дь, он оборачивается: золотистый берег за полосой воды, пальмы, белый двухэтажный особняк с полукруглыми окнами, вдали — гора с охристой вершиной… и кто-то — светленькая хрупкая фигурка — идет к берегу со стороны особняка… шляпка с широкими отвислыми полями…
Брянов сморгнул.
Великолепная «картинка»! Ярче десятка прожитых, пронесшихся, словно за окном автобуса, лет…
«И. ждала меня у „Речного вокзала“, рядом с крайним киоском. Я опоздал минут на пятнадцать, и она успела вся промерзнуть. Но — NB! — не обиделась.
— Ты чего в метро не зашла? — спросил я. „Стекляшка“ была в двух шагах. Она только улыбнулась посиневшими губами.
Была суббота, но народу откуда-то набилось в вагоны полным-полно. Нас прижало друг к другу. Мы могли целоваться до отвала, но отстранялись и смотрели друг другу в глаза. Она согрелась, и глаза у нее стали мутными. Ее бедро как-то естественно в этой давке очутилось у меня между ног, и мне казалось, что из меня вот-вот вылетит все прямо тут, по дороге.
Потом мы добрались до особнячка ее редакции на Суворовском, долго возились с замком и почему-то расхохотались, будто уже напились шампанского. Потом я целовал ее на скрипучей лестнице, и она залезла мне под шарф ледяными, как смерть, пальцами.
(Брянов-„старший“ ухмыльнулся: прямо поэт был!., „как смерть“… ни дать ни взять „Египетские ночи“ в советской постановке.)
В редакции батареи были раскаленные, и это было хорошо. Там у них стоит кресло — большое, в самый раз. Черное, кожаное. Я кинул на него шапку и шарф, а потом сообразил, что им там совсем не место. И. сбросила шубку…
(Брянов-„старший“ еще раз ухмыльнулся: И. да И.! Ну, хороша конспирация!.. Считай, большой секрет от себя самого: для полного самоутверждения… Кстати, если б не эта запись, никогда не вспомнил бы он про шапку в кресле…)
И. сбросила шубку, и я понял, почему она промерзла на улице: так одеться можно было только на курортную дискотеку. Она сразу засуетилась, стала тянуть из шкафа кипятильник.
— Давай сначала чайку… а потом шампанское, — сказала она, — а то я уже чувствую, что простыла.
У меня был свой план. Я бухнулся в кресло и скомандовал оттуда:
— У нас всего полтора часа. Я тебя вылечу, иди сюда. Сначала у нас будет сначала. Потом — шампанское. Потом — чаек. Потом — опять сначала.
Она подошла ко мне и, ну надо же, споткнулась об мою ногу и как раз „сначала“ чуть не отдавила мне все коленкой».
Ну, это тоже все-таки не Канары, решил Брянов. Канары должны были приближаться, хотя еще скрывались за горизонтом. Теперь полагалось внимательно следить за числами, отмечать места действий…
Потом — Н. Только Н… Много подробностей… Аспирантура кончилась, начались будни молодого специалиста… Один отпуск, другой… Пицунда. Так, женитьба на Н. осталась позади… Проскочили, не заметив, и защиту кандидатской диссертации… Снова зима… дальше — Сочи… Родился Сан Саныч… Дача… дача… дача… Так, еще один маленький загул… было дело… тут подробности, подробности… три страницы, но это все — мимо, за один тот день он искупаться на Канарах не успел бы…
Дача, дача, дача, развод… Так…
Брянов еще раз полистал в обратную сторону, снова проверяя даты…
Итак, похоже, что Сан Саныч был прав… Значит, остается последняя «пятилетка»…
Брянов заметил, что листок дрожит в его пальцах. Сердце уже не просто колотилось, а подпрыгивало, как крышка на кипящем чайнике. Он заставил себя не спешить, не торопиться.
Зима. Зима. Зима. Все — сплошная Москва. Дача. Дача. Дача.
Внимание: последний оборот!
Вот теперь все ясно…
Ясно ничего быть не могло.
Он с трудом вздохнул…
Откуда-то взялось облегчение… такое, видимо, редкостное облегчение, как у смирившегося под виселицей преступника.
Он посмотрел в окно. Мир там стал чужим. С этим новым миром что-то предстояло делать… или же, в противном случае, — действительно повеситься.
«Внимание, Брянов! Слушай сюда!»
Он хотел было поговорить с собой вслух, но поостерегся.
«Слушай команду: с сегодняшнего дня считай, что ты совершенно нормальный человек! — и добавил немного погодя: — Русский… родился в Москве».
Он вспомнил про недопитую бутылку водки. В доме уже было прохладно, и водка должна была пойти хорошо. Он приподнялся было с дивана, но решительно передумал, приказав себе выпить по новой не раньше, чем доберется до крыши Рейхстага.
«Жить стало лучше, жить стало веселей… Ты, Саня Брянов, получил то, о чем мечтал… накликал своим дневничком».
Он вырвал из старой тетрадки один чистый листок, потом аккуратно оборвал его неровный край, чтобы у листка был приличный вид, потом сел за стол, взял ручку — нашел одну с красной пастой и очень обрадовался — и стал писать с решительным, мощным нажимом:
ВНИМАНИЕ, АЛЕКСАНДР БРЯНОВ! СЛУШАЙ КОМАНДУ!
ВО-ПЕРВЫХ, НЕ ВЗДУМАЙ ВЫБРОСИТЬ ЭТОТ ЛИСТОК, ДАЖЕ ЕСЛИ ТЕБЕ ПОКАЖЕТСЯ, ЧТО В НЕМ НАПИСАНА ПОЛНАЯ ЧУШЬ! ПРЯЧЬ ЕГО, НО ТАК, ЧТОБЫ ОН САМ МОГ ЛЕГКО ПОПАСТЬСЯ ТЕБЕ НА ГЛАЗА! ЧИТАЙ ЕГО ВСЕГДА ВНИМАТЕЛЬНО. ЭТО — ИНСТРУКЦИЯ, БЕЗ КОТОРОЙ ТЫ РИСКУЕШЬ ПОТЕРЯТЬ ВСЕ…
Это «все» Брянов не смог бы определить словами, но очень ясно чувствовал всю глубину его значения…
Фрагмент 5К ЗАПАДУ ОТ МОСКВЫ
В просторном холле на втором этаже красно-кирпичной дачи, похожей с фасада на боярские палаты, а с тыла — на мавританский дворец, в глубоком кресле черной кожи, у самого окна, сидел человек и читал книгу — исторический роман о временах монгольского нашествия. Человек был одет в красный спортивный костюм, и на спине его красовалась фирменно вышитая аббревиатура: «СССР».
Костюм подарил человеку руководитель олимпийской сборной; было это, казалось, совсем недавно.
На вид человеку можно было дать что-нибудь около семидесяти, но на самом деле вот-вот должно было стукнуть семьдесят восемь. Он выглядел сухощавым, даже поджарым. Густая доныне седина с характерно выдававшимся надо лбом облагороженным вихром, близко посаженные темные глаза под крутыми бровями, ровная полоска усов над волевым, упрямым ртом и общая угловатость черт выдавали в нем украинца.
Князь московский Иван Калита уже тянул-толкал ордынский «экспедиционный корпус» в сторону неуемной Твери, когда зажегся глазок на черной штучке, стоявшей на подоконнике, и она запела вроде сверчка.
Человек неторопливо отложил книгу на полочку торшера текстом вниз и взял штучку, из которой сразу вытянулся усик антенны.
— Слушаю! — твердо сказал он, не поднося штучку к уху.
— Петр Иванович, — донесся из нее голос. — Тут к вам приехал товарищ.
— Новиков. Из снабжения.
— Кто?
— Пропусти, — распорядился пожилой человек в спортивном костюме.
Он устало вздохнул, и пульс его вырос на пять — десять ударов. К нему приехали по важному делу, возможно, — последнему важному делу в его жизни, возможно, что по самому важному… История покажет…
Тот, кто приехал к нему с визитом, не был «Новиковым» и не был «из снабжения». Точно так же, как и сам человек, только что читавший исторический роман, никогда не был «Петром Ивановичем». Он неторопливо спустился вниз, зашел в одну из небольших комнаток и, протянув руку к электрическому счетчику, нажал на нем маленькую кнопочку, каких на обычных счетчиках не бывает. С этого мгновения всем наичутким микрофонам в радиусе пятидесяти метров — если таковые еще чудом сохранились после чисток или невзначай проросли вновь — полагалось оглохнуть от шума некой сверхмощной бормашины.
Не боясь сентябрьской прохлады, человек вышел из дома в том же костюме и с наслаждением вдохнул сыроватый сосновый дух.
Издали, вдоль дорожки, от ворот дачи к дому, направлялся гость, человек в штатском — в легкой синей куртке нараспашку поверх строгого серого костюма, в белой сорочке и синем же галстуке.
Хозяин дачи убрал антенну, повернул свою черную штучку другим концом вперед и почти незаметно наставил его на пришельца. Дело было для гостя необидным: дополнительная проверка наличия «клопов» и прочей техники. Штучка не стала пищать… и тогда гость ускорил шаг.
Хозяин указал ему на боковую тропинку, усыпанную хвоей, и сам пошел туда первым, так что здоровались оба на ходу.
— Добрый день, Петр Иванович, — сказал гость.
— И тебе доброго здоровья, майор, — ответил хозяин.
Справа от него по тропинке между вековых сосен шел майор ГРУ Вячеслав Павшин.
Слева же от майора, плечом к плечу с ним, двигался не кто иной, как сам Святогор (так именовали хозяина дачи в узких кругах) — генерал-полковник ГРУ, условно «в отставке», человек-легенда, глава целого семейного клана хватких полковников разведки, Георгий Иванович Никоненко.
— Пока все идет по плану, — стал докладывать Павшин. — Серьезных отклонений нет.
— Серьезных?..
— Да. — Павшин искоса взглянул на генерала. — К настоящему моменту установлены четверо…
— Четверо… Значит, все-таки можно считать: эпидемия…
— Ну… маленькая, Петр Иванович, не будем преувеличивать.
— Вроде гриппа. Канарский грипп.
— Красиво звучит, Петр Иванович. Думаю, что надо оставить. Только один признак не совпадает. Наше не заразно.
— Я до сих пор сомневаюсь.
— Спецы изучали… Божатся.
— Ну, скажите им, пусть не божатся, — сумрачно приказал генерал.
Павшин немного помолчал, соображая, как правильно воспринимать это приказание, заодно выдержал паузу, чтобы дождаться нового.
— Так что с ними? — подтолкнул доклад генерал.
— Точно по директиве. Задержаны. Изолированы. Со всеми проведена соответствующая работа.
— Никого не напугали?
— Что вы, Петр Иванович! Все как у Христа за пазухой. Спасибо говорят.
— Не там они за пазухой, майор… Ну, продолжай. Что с остальными?
Павшин сначала усмехнулся про себя, а потом продолжил:
— По уточненным сведениям, в эпицентре воздействия могло оказаться еще двое граждан с нашими паспортами, не больше. Что касается иностранцев, то списки составлены… Разработка тяжеловата. Нужно вводить много лишних людей… Вероятность утечки возрастает. Спецы полагают, что «чужие» останутся только носителями. Без «адаптера» расширение памяти вряд ли возможно. Так что «союзников» мы пока обогнали. Это факт. Теперь о Канарейке…