«О ты, который в этот Ад сведен, — Сказал он, — ты меня, наверно, знаешь; Ты был уже, когда я выбыл вон». NB! Это была сорок третья строка Песни Шестой. Брянов сделал еще один глубокий вздох. Вещий знак мог означать только одно: пометка сделана в сорок третьем году. Значит, в тот год Элиза фон Таннентор была еще жива. Вывод: или же «Павлов» солгал, или же Элиза сумела каким-то чудом уберечься от смерти хотя бы до сорок третьего года.
«Слышишь, что говорю?» — позвал Брянов своего «кровного» товарища по странному путешествию, уверенный, что именно он, Александр Брянов, догадался первым.
Похоже было, что Пауль Риттер потерял дар речи.
В висках стучало, голова начинала болеть.
«Отвлекись!» — приказал сам себе Александр Брянов и, отодвинув книгу в сторону, взялся за «Трактат о заморских лихорадках и поветриях».
Это было факсимильное издание фолианта, написанного на тосканском диалекте в Венеции в середине шестнадцатого века. Брянов не удивился: конечно же, оригинал находился в том же Гейдельберге, там-то он и попал Риттеру в руки.
Книга изобиловала гравюрами, изображавшими ужасы чумы, проказы и прочих моровых эпидемий. Брянову удалось отвлечься — и еще как!
Поразили его, однако, вовсе не эти апокалипсические картины, а — всего одна миниатюра в части, озаглавленной буквально: «Баснословные болезни». Она изображала какого-то мифического мученика, у которого из темени вырастала гроздь маленьких человечьих голов.
При первом же взгляде на нее у Брянова внезапно открылся новый «туннель» чужой памяти — и вновь замелькали как бы фотоотпечатки, складываясь в почти уже понятный для случайного зрителя фильм, в ясную логическую цепь давних событий.
Зеленые занавеси в гейдельбергской библиотеке… тускло-алый закат над морем… древние развалины… темный котлованчик археологического раскопа… люди в панамах и пробковых шлемах… узкая расщелина в скальной породе… нагромождение какой-то строительной техники… и снова Элиза на берегу… Тонкая металлическая пластинка с рядами крохотных выемок — десять рядов по десять выемок в каждой.
Брянов осознал, что вспоминает, воспринимает только отдельные картины из памяти Риттера, а все его проявления воли, все его желания, логика чужой жизни до сих пор остаются для него неразгаданной тайной. Вирус — если это был вирус — запечатлевал только зрительную информацию и связанные с ней чистые эмоции: радость, страх, тоску… И никаких рассудочных построений, никакой стратегии. Брянов понял, что по сути дела расшифровкой занимается он сам — и значит, он пока вовсе не превратился в пассивное орудие чужой воли, выбор как бы оставался за ним.
Тонкая металлическая пластинка.
Брянов подумал, что знает он уже немало. И даже может не читать этой фантастической истории, оставленной в анналах диковинных лихорадок и поветрий.
Пауль Риттер шел по пути Шлимана, открывателя Трои.
Он прочел легенду в древней книге, хранившейся в тихом ученом Гейдельберге, и отнесся к той легенде всерьез. Всерьез к ней отнеслись и те, кто финансировал экспедицию на Канары. Люди из тайного общества Анненербе, стремившегося к оккультной власти над человечеством.
«Ты хоть знал, какие дьяволы будут у тебя спонсорами?» — грозно вопросил Брянов.
Он знал. У него были университетские друзья, которые были членами общества. Он не стал скрывать их от Брянова, показал, хотя немного неотчетливо, одного, потом другого. Между прочим, оба получались умными, рассудительными и вполне добропорядочными людьми.
«Ну, в общем, понятно, — вздохнул Брянов. — С атомной бомбой все так же начиналось. Все умные и порядочные…»
Тонкая металлическая пластинка…
Брянов очень смутно вспомнил какой-то сферический резервуар, тяжелые железные двери. Пластинка была носителем кода, с помощью которого можно было войти в некий подземный отсек, в «святая святых» с очень большими кавычками. Кода Пауль Риттер не знал. Это Брянов не вспомнил, а только интуитивно почувствовал. И не знал намеренно. Код был набран на пластинке самой Элизой фон Таннентор… И этот код поныне неизвестен всем… кроме Элизы… если…
Брянов почувствовал, что перегревается рядом с лампой. Он достал платок и второй раз за день вытер пот со лба.
…если Элиза фон Таннентор жива по сей день.
На кого она работала?
На одного Пауля Риттера.
Следовательно… следовательно, Пауль Риттер рассчитывал на то, что ему либо удастся встретиться с Элизой в некий грядущий Судный День, либо кто-нибудь когда-нибудь сможет воспользоваться его памятью, действуя точно по его молчаливой указке, по его намекам в виде картинок. На что он, Пауль Риттер, делал ставку: на инстинкт самосохранения или же на какую-то ловушку, ожидающую в конце пути того, кто вздумает воспользоваться его памятью ради давно известной, страшной цели?
«Еще более удивительный случай описан в анналах Золотого Льва, которые велись по указаниям венецианских дожей.
