Поутру они уходили в океан. Прежде Одинцов был знаком с ним, как курортный купальщик, даже не подозревая, какую слепую безбрежную мощь таит в себе открытое пространство дикой глубокой воды, равнодушно готовой поглотить чуждых ей человечков с их моторизованными скорлупками и водолазными приспособлениями.
Море не нуждалось в людях. Они были инородны ему. И человеческая любовь и восторг перед синими просторами извечно, как уяснял Одинцов, оставались неразделенными.
Про себя он восхищался стариком, спокойно и уверенно обходившимся с этой неукротимой стихией, некогда едва не погубившей его. Старик, успешно выдержавший атаку времени, несгибаемый, полный оптимизма и внутренней силы, знал повадки океана, как дрессировщик — натуру хищников. И когда у Одинцова, неизменно терявшего направление к берегу в бескрайности водной шири, захватывало дух от осознания всей жути простиравшейся под днищем суденышка бездны, он невольно переводил взгляд на бывалого моряка, равнодушно цедившего указания команде.
Остальная троица, усвоившая в свое время мореходные навыки, также не паниковала перед жестоким водным миром и противодействовала качке и ветрам на удивление слаженно.
Необходимую отмель удалось найти лишь на пятый день упорных поисков.
Когда капроновый трос с грузилом, заменявший эхолот, в очередной раз канув в глубину, внезапно остановил свое скольжение на колесике блока, и бурунчик волны взвихрился на бирке с отметкой «50 м», старик, удовлетворенно крякнув, произнес:
— Вроде она… На самый край вышли, давай лево руля…
— Может, нырнем? — спросил Одинцов.
— Куда? — удивился старик.
— Как куда?
Команда зашлась в хохоте. Старик, цыкнув на развеселившуюся молодежь, пояснил:
— Успеешь. Банку очертить надо. Границы нащупать. Иначе — проныряешься. Пока туда, пока сюда… Весь керосин на компрессор ухайдокаешь. Акваланг не жабры. Боезапас. Все понял? Или… понравилось?
Да, понравилось! Это был незабываемый миг, когда, впервые очутившись в солнечном пространстве воды, он воспарил в нем, обтекаемый роем пестрых рыбок, с каким-то изумлением соображая, что подобен им, что может дышать, наслаждаясь своим послушным невесомым телом, которому доступны любые невероятные кульбиты.
Это был миг блаженства и восторга. Быстренько, впрочем, прошедший. У размытой подводной скалы, гнилым зубом выпирающей из песка, он увидел акул, дерущихся за добычу: разодранную в ветхие клочья рыбину. Две серебристые сабли, мельтешащие в поединке, быстротой и точностью своих агрессивных движений заставили его содрогнуться от невольного, первобытного страха. Ощущение полета и легкости движений тут же ушло, смененное объективным осознанием своей неповоротливой беспомощности перед хищными стремительными тварями, и он, вспотев в скованно обтянувшей тело резине гидрокостюма, поспешил, заполошно и неуклюже дергаясь всем туловищем, наверх, где колыхалось темным пятном спасительное днище катера.
Старик, выслушав его рассказ, бесстрастно пожал плечами. Сказал:
— Да разве это акулы? Мелюзга. По носу дашь — отвалят со свистом… Большая белая — согласен, вепрь! А эти… — Обернулся к Игорю. — Ты в глубину пойдешь, возьми ружьишко. Акула под маринадом, доложу, оч-чен-но даже… Мясо белое, плотное…
Банку очерчивали два дня, ставя притопленные буйки. Затем, определив ее условный центр, начали готовиться к погружениям.
Первым ушел в глубину Игорь.
Одинцов проводил взглядом черные плавники ласт, растаявшие в сумеречной придонной сини.
Жемчужную россыпь воздушных пузырьков смела в свой гребень легкая волна, качающая льдистый студень медуз. Шмыгнула мимо лица летающая рыбка, ударилась о колыхающуюся за бортом воду и, подобно брошенному крученому камню, заскользила вдаль стремительным слаломом, отталкиваясь от тугой бирюзовой толщи в туманце радужного трепета своих плавников-крылышек.
— Будем ждать результатов, — вздохнул моторист Василий, любовно протирая старым дырявым полотенцем лоснящуюся черным затертым пластиком защитную крышку мощного движка.
Потянулись минуты ожидания.
Страховочный трос чертил по воде, меняя углы наклона.
— Иголку он у себя из задницы, что ли, выковыривает? — недовольно бурчал старик. — Вот же елозит…
— Может, от акул отбивается, — невозмутимо высказал свою версию Вова, занятый прочисткой клапана и седла в запасном редукторе второго акваланга.
— Типун тебе, ботало…
Вода за бортом с шипением разверзлась. Показалась маска, на четверть заполненная затекшей водой, после на днище катера полетело подводное ружье и здоровенный, в светло-коричневых мраморных прожилках осьминог, грузно шлепнувшийся под ноги Одинцову, инстинктивно отпрыгнувшему в сторону от омерзительных, в белых болячках присосок щупалец.
Взобравшись на борт, Игорь беспечно заявил:
— Не слышу выражения благодарности за обеспеченный моими трудами ужин. Аплодисменты, пожалуйста…
— Ты за чем нырял, обормот?! — повысил голос старик. — Ты чего, на рыбалку сюда прикатил?! По турпутевке?!
— Докладываю, — ответил пловец дурашливо. — Я проникал в недра мирового во всех смыслах океана в нелегальных поисках немецкой подводной лодки. — Он неторопливо растирал кончиками пальцев округлый багровый рубец, оставленный врезавшейся в кожу маской. — Намордник менять надо, — добавил с досадой. — Течет, резина старая, еще советская…
— Сбиваетесь с курса… — недовольным голосом сказал старик.
— Да, я возвращаюсь к теме. Итак. На чем мы остановились? На поисках лодки. — Игорь обернулся на рассерженного отца. Затем обескураженно улыбнулся, мотнув коротко стриженной головой. — Какие поиски? Все найдено. Лежит наша «немка»! Под нами!!! — проорал восторженно, ткнув пальцем себе под ноги.
— Чего?! Сынок, правда?!
— Правда, папаня, правда! Твоя причем…
— Ну, рассказывай!
Одинцов переводил ошарашенный взгляд то на океан, то на небо.
Сбылось! Неужели — сбылось?!
И дело даже не в том, что находится в этом ржавом подводном крейсере, хотя, что называется, хотелось бы… чего-нибудь этакого… материальнозначимого. Но все-таки в данный миг главное заключалось в ином…
Тот уже бесконечно давний вечер в промозглых подмосковных Люберцах с нетрезвыми романтическими планами, та нудная и нервная дорога через всю Европу наконец-то реализовались в сегодняшнюю действительность, где был океан, затерянный в нем остров и всамделишная подводная лодка, находившаяся прямо под ними! Сбылось! И что бы уже ни было после…
— Значит, так, — продолжил Игорь устало. — Радоваться, если честно, пока нечему. Лодочка не подарок. Затонула — во всех смыслах. Вся в наносах песка. Шнорхель сгнил, но рубка цела, как каменная, хоть бы что ей…
— Ну так железо-то какое! — вдумчиво и благожелательно поддержал старик. — А потом, кто его знает почему, но морская вода порой — консервант! Вроде все проесть должна, а — наоборот!
— Крен на левый борт, — докладывал Игорь. — Дифферент — на корму. Туда не подобраться, полностью улезла в дно. Прогулялся я вдоль правого борта, дошел до отсека, где сортир с ящиками…
— Ну? — выдохнул Вова.
— Дырища… Метр железа до палубы чистый, без грунта, потом песок, а поверх песка — дыра. С футбольный мяч. Начал копать, она все шире и шире… Вода так обшивку прогрызть не могла. Значит… — Он помедлил. — Или боевое ранение, или…
— Или кто-то на лодочке уже побывал, — вырвалось у Одинцова.
— Все свинчивают до моего заезда, — заметил Василий убежденно. — Золотое правило. Без перспективы исключений из него. Нахожу место под солнцем — солнце заходит!
— Погодите пыль пускать в свежий воздух! — покривился старик. — Заныли, русалки! «Дыра», «прореха»… Дай акваланг!
— Да ты чего, отец… Сорок три метра!
— Я с них всплывал!
— Ша! — бахнул кулаком в борт Вова. — Притихли, не на профсоюзном собрании! Ты, дед, себе бесплатной могилы не ищи. На сорока трех метрах пернешь — и дух из тебя вон… Я нырну! — Он закинул за спину баллоны, принял из рук Игоря ласты.
— А можно я? — вырвалось у Одинцова. — Прошу… Мне надо… А, ребята?
— Сорок три метра! — повторил Вова.
— Да замотал ты со своими метрами! — взревел дед.
— Ладно, пусть ныряет чека… — с безразличной покладистостью согласился племянник. — Осваивает мирную специальность.
Натягивая гидрокостюм, Одинцов выслушивал поспешные наставления Игоря:
— Будешь на глубине, дернешь фал один раз: прибыл! Два раза: значит, с давлением в баллонах порядок…
— Три раза, — торопливо перебил Одинцов, уже многократно прошедший экзаменовку, — значит — выхожу наверх. Сучу фалом — спасайте…
— А если потрясешь три раза?
— Запутался, нужен страхующий.
— Верно. Ну давай! Не спеши, окуни головку, отдышись, маску проверь…
— Понял.
— Смотри, тут как в разведке: одну мелочь упустишь, много чего крупного приобретешь…
Маска сидела плотно, как медицинская банка, воздух подавался обильно, и Одинцов, поглядывая на наручный глубиномер, не торопясь устремился в беззвучную, податливую глубину, ощущая, как исподволь растет давящая боль в ушах.
Он выдохнул воздух через нос и сделал несколько глотательных движений. Боль ушла.
В фиолетовом придонном сумерке увиделся черный надолб рубки с пеньками отвалившихся антенн, поникшая труба палубной пушки, ровно затянутый бархатом грязно-зеленых водорослей корпус, увязший в длинных барханах блеклого, утратившего с глубиной цвет песка.
Подплыв к крейсеру, он не без волнения коснулся шершавой поверхности изъеденного солями металла — свидетеля иной эпохи, знавшего прикосновения давно ушедших в вечность людей — теперь безымянных…
От рубки проследовал к правому борту, высившемуся над ровным песчаным наносом, углядев отгнивший от корпуса шнорхель. Следы пребывания Игоря увидел сразу: взрыхленный бархан и неглубокую лунку, вырытую у канта шва, указывающего на переборку между отсеками.
Вплотную приблизившись маской к черной прорехе, Одинцов ощупал пальцами края отверстия.