Я заполошно подскочил со стула, но уйти из зоны атаки не успел, получив такой удар козлиным лобешником и рогами в грудь, что едва не улетел в камин.
Николай Азизович встал надо мною, свирепо блея.
— Место, паскуда! — заорал Володька, пиная козлищу ногой в бок. — Место, говорю!
Меня подняли с пола, козла, приманив стаканом с пивом, удалили из подвала, и трапеза продолжилась.
Застольные разговоры сводились к актуальной для всех присутствующих теме: чем-то предстояло заняться.
Но чем?
Отсиживаться в Володькином замке и хлестать водку ночами и днями желания не было, но нынешний российский озверелый капитализм, принесший нищенское существование работающим на нерегулярно выплачиваемую зарплату и жесточайшую конкуренцию в среду вольных предпринимателей, чьи дивиденды в основном от зарплаты трудового населения зависели, этот капитализм принуждал уже к изощренной деловой эквилибристике в обнаружении перспективных начинаний.
— Тебе-то чего плакаться? — говорил папаня Володьке. — Продай дом, вот и средства. Хоть на „челнок“, хоть на что…
— Ты охренел, дед! Я его десять лет строил! Все, что зарабатывал, сюда вбухал!
— Ну и что? — возражал папаня. — Вбухал он! А теперь любуется на свою виллу! А у самого уже Красную площадь через носки видно!
— Пойду подброшу псине жратвы, — поднялся из-за стола Вова. — Присоединяйся, Игорек, подышим природой…
Мы вышли на темный морозный двор.
— В самом деле, чего бы, твою мать, предпринять? — вздохнул братец.
— Не дергайся, — сказал я. — Надумаем. Главное — живы.
— Это — да! — внимательно на меня посмотрев, согласился Володя. — Это — с тобой не поспоришь!
Когда мы вернулись в подвал, то застали там папаню, повествовавшего нашему гостю о своих военно-морских приключениях.
— Glaube es, glaube es nicht [ „Хочешь — верь, хочешь — нет“ (нем.)], - говорил папа, под влиянием горячительного напитка уже перешедший на хорошо ему известный язык германцев. — Значит, разгромили конвой, бултыхаюсь я в водице один-одинешенек, от холода сознание утрачиваю, и тут прямо передо мной из пучины рубка появляется… Черная, как салом натертая… Очнулся уже на подлодке, весь — нежно-лилового цвета, в мазуте, вокруг немцы. И знаешь, чем отогревали меня? Бабой, понял? Эксперименты они такие ставили, из концлагерей ниточка им тянулась… Мол, женское тело — лучший способ отогрева моряков…
— И отогрели тебя? — усмехнулся Вова.
— Как видишь, обалдуй…
— А кроме отогрева еще чего-нибудь было?
— Там не до чего-нибудь… А ну тебя, ботало…
— Ну-ну, — кивнул Сергей заинтересованно.
— Вообще-то у них приказ Деница был, — продолжил папаня. — Пленных не брать. Но то ли эксперимент — баба, кстати, полька, из низшей, по-ихнему, расы…
— А по-нашему — из очень даже высокой, — вставил неугомонный Вова. — Точно, дядя? Хорошенький попался экземпляр?
— У них выбор имелся, — согласился папаня. — Вся Европа, любая попа — выбирай, не хочу… Ну она, может, и не леди Макбет какая-нибудь…
— Чего? — осклабился Вова. — Не путаешь с королевой Марго?
— Насчет королевы — не знаю, — запыхтел папа возмущенно, — но уж поинтереснее была, чем кишка твоя… Прямая, блин!
— Чего ты на моей бабе зациклился?! — посуровел Вова лицом. — Не доставай, дед!
— Погоди, — зыркнул на Вову чекист. — У человека действительно уникальное прошлое… Обалдеть просто! Не то что твой пляж в Эмиратах…
— Ну, полно, полно, — сказал папа с той вальяжной застенчивостью, что бывает у генералов при вручения им орденов с комплиментами или же когда к ним уж очень явно подлизываются. — Н-да, — продолжил, — но что уж там никаких таких кондиционеров не имелось, точно. Северное море! На переборках иней, матрацы и простыни от конденсата мокрые… Вот. Ну да… Матрос у них, кроме того, погиб, и решили они меня на его место…
— Русского? — удивился Сергей.
— Объясняю почему. Тогда все сурово было, каждый член экипажа чуть ли не круглосуточно пахал, все расписывалось плотно, до деталей… И если два человека из экипажа гибли, гибла и лодка. Вот так. А Гиммлер еще послабление дал, сказал, что если один русский; танкист будет находиться в команде с танкистами немецкими это, мол, даже очень отлично и никакой угрозы тут нет. Главное, сказал, второго русского не брать, а то эти парни между собой снюхаются. Не, войдут в сговор! — вот как сказал. Да к тому же к концу войны уже такие потери немцы несли, что даже в СС славян брали. У них же целая казачья дивизия имелась. Наших, да, русаков, эсэсовцев. Вот и у меня интересное положеньице создалось. Не хочешь служить — пожалте за борт, это легко. Не хочешь за борт — упирайся. Выбора никакого. А с подводной лодки, как известно, не тиканешь…
— В общем, дед встал на путь предательства, — изрек Вова.
— Тебе, герою, просто судить, — смиренно отозвался папа. — Козлов дрессировщику. — И замолчал обиженно.
— Я вас прощу, продолжайте, — сказал Сергей.
— Ну вот… Приходим мы, значит, в город Киль, в порт. И дается нам пять дней на отдых. Это вместо положенных-то двадцати семи! В порту — мандраж, суета, конец весны близок — апрель сорок пятого на носу; немцы на нервах… Лодку — под железобетонный навес, от английских фугасов защищающий, к ней — шланги с водой, паром, электричеством, и пошли приборки-ремонт. После команда за город уехала с талонами на проституток в публичный дом для подводников, а меня, серого, — в другой дом терпимости — в гестапо.
— Что за талоны? — спросил Сергей.
— Ну, обыкновенные талоны. Как хлебные карточки. Отоварился — привет! Ну, гестапо, значат. Отвечаю на вопросы, не выпендриваюсь… Как этот вот, — кивнул на племянника. — С таким бы там быстро разобрались… н-да. И, как понимаю, капитан за меня заступился, я обязанности четко выполнял, все на лету схватывая… В общем, в застенок меня не повели, а отправили обратно на борт. А там сюрприз: идем, говорят, в Латинскую Америку. Кстати, заправки хватало на четыре конца туда и обратно. А в Америке пустой солярочный бак пресной водой заправлялся, мы хотя бы вымыться могли…
— А до Америки что, никаких банных процедур? — спросил Сергей.
— Абсолютно, — кивнул папаня. — Гитлер приказал, правда, изобрести мыло, которое бы мылилось в морской воде, но это было такое мыло… Ну, в общем, мы предпочитали обходиться без мытья… Второй туалет, кстати, на пути в Америку заводнялся продуктами, так что очередь на оправку редела только на обратном маршруте. В общем, загрузились мы и — поплыли. А лодочку нашу приписали к СС. Слышал о канале „ОдеССа“ [ODESSA — Организация бывших служащих войск СС]?
— Das ist kein Geheimnis [ „Это не секрет“ (нем.)], - блеснул знанием иностранных языков чекист. — По нему эсэсовцы в Латинскую Америку перебирались…
— Du hast recht [ „Ты прав“ (нем.)]. Но не только черные мундиры. Документы переправлялись, золою Рейха… На нашу U-7C тоже ящики опечатанные загрузили. Тяжеленные, весь сортир заняли. Вместо продуктов. Что в ящиках было? Кто ведает». Я-то, простой матросик, и близко к ним не допускался.
— А может, золотишко везли? — встрял Володя.
— Может, и золотишко… Теперь как узнать? Ну, покрались мы воровски в Атлантику. Именно — воровски, хотя и встречали американские торговые суда, не топили их, на рожон не лезли. Мы не только две забортные штатные торпеды не взяли, но и в отсеки всего шесть штук загрузили вместо положенных двенадцати. Выполняли задание, думаю, по перевозке этих самых ящиков. Вы вообще-то представляете, что такое субмарина сороковых годов? Наверное, думаете, мы под водой плыли? Нет, в основном — по поверхности. Ну а когда локатор что-то подозрительное унюхивал, — да, под водой, а выхлоп дизельный наружу шел, через трубу специальную, с поплавком, — шнорхель называется. Как и дыхательная трубка ныряльщика, кстати. А возле Канарских островов, где передышка предполагалась, все-таки нарвались на эсминцы союзников. И насели они на нас, как оголодавшие петухи на курицу. Пришлось вступать в бой. Выпалили мы все торпеды, двумя — особо ценными, акустическими, на электроходу, «цаункениг» они назывались, эсминец продырявили, но и зря, думаю: озлобили верхних, и начали англичане долбить нас бомбами как заведенные. Грамотно их клали, два раза точную глубину поставили. Главное, до островов-то уже рукой подать было… Легли на грунт. Нас на банку загнали, они в тех местах редкие, вулканическая зона, пучины немеряные… Ну, легли. Глубина — около пятидесяти метров. Лодка повреждена, «намокла», с перегородок течет; при кормовом дифференте масло из подшипников вылилось, электролитом из ям плеснуло; навигатор и инженер ранены… То есть шансов у субмарины выжить — никаких. Духотища… Дырявые отсеки задраили. Кто в них оказался, тому крышка. Хоть ори, хоть волком вой, тебя не раздраят. Закон. И под него я тоже попал. Сижу в кормовом торпедном отсеке, кукую. Жую сухую картошку с апельсинами и чувствую: лежим мы на грунте плотно, аккумуляторы сдыхают помаленьку, а всплыть — стараемся, но не можем. К дну присосало. То ли в ил угодили, то ли еще что… Так что и рады бы сдаться, но не выходит. И уже подошвы в пол при подъеме не вожмутся, как на лифте скоростном… Тут бомбежка утихла. Шторм начался. И вот понимаю, что если кто с лодки я вынырнет, то только я со своей черноморской закалочкой… Те, кто у носовых торпедных аппаратов находились, тоже шансы имели, но, как выяснилось впоследствии, если и вынырнули, до суши не добрались. Так вот, прикидываю, значит, что не в худшем отсеке я тяжкую свою думу думаю…
— В удачном месте в неудачное время папа оказался, — подал я реплику.
— Вынырнуть с пятидесяти метров? — недоверчиво прищурился.} Сергей.
— Можно, — вдумчиво кивнул Володя. Он тоже отслужил на флоте и в состоянии был оценить морские критические ситуации.
— Можно, да сложно, — вздохнул папа. — Тем более оправдался штормовой прогноз. Да и вообще минусов многовато обнаруживалось: тут и баротравма маячила, и пуля с эсминца… Приплюсуй еще к минусам трудности ориентировки в ночном океане, акул, опять-таки, — баллы… А теперь о хорошем: до берега было около семи миль, температура воды составляла плюс девятнадцать — двадцать один. Так что шансы выжить имелись.