и времени, а результата нет.
— Куда любопытней другое: в разных местах ничего не желают знать не только о Ленском, но и о господине Морозове. Это очень важно! — Родион Георгиевич приободрил разочарованного помощника, легонько толкнув локтем. — Что из этого следует?
— Что? — переспросил заинтригованный помощник.
— О Морозове «не знают» в двух местах: лечебнице и коммерческом училифе?
Джуранский немедленно согласился.
— Потому… — Родион Георгиевич вдруг остановился, — что после лицея Ленскому пытались создать новую жизнь.
— А ведь точно…
— Следовательно, «Ленский» — настояфая фамилия. Только искать по ней бесполезно. Он ведь и есть «чурка».
— Выходит, Рябова можно отпускать? — с легким сожалением в голосе спросил Джуранский.
Вот тут пришел черед удивиться Родиону Георгиевичу. Оказалось, что со вчерашнего дня балерун оплакивает князя в застенках Казанского участка.
Пришлось замолвить словечко за узника.
— Слушаюсь, — недовольно буркнул ротмистр. — Пусть этот танцор-фотограф катится на все четыре стороны…
— Что значит «фотограф»? — насторожился Ванзаров.
— Да он увлекается любительской фотографией, дружка своего сердешного щелкал…
Коллежский советник повернулся лицом к помощнику:
— Мечислав Николаевич, вспоминайте хорофенько: на квартире Рябова был фотографический аппарат?
Джуранский подтвердил, что тренога валялась, и не забыл добавить про химические реактивы в домашней фотолаборатории, прокисшие до неприличия.
— Не припомните, занавес в ярких хризантемах на стене?
И занавес помощник описал довольно точно. Только не занавес, а гардины на окнах.
— Где живет Рябов?
— Вон в том доме. — Ротмистр выставил указательный палец в направлении изгиба Екатерининского канала. Стало быть, до особняка князя тихим шагом минуть десять.
Родион Георгиевич с досады хлопнул ладонью по перилам набережной:
— Так что ж вы молчали! А ефе депефи рассылали!
Джуранский опешил:
— Прошу простить, вы не спрашивали. Если я совершил оплошность и виноват, готов немедля…
— Меня куда больфе вдохновляют прозревфие свидетели, — продолжил Ванзаров. — Это какая сила внуфения должна быть, чтоб три мужика крепколобых видели, чего не было, и при этом не могли вспомнить, кто над ними подфутил. Сами слыхали от Пряникова: господин средних лет и среднего возраста. И все. Даже мы с вами, ротмистр, подходим! Пожалуй, тут личное опознание не поможет.
— И в кофейне упустили…
— Не упустили, а дали погулять… Что ж, коллега, мы находимся на пороге больших событий… Пусть и не знаем, кто кашу варит. Но быть готовы должны ко всему. Строжайше предупредите филеров у мастерской Кортмана: не важно, кто приедет, пусть проследят, куда отвезут фигурку. Да, и позаботьтесь, чтобы мсье Жарко не уехал хотя бы дня два. Он может понадобиться. Отведите его хоть к Звягинцеву, вдруг с нервическим доктором получиться. А мне пора…
— Может, с вами поехать? — обеспокоился Джуранский.
— Не стоит, у меня путь неблизкий, за город.
Августа 9 дня, два часа пополудни, +18 °CВ парке дачного поселка Озерки
Ездить за город летом — манера сугубо вредная. Нет там ничего хорошего. Деревьев и в городе достаточно, а воздуха и так полные крыши. Если уж отправляться на природу, то по крайней нужде. Скажем, спасти семейство от тюрьмы, а себя — от неминуемого заточения. Смешно сказать, осталось меньше восьми из отведенных часов.
Между тем пролетка катилась размеренной рысью. Родион Георгиевич посматривал по сторонам, отмечая, как быстро каменные дома уступают улицы деревянным.
Доехали раньше срока. Полученную фору Ванзаров использовал, чтобы тщательно осмотреть место встречи. Кленовая аллея находилась поодаль дачных домиков. Еще не глушь, но место тихое, кругом кусты, небольшой лесок со всех сторон прижимает хоженую тропинку. Шагах в тридцати дорожка резко сворачивает, идущего оттуда не увидеть — зелень заслоняет. Можно появиться внезапно. За деревьями просматривалась гладь озерка. Где-то слева остались железная дорога и дача, которую семейство Ванзаровых так счастливо сняло в мае.
Надо сыскать местечко, чтобы не быть застигнутым врасплох. Но надежного уголка не нашлось. Как не вставай к дереву, все равно окажешься уязвим. Лучшее укрытие — движение. Причем по траве, чтобы шорох битого кирпича, обильно покрывавшего аллею, выдал идущего.
Коллежский советник сошел с тропинки и, старясь не цеплять ветки кустов, мягко двинулся по зеленому пологу, не забывая оглядываться.
За поворотом раздался хруст быстрых шагов. Кто-то изрядно торопился и не думал скрываться.
Родион Георгиевич замер, прикрытый веткой смородины.
На излучину дорожки легла тень. Солнце, ушедшее с зенита, светило неизвестному путнику в спину. Серое пятно выдало невысокий рост. Наконец явился и он сам.
Ванзаров отбросил ветвь и шагнул на тропу войны:
— Что вы здесь делаете?
Путник шарахнулся и в ужасе заслонился тертым портфельчиком. Но уяснил, что повстречал не лесного разбойника, а чиновника полиции, и выдохнул облегченно:
— Фу, напутали…
— Могу ли знать, для чего оказались тут? — строжайше повторил Родион Георгиевич.
— Прибыл, как приказали, — доложил Николай Карлович и поправил сбитый галстук. — Прямо со службы прилетел.
— Каким образом я вас вызвал?
Господин Берс торопливо расстегнул портфель и вынул лист:
— Доставил курьер, прямо на Фонтанку.
— Позвольте…
Под грифом сыскной полиции разместился машинописный текст:
Господин Берс! Прошу вас прибыть к 2-м часам на кленовую аллею, что невдалеке наших дач, сразу за озером. Дело срочное и касается судьбы вашей племянницы. Мне удалось установить, откуда исходит угроза. Требуется ваше присутствие.
Та же рука грубо сфальсифицировала подпись и.о. начальника сыскной полиции. И буковку «а» напечатали как надо — с известной царапиной.
Берс принялся торопливо оправдываться:
— Вчера же сказали, что понадоблюсь… У меня и мысли не закралось… Бросил все и примчался… Меня отпускать не хотели, начало дня… Извозчик десятку содрал…
— Уезжайте немедленно. Здесь может быть опасно. — Ванзаров скомкал письмо и сунул в брючный карман. — Чтоб духу вафего не было! Отправляйтесь домой, заприте дверь и ждите моего визита. Вам ясно? Не задерживаю…
Николай Карлович уставился в землю и заявил:
— Никуда не поеду…
— Что там бубните?
— Остаюсь до конца! — теперь уже гаркнул коллежский асессор, и добавил тише: — С вами… Что бы ни случилось… И гоните сколько угодно… С места не тронусь.
В маленьком чиновнике вдруг открылась удивительная сила воли. Такое, знаете ли, преображение: был никем, а стал всем. Просто другой человек. Родион Георгиевич шагнул к нему:
— Уверены?
— Никаких сомнений! — доложил Берс.
— Силенок хватит?
— Разумеется. Плохо меня знаете!
— В таком случае… Позвольте пожать вафу храбрую руку!
Николай Карлович расцвел, как барышня, и скрестил ладонь в мужественном рукопожатии. Ванзарову даже пришлось мягко вытаскивать кисть.
Берс немедленно приосанился, ухватил портфель и осмотрел растительность. А Родион Георгиевич тихонько потер подушечки пальцев, словно купюры пересчитывал.
— Кого ждем-с? — деловым тоном осведомился Николай Карлович.