тремясь поскорее выстудить это тепло. Но Хома лишь крепче обнял брата:
– Вот и пришла наша погибель, Брутушка, – сам того не сознавая, произнёс он. – Ничего, ничего, братик…
Свинцовая вода за бортом будто вскипела, выдавливая из себя нечто непереносимо ужасное. Хома увидел два перепончато-водянистых глаза и как из центра этого бурлящего котла стала подниматься она – Тварь, младшая сестра Тени, чудовищная королева этих вод.
– Ничего-ничего…
Она вставала долго, поднимаясь прямо над лодкой; основание щёк и подбрюшье у неё оказались до непристойности бледно-серыми, а ещё этот запах…
Она застыла. В её глазах не было даже кровожадного интереса – просто немигающий функциональный взгляд змеи; чуть склонила морду, прицеливаясь для завершающего броска.
– Ничего, братик…
Хома вдруг подумал, что чего-то по-настоящему важного так и не сказал брату, и больше всего он хотел бы сейчас произнести вслух, – и чтоб Брут это услышал, – как он его любит. Но брат казался совсем безжизненным, и так было всегда, пока перемена не заканчивалась. И Хома обнял его из последних сил и приготовился умирать.
Взгляд князя-призрака отпустил его. И переместился на водную тварь. Та зашипела и дёрнулась – длинная шея покачивалась над лодкой. Хома обрадовался этим нескольким подаренным мгновениям жизни и даже успел устыдиться своего малодушия – ведь совсем недавно он сам готов был прыгнуть от ужаса за борт.
Он не понял, что произошло. Только увидел прорезанную бороздку в основании шеи чудовища. И ещё одну. И фонтанчик брызг где-то за лодкой. Потом, как будто в замедленном времени, Хома распознал, что слышит звуки выстрелов. Одна из пуль отрикошетила в воду, другая, видимо, застряла в шкуре чудовища. И хотя пули не причинили ей видимого вреда, тварь неожиданно высоко заревела, откидываясь назад, плюхнулась на спину и, вызвав большую волну, медленно ушла под воду.
Лодка качнулась. Хома увидел, что вместо лап у чудовища длинные ласты, все в роговых наростах, и как оно, шевеля ими, медленно прошло под дном катамарана. Хома услышал собственный нервный смешок и горячо прошептал Бруту:
– Похоже, рано помирать нам, братишка…
Большая парусная лодка находилась очень далеко. Не в Пестовском море. Она двигалась по каналу. Хома никогда не представлял, что кто-то может попасть со столь приличного расстояния в цель, даже такую крупную. А потом осознал, что вокруг вовсе не стемнело, а ярко светит солнце. И нет никакого причудившегося ему одинокого утёса скорби. И сурового призрака в развевающемся плаще и в окружении мрачной свиты. Но большая парусная лодка двигалась к берегу. Ровно в то место, куда вздумал направиться Брут.
«Нам теперь, наверное, поздно сворачивать с этой дорожки», – подумал Хома. Сощурив глаза, он пытался разглядеть, вправду ли видит на берегу какое-то движение. Затем обернулся к брату:
– Ну что, в Рождественно? – спросил он, не особо рассчитывая на ответ. Поза Брута не изменилась.
– Рождественно, – пробубнил Хома. – Ну, что ж, по крайней мере, смогу поблагодарить нашего спасителя.
Глава 7В Рождественно
1
«Здесь нет живых, – подумал Фёдор. – Мы не найдём здесь ничего, кроме призраков».
Водная тварь вроде бы оставила в покое эту далёкую странную лодочку о двух корпусах, и теперь Фёдор мог внимательней рассмотреть берег.
– Аква, нам обязательно заходить сюда? – спросил он, убирая оружие. – Ведь времени совсем в обрез.
Девочка кивнула. Было видно, что ей тоже не по себе – ещё недавно раскрасневшиеся от слёз щёки впали, румянец покинул их.
– Я же говорила, мне брат Фёкл велел плыть сюда, если… – Голос дрогнул, попыталась это скрыть. – Если будет совсем плохо. Если его не станет.
Фёдор помолчал. Затем направил лодку к берегу. Выходило, что брат Фёкл метался между своей верой и реальностью, которая не умещалась в догму. А может, между тем, во что эта вера выродилась, и милосердием, желанием спасти девочку. Она успела ему многое рассказать о своём наставнике. Насколько же на самом деле были плохи дела, если, в случае своей смерти, старик мог доверить Акву только призракам.
– Мы уязвимы в тех местах, где были когда-то очень счастливы, – вдруг сказала девочка. – Брат Фёкл мне не верил, а я так поняла из «Деяний Озёрных Святых». Потому что так случилось с моим отцом.
«О чём это она?» – Фёдор даже не успел удивиться. Она ещё всё твердила о «каком-то месте», связывающем их с Евой, – именно там Лабиринт постарается забрать её, как только лодка Петропавла покинет Пирогово, но… В лежащих впереди мрачных землях у Фёдора с Евой не было никаких счастливых мест. Равно как и каких-либо других. На перепутьях этих дорог они никогда не встречались прежде. Только он не успел задать свои вопросы, потому что на берегу всё стало меняться. Внезапно почернели тучи, вспарывая небо набухающими спиралями, и стало темно, как перед грозой. Однако вместо привычной в таких случаях духоты в лицо повеяло пронизывающим холодом. И тоскливая тяжесть легла на сердце. Аква печально вздохнула; тьма обступила лодку плотной завесой, хотя за её пределами угадывался яркий летний день.
«Вот и хозяева, – подумал Фёдор, глядя, как в плотном мраке на берегу зажигаются изливающие сумрак точки глаз, как пустые взгляды медленно фокусируются на их лодке и начинают гореть стынущей ненавистью. – И, похоже, они нам совсем не рады».
«Уходите отсюда, пока не поздно. Прочь!» – услышал он внутри себя непререкаемой тяжести повеление, и рука, словно непроизвольно, легла на румпель, отворачивая лодку от берега. И сразу же он почувствовал, как в руку возвращается сила и вокруг становится чуть светлее, а тоска постепенно отпускает сердце.
«Нечего здесь делать, в этой темноте, страхе и ненависти», – с облегчением подумал Фёдор. Но в следующий миг до его ушей долетел слабый дрогнувший голосок девочки:
– Нет, пожалуйста, нам туда…
– Аква… – хрипло позвал Фёдор.
– Надо…
Он помедлил долю секунды и увидел, как вслед за глазами начинают угадываться сумрачные силуэты, огромная толпа, скрытая тьмой.
– Аква, – нагнулся к девочке, говорил почти шёпотом. – Ты понимаешь, кто они?
Та прижалась к нему, придвинулась вплотную и, сама не замечая, пропихнула ладошку в его руку. Ладошка показалась Фёдору ледяной. Но девочка кивнула, и голос, совсем недавно блёклый и обессиленный, будто его выжали, немного окреп:
– Помнишь, я ведь сказала, что иногда помогают мёртвые, – произнесла она.
«Не похоже, что здесь кто-то собирается нам помочь, – мелькнула мысль. – Дочь капитана Льва такая же своенравная и бесстрашная, как её отец… Но хорошо, будь пока по-твоему».
Фёдор вернул лодку на прежний курс. И эта леденящая ненависть на берегу сразу же снова сгустилась.
«Тебе ещё предстоит научиться отваге, Аква, – думал он. – И научиться отличать её от безрассудства, как научился капитан Лев. Но если ты считаешь, что нас ждут здесь некоторые ответы, хотя бы небольшая их часть, то я готов рискнуть».
«Кто вы такие?» – снова мрачной тяжестью дохнуло с берега.
– Просто путники. Идём с миром, – отозвался Фёдор. – И нам нужна помощь мёртвых.
Если понятие «гробовая тишина» действительно существует, то в следующий миг повисла именно она. Уши словно потеряли умение слышать. Лишь струйки ледяного ветерка, как щупальца, прошлись по ним и по лицу Фёдора. Он уже хотел было назвать себя и девочку, когда неожиданно, будто говорящий находился совсем рядом, скрипучий голос произнёс:
– Смотрю, тебе не занимать наглости, молодой гид.
Фёдор ждал. Щупальца ледяного дыхания отпрянули. Во тьме на берегу проявились очертания закутанной в плащ фигуры. Фонарик в бледной, как у утопленника, руке загорелся болотным огоньком, зловещая тень легла на высохшее лицо:
– А я смотрю, тебе известно обо мне, – сказал Фёдор.
– Мне много чего известно, – отозвался голос, причём так, словно между словами были пустоты, и из них веяло могильным холодом. – О тебе – что ты связал несвязываемое. Ещё больше всё запутав.
Фёдор ждал. Молчание в этом месте могло быть лучше любых слов. Наконец, стоящий на берегу подул на фонарик. И болотный огонёк угас, тьма же вокруг, напротив, начала рассеиваться. Постепенно стали проявляться… Фёдор почувствовал, как у него слегка пересохло в горле. Оказывается, закутанная в плащ фигура была окружена воинством огромных псов. Это их глаза горели в темноте. Сейчас свирепая ненависть гасла, уступая место маслянистому блеску. Но всё равно что-то жуткое, неправильное оставалось в их облике и в том, как они стояли – не взятые на привязь псы выстроились ровными колоннами, как верные солдаты.
Стоящий на берегу расхохотался и скинул за спину свой плащ. Один из псов тут же подхватил его. У Фёдора дёрнулась щека. В мёртвой морде пса проступило что-то невозможное, и… Фёдор как-то сонно усмехнулся, тряхнул головой. «Они не совсем мёртвые? Не живые. Но и… – В горле запершило ещё больше. Вопрос, конечно, звучал нелепо, и он тут же его поправил. – Они не совсем псы?»
Тот, кто скинул плащ, расхохотался ещё громче. Сделалось светлее, появилась возможность разглядеть его получше.
«Почему на нём этот ненормальный потрёпанный и как будто бутафорский китель? Генеральский, с аксельбантами. Галунами и шевронами? Зачем этот парик и треуголка, словно здесь ставят какой-то жутковатый любительский спектакль о временах наполеоновских войн с псами вместо гренадёров?»
Эти вопросы тоже, конечно же, были нелепыми. Потрёпанный генеральский китель оказался накинутым на тщедушное высохшее тело старика. Очень узнаваемого, только никогда прежде… Взгляд у старика был сильным и проницательным и словно до пронзительности живым. И Фёдор вдруг всё начал понимать.
«Ну, конечно! – подумал он. – Здесь, в Рождественно, находилось поместье. – Фёдор понял, кто стоит перед ним. – Здесь была их фамильная усадьба. Сюда, в свой дом, он и вернулся».