В самом конце месяца сентября года 1452-го от Рождества Христова в Венецию после долгого отсутствия вернулся ее житель, некто Чезаре Монтанелли (или Монтанезе), наемный матрос. Он был известен многим, но на этот раз был едва узнан, так как прибыл на своем собственном корабле, как он сказал, из Кадиса, сам одетый в богатые одежды и к тому же с большим грузом дорогих мавританских материй. При этом он, на удивление всем мало-мальски знавшим его прошлую жизнь людям, без труда изъяснялся на турецком, арабском, испанском наречиях и порою подолгу отказывался от вина. Внезапное счастье моряка вызвало немало пересудов, однако источник богатства содержался им в тайне, вплоть до того времени, когда он отбыл в новое путешествие.
Вскоре после того, как он вновь покинул Венецию, двое близких друзей Монтанелли и одна портовая шлюха, которую тот, что называется, озолотил, стали расспрашивать соседей и знакомых о том, где находится Чезаре, вызвав тем самым большое удивление. Выяснилось также, что они совершенно не помнят о веселых ночах, проведенных с разбогатевшим моряком, и вообще знают о нем как бы понаслышке. Кроме того, двое из троих ростовщиков, имевших дела с Монтанелли, хотя и обнаружили у себя его расписки, но ума не могли приложить, когда же и при каких обстоятельствах были подписаны векселя.
Тогда на скрывшегося из города Монтанелли что называется „повесили“ и несколько таинственных краж в богатых домах, в какие он вроде бы, по свидетельствам прохожих, входил как приглашенный гость, хотя хозяева почему-то совершенно не помнили о его визите. И вот вскоре один из друзей моряка получил от него письмо, в котором содержалось требование хранить все изложенные в нем сведения в тайне. Получатель письма, вероятно, дал заочное слово хранить секрет, однако спустя месяц, внезапно оступившись на лестнице, ударился о ступень виском и скончался, так что письмо оказалось в руках его дочери, которая и поведала согражданам о чудесах, случившихся с моряком хотя и по попущению Господа, но, вероятно, притом и по прямому настоянию Князя преисподней. Само письмо, увы, не сохранилось.
По рассказам девушки, за Геркулесовыми столбами, на маленьком островке, носившем название Охо-де-Инфьерно, Монтанелли подхватил некую необычную болезнь, которую он сам называл „проказой Айдеса“, и от этой самой болезни пошло все его богатство.
Что и говорить, для прокаженного Чезаре Монтанелли выглядел слишком хорошо. И вот его история, переданная (или, возможно, перевранная) через третьих лиц.
Торговая галера, на которой он ранее плавал, была разбита грозной бурей за Геркулесовыми столбами, неподалеку от марокканского берега. Два дня и две ночи Монтанелли из последних сил держался на небольшой доске. Его бросало по волнам, и наконец на исходе второй ночи жаркие молитвы, возносимые к Небесам несчастным моряком, как будто помогли ему: Монтанелли был выброшен на песчаный берег неизвестного ему островка.
Разумеется, первым делом он стал лихорадочно искать пресную воду и вскоре наткнулся на палатки неверных, окружавшие один богатый шатер. Как выяснилось позже, это был лагерь османских пиратов. Еще не зная, что подобрался к логову морских разбойников, Монтанелли уже был порядочно напуган тем, что может попасть из огня да в полымя, то есть угодить на чужую галеру рабом, прикованным к гребной лавке цепью. Однако чутье подсказывало ему, что поклонники Мухаммада вне всякого сомнения расположились вблизи источника пресной воды.
Преодолевая страх, он опасливой мышкой пошнырял вокруг лагеря и в самом деле обнаружил маленький оправленный темным мрамором источник, находившийся посреди каких-то древних развалин. Источник был окружен языческими амулетами, которыми часто пользуются морские разбойники всех стран, а над ним, на высоком древке, висел узкий и совершенно черный, как показалось Монтанелли, флажок.
У него мелькнуло опасение, что такими знаками может быть отмечен только нечистый источник, однако жажда оказалась сильнее всяких страхов. Моряк напился, омыл лицо и глаза, а потом, уже не обращая внимания на голод, решил убраться подальше. Спустя час или два он нашел в горах подходящую расщелину и заснул в ней как убитый.
Проснувшись от ярких лучей солнца и возблагодарив Бога за спасение, он невольно стал вспоминать прошедшие в опасностях дни и даже всю жизнь. Взглянув на турецкий амулет, который он прихватил с собой, поскольку тот показался ему в лунной ночи недешевой золотой безделушкой, он вспомнил с тоской свой белокаменный дом в Тунисе и великолепный гарем, собранный из рабынь со всего света, в том числе из прекрасной Венеции, где он тоже имел пристанище, но совершенно нищенского вида, неказистый домик, в котором изредка появлялись только дешевые уличные девки. С удивлением Чезаре Монтанелли стал размышлять о том, как возможно такое несусветное сочетание, известное только из сказок хитроумной царицы Шахразады, которыми она ублажала слух своего повелителя, падишаха, на протяжении тысячи и одной ночи. Еще сильнее удивился моряк, когда обнаружил, что имеет никак не меньше двух имен, причем одно из них совершенно турецкое, а именно Ибрагим Красная Борода, и под этим нехристианским именем он сам, моряк Чезаре, некогда водил на своем корабле шайку отъявленных головорезов.