– Ну и казус! – повторял он, слезая с осла. – Собрались. Признаться, не ожидал.
Доротея все время молчала. Но ей хотелось двигаться, говорить, расспросить обо всем, объясниться. Ежеминутно появлялись все новые лица, и это поражало ее, как истинное чудо.
Услыхав возглас почтенного старика с портфелем, Доротея невольно ответила:
– Да. Действительно собрались.
Она взглянула на часы. Ровно полдень. В то же мгновение с далекой колокольни Рош-Перьяк донеслись звуки.
– Слушайте! Слушайте! – воскликнула она.
Все обнажили головы. Казалось, что стрелки башенных часов со скрипом сдвинутся с места и снова пойдут, связав порванные нити мгновений, и этот полдень станет полднем далекого прошлого, когда остановились старинные часы.
Доротея упала на колени. Ее волнение было так велико, что она расплакалась.
Глава 11. Завещание маркиза де Богреваль
Доротея плакала светлыми, радостными слезами. Пятеро пришельцев растерянно толпились возле нее и не знали, что делать.
Вдруг Доротея встала, вытерла слезы и, так же внезапно переходя от слез к смеху, закружилась в буйном вихре танца. Она не смущалась тем, что никто ее не знает, ни как княжну д’Аргонь, ни как Доротею, танцовщицу на канате. И чем больше недоумения было на лицах остолбеневших мужчин, тем звонче и веселее разливался ее серебряный смех. Покружившись минут пять, Доротея так же внезапно остановилась:
– Смейтесь! Смейтесь все пятеро! – воскликнула она. – Что вы стоите как мумии! Смейтесь, пожалуйста. Я, танцовщица на канате, Доротея, княжна д’Аргонь, прошу вас улыбнуться. Господин нотариус, – обратилась она к толстому старичку с портфелем, – больше радости. Я уверена, что нам есть отчего радоваться и смеяться.
Она подбежала к старичку и без церемонии схватила его за рукав.
– Ведь вы нотариус? Не правда ли? Вы должны прочесть нам завещание? Вы ничего не понимаете? Уверяю вас, что дело ясно. Я вам сейчас объясню. Ведь вы нотариус?
– Действительно. Нотариус Деларю из Нанта.
– Из Нанта? Прекрасно. Прежде всего вам необходимо, как бы это выразиться, проверить полномочия – проверить, у кого есть золотая медаль, заменяющая повестку с приглашением на наше собрание. Не правда ли?
– Совершенно верно, золотая медаль…
Старичок был окончательно сбит с толку, видя, что Доротея знает все.
– С приглашением на двенадцатое июля тысяча девятьсот двадцать первого года? – продолжала она.
– Именно. Двенадцатого июля двадцать первого года.
– Ровно в полдень?
– Ровно в двенадцать часов.
Он уже взялся за часы, но Доротея его остановила:
– Зачем. Не надо. Мы все слыхали. Вы не опоздали. Мы тоже явились в срок. Все в порядке, и те, у кого есть медаль, ее предъявят.
Она схватила нотариуса за руку и поставила у башни под часами.
– Стойте тут, это ваше место. – Потом обернулась к молодым людям. – Это нотариус, месье Деларю. Вы понимаете? Я переведу. Я говорю по-английски, по-итальянски и… по-явански.
Все отказались от переводчика: они понимали по-французски.
– Вот и чудесно. Легче будет столковаться. Итак, перед нами господин Деларю, нотариус. Он должен председательствовать на нашем собрании. По французским законам, нотариус является представителем завещателя. Понимаете, умершего завещателя. Значит, нас связывает кто-то, кто умер давным-давно. Теперь вы понимаете, в чем дело? Мы все – потомки одной фамилии, мы все родственники, и мы имеем право радоваться встрече, как родственники – после долгой разлуки.
Она схватила американца и итальянца, заставила их пожать друг другу руки и расцеловаться, расцеловала их в обе щеки, потом проделала то же с долговязым англичанином и с русским.
– Ну вот. Прекрасно. Теперь мы – друзья и товарищи.
Молодые люди скоро разговорились, и от неловкой натянутости первых минут не осталось следа. Они действительно почувствовали себя родственниками. Взаимная симпатия и доверие объединила их. Каждый хотел нравиться и чувствовал, что и на него глядят доверчиво и мило.
Доротея первая вспомнила о деле. Она поставила молодых людей в ряд, точно на смотре.
– Господа, не нарушайте порядка. Извините, господин нотариус, но раз я первая заговорила, я хочу проверить полномочия. Итак, по порядку. Номер первый. Американец? Ваше имя?
– Арчибальд Вебстер из Филадельфии.
– Арчибальд Вебстер, откуда у вас медаль?
– От матери. Отец мой давно умер.
– А ваша мать откуда ее получила?
– От своего отца.
– И так далее?
– О, конечно. Семья моей матери – отдаленного французского происхождения, но мы не знаем, когда ее предки впервые эмигрировали в Америку. Мать говорила мне, что в семье было правило передать медаль старшему из детей с тем, чтобы никто, кроме получившего, не знал о ее существовании.
– А что означает медаль, как полагает ваша мать?
– Не знаю. Мать объяснила мне, что медаль дает право на участие в разделе какого-то наследства, но рассказывала об этом шутливо и послала меня во Францию на всякий случай, больше из любопытства.
– Арчибальд Вебстер, предъявите вашу медаль.
Американец вынул из жилетного кармана такую же медаль, как у Доротеи. Надписи, величина, вес, чеканка, – все было одинаковым, даже золото казалось таким же матово-тусклым. Показав медаль нотариусу, Доротея возвратила ее американцу и продолжала допрос:
– Номер второй. Вероятно, англичанин?
– О да. Джордж Эррингтон из Лондона.
– Что вы нам скажете, сэр?
– О, немного. Я рано осиротел. Медаль я получил от опекуна три дня назад. Со слов отца мне объяснили, что дело идет о наследстве, но, по его словам, дело не очень серьезное.
– Предъявите вашу медаль. Хорошо. Дальше! Номер третий. Кажется, русский?
Молодой человек в солдатской бескозырке понимал, но не говорил по-французски. Он показал паспорт на имя русского эмигранта Николая Куроблева и медаль.
– Превосходно. Дальше. Номер четвертый. Вы итальянец?
– Марко Дарио из Генуи – ответил итальянец, предъявляя медаль. – Мой отец убит в Шампани. Он никогда не говорил мне про медаль, но я нашел ее в его бумагах.
– Почему же вы приехали?
– Случайно. Я ездил в Шампань на могилу отца и, подъезжая к станции Ванн, узнал от пассажиров, что оттуда до Рош-Перьяк – рукой подать. Я вспомнил, что сегодня день, указанный на медали, и сошел на ближайшем полустанке. Как видите, я не ошибся.
– Вы подчинились зову предка. А для чего он нас созвал – это нам скажет нотариус. Месье Деларю, все в порядке. У всех нас есть медали, и мы ждем.
– Чего же, собственно? Я не понимаю.
– Как!.. Тогда зачем вы явились в Рош-Перьяк, да еще с таким объемистым портфелем. Откройте-ка его да покажите, какие у вас документы. Не стоит медлить. Наши права налицо. Мы выполнили наши обязанности – исполните и вы свои.
Деларю смутился.
– Да… Конечно… Ничего другого не остается. Я сообщу вам все, что знаю. Извините: случай единственный в своем роде. И… Я немного растерялся.
Понемногу смущение нотариуса прошло. Он принял внушительный вид, как подобает всякому нотариусу при исполнении служебных обязанностей, и важно уселся на ступеньках лестницы. Наследники окружили его. Он раскрыл портфель и с медлительностью человека, привыкшего быть центром всеобщего внимания, начал свою речь.
Речь свою он на всякий случай обдумал в пути, хотя сомневался, чтобы кто-нибудь явился на свидание, назначенное ровно двести лет назад.
– Мое предисловие будет весьма несложным, – начал он торжественно, – и я сразу перейду к сути дела. Четырнадцать лет назад я принял от своего предшественника нотариальную контору в Нанте. Сдавая дела, он ввел меня в курс наиболее важных дел и вопросов и перед самым уходом сказал: «Погодите: я чуть не забыл о самом старом деле нашей кон-горы. Оно не из важных, но все-таки… Состоит оно из письма, запечатанного в конверт с такой надписью…»
Деларю надел очки поудобнее и прочел:
– «Настоящий конверт со вложенным в него письмом сдается на хранение нотариусу села Перьяк, господину Ипполиту Жану Барбье и его преемникам с распоряжением вскрыть его двенадцатого июля тысяча двадцать первого года, ровно в полдень, под башенными часами замка Рош-Перьяк. Запечатанное в оном конверте письмо должно быть прