— А меня настораживает другое, — сказал Набил. — Ваши таинственные друзья.
Реакции на свою реплику он не дождался.
— Ну хорошо. — Джованни поднялся. — Встречаемся у причала в десять часов утра.
— Зачем? — возразил Володин. — В одиннадцать часов уже в квадрате… Дорогу вы знаете.
— Можно и так, — согласился Набил.
— Старуху с собой брать? — спросил Вова.
— Какую? Ах, госпожу Фиру? — Джованни тонко улыбнулся. — Зачем? Разве она умеет нырять? Мне почему-то кажется, что количество ее погружений не будет равно количеству всплытий.
— Именно это мне в ней и нравится, — ответил Вова.
— Ну что вы! — Итальянец замахал волосатыми руками. — Вся вина бедной, чувствительной женщины заключается лишь в том, что она рассказала мне о своих русских добрых знакомых, усердно выходящих с аквалангами в океан, вот и все. Разве это заслуживает какой-либо мести?
И, галантно попрощавшись, гангстеры удалились.
— Накрылся проект, — вздохнул старик. — Дал Бог беззубым сухари!
— Рано киснуть, — сказал Володин. — Война планы покажет.
— Это верно, — подтвердил Одинцов. — И все-таки данный итог лучше, чем таинственная неизвестность. Что ни говори, а какой-то просвет в тумане образовался…
— Раздела не будет, — обреченно качнул головой Василий. — Все отберут, а нас — на дно.
— Возможно, — поднял на него глаза Одинцов. — И даже очень возможно, что раздела не будет. Я, к примеру, так точно ни с кем не собираюсь делиться. Кроме находящихся в данном помещении лиц. А потому, кому на дно отправляться — время рассудит. Произойдут еще события, которых не хватает в истории человечества… Но вообще, у меня принцип: если уж начал этот год, то закончи его… Тротил остался? — обратился к старику.
— Две шашки…
— Очень хорошо! А что плохо: неизвестно, кто там вертится на периферии всех наших дел. Сегодня эти деятели на руку нам сыграли, но вот что завтра… — Он осекся, пронзительно взглянув на Игоря. — Э, — присвистнул задумчиво, — а не по наши ли это души и головы?.. Ты в Москву звонил? Вообще… кому-нибудь?
— Соломону только… Но он…
— Ага, ты его очень хорошо знаешь!
— Достаточно.
— Да? Тогда получите сюрприз: помнишь акварель неясного философского содержания и — срок за нее?
— Ну.
— Он тебя и заложил. Твой друг Соломон. Я уж помолчу о своих с ним вербовочных контактах…
— О как! — на выдохе воскликнул дед. — Чего ж раньше молчал?
— Профессия такая, — ответил Одинцов. — А ты?.. — Перевел взгляд на Вову. — Звонил ведь…
— Кишке своей ненаглядной, — подтвердил старик.
— Ну, если вычислили нас, то дело хреново, — заключил контрразведчик. — Тогда спешно выращиваем на затылках глаза. И сегодня же ночью назначаем дежурного. Окна — занавесить!
— Да ладно вам, — отмахнулся старик. — Та публика не стоит рублика. Взвесь придонная! С двух метров из-за укрытия и всего-то вскользь макаронников зацепила, по случаю…
— По случаю и яхта сегодня на небеса взлетела, папа, — молвил сын Игорь. — Случай случаю рознь.
— Кстати! — глубокомысленно поджал губы Василий. — Мы совершенно забыли о жертве разборки…
— Какой еще жертве? — подозрительно покосился на него Одинцов.
— О пострадавшем мирном прохожем, как пишут в газетах, — пояснил Вася, доставая из пакета за хвост дохлого тунца. — Дело-то к ужину. Или сходим на халяву к итальянцам?
— Мы люди гордые, — сказал Одинцов. — И воспитанные. Это они без приглашения любят…
— Насколько я знаю чека, — заявил старик, — вы тоже не очень-то щепетильные черти. В плане всяких там разных визитов. К приличным людям. Но то, что у советских — собственная гордость, это ты точно! Я и с немцами тогда… строго! Потрошим хека!
ВОЛОДИН
На следующее утро в заданном квадрате Атлантики мы встретились с четырьмя невооруженными пиратами, приплывшими на катере под прежним руководством косматого голубоглазого брюнета, встретившего нас хотя и кривоватой, но в общем-то достаточно благожелательной ухмылочкой.
— Рональд, — представился он, поочередно вручив для пожатия свою крепкую, мясистую ручку.
Далее прошло мирное производственное совещание.
Англо-итальянский экипаж предусмотрительно взял в плавание десять запасных баллонов с воздухом, так что нырять мы могли до потери пульса. Однако рациональным представилось первое одиночное погружение в целях поверхностного осмотра наверняка вдрызг развороченной взрывом субмарины.
Беззастенчиво выдернув из-под рук одного из пловцов мягонькую, новенькую маску с широким стеклом, я напялил на себя гидрокостюм, плюхнувшись спиной в воду.
Привычная первая боль в ушах, «продув», взгляд на уползающую стрелку глубиномера, неуклонно темнеющая синь воды и наконец — прорыв ко дну — неожиданно светлому, будто впитавшему в свой песочный настил трудно пробивающееся в глубину солнце.
Взрыв не просто разворотил нос лодки, но и на фут выпростал из грунта ее увязший корпус, благодаря чему, доплыв до знакомой прорехи и тщательно осмотрев ее, я уяснил природу ее возникновения. Это, несомненно, была разъехавшаяся метина, оставленная глубинной бомбой.
Из данного резюме следовал неутешительный вывод: пробраться в сортир с сокровищами будет непросто; поврежденный отсек наверняка задраен, а если кремальера люка заклинена, как сваркой, неизбежной коррозией, то попотеть придется изрядно.
Обогнув затопленную яхту, лежавшую рядом с субмариной, я вернулся к носу лодки. Включив мощный фонарь, также позаимствованный у противника, ставшего временным партнером, просунулся в зев носового отсека, едва не пропоров костюм о корявые выступы торчащих во все стороны листов разъехавшейся от взрыва обшивки.
Взору моему предстала мрачнейшая узкая пещера с металлическими сводами, сплошь устланными плотно подогнанными друг к другу герметизирующими трубами электропроводки и систем пневматики.
В свете фонаря темным снегом пушилась липкая мерзкая взвесь.
Только тут до меня дошло, что я нахожусь в большом подводном морге, хотя, ощупывая ластами пол бывшего прохода, не наткнулся еще ни на чьи останки — резина цепляла лишь вязкую илистую массу.
Я уже подбирался к центропосту, когда контрольный щелчок возвестил о необходимости возвращения на поверхность.
Осторожно, дабы не зацепиться за какую-нибудь опасную железяку, я развернулся корпусом в узком тоннельчике, двинувшись обратно, к мутненько высветленной дыре выхода.
Подъем на катер прошел без приключений. Всплытие также показало, что никаких подлянок на водной поверхности не ожидается: папаня по-немецки объяснял что-то косматому разбойнику, весьма благосклонно и уважительно ему кивающему.
Видимо, велось повествование о похождениях моего родителя, отмеченных сроком полувековой давности.
Отдышавшись, я доложил обо всем увиденном.
— То есть, — рассудил папа, — отсеки до центропоста не задраены, но вода в них застоялая, так?
— Да, течь в прогнившей обшивке, — подтвердил я. — Но появилась она уже «после того», как говорится. Все шло в три этапа: «слезы», потом фильтрация, а после — неукротимое струение. Термины, тебе хорошо знакомые.
— А там, где сортир, течь была «до того»? — уточнил отец.
— Наверняка. Еще в период памятного тебе боя.
— Вы всплывали через кормовой торпедный аппарат? — спросил косматый отца.
— Да, благослави его Господь…
— Значит, задраенные отсеки надо ожидать за центропостом?
— Значит.
— Мы их раздраим?
— Вода — та же сварка, — сказал я. — Едва ли. Нужна взрывчатка. Косматый задумался. Потом, пожевав губами, молвил:
— Динамит, его мать, мы достанем…
Тем временем в глубину устремился один из работничков господ Оселли.
В пучине он пробыл недолго.
В его докладе косматому начальнику прозвучала следующая реплика: мол, коли уж эти русские — профессионалы, то пусть и копаются во всей этой жути…
От своего посещения погибшей субмарины парень, чувствовалось, вынес впечатления глубоко и бесповоротно отрицательные и повторить визит в недра затопленного крейсера ни малейшего желания не испытывал.
Его было нетрудно понять: одно дело — порхать в голубенькой водичке беспечной бабочкой, любуясь на рыбок, иное — вползать в изъеденное коррозией чрево подлодки, наполненное растворенными телами мертвецов, слышавшее их предсмертные стоны, впитавшее весь ужас и первобытный страх запертых в душной стали, трещавшей под напором пучины, людей, чья смерть знаменовалась кошмарнейшей из могил…
Косматый, хотя и без энтузиазма, но согласился с доводами коллеги, кто, сопровождая свои слова выразительными жестами, порекомендовал ему самому ознакомиться с достопримечательностями немецкого крейсера.
Сославшись на отсутствие необходимых у его экипажа навыков, глава пиратов любезно предложил мне повторить погружение.
— Я возьму с собой ваш запасной акваланг, — сказал я с вопросительной интонацией.
— Ни в чем себе не отказывайте! Будьте как дома!
Достигнув со второй попытки центропоста, я испытал довольно-таки сильный стресс: ласт сразу же поднял своей длинной упругой плоскостью с мглистого пола зелено-черный человеческий череп.
Ухватившись за перископную стойку, я, остро жалея, что не надел перчаток, отчетливо различал в плотном и ярком свете галогенной лампы фонаря затянутые инеем белесых водорослей стены, кожухи укрепленных на них распределительных щитов, приборов и — вздымаемые резиновыми плавниками моих ласт серо-коричневые фаланги и позвоночники…
Здесь же валялись ровно обметанные склизлой илистой накипью огромные артиллерийские гильзы, от присутствия которых мне стало не по себе…
Тем более, присмотревшись к одной из гильз, я понял, что она не пуста: горловина ее была плотно закрыта. Значит, на лодочке таились какие-то взрывоопасные боеприпасы неизвестного назначения.
Оставив грозные находки в покое, я подплыл к двум раскрытым ящикам, стоявшим у стены.
Ящики были категорически и несомненно пусты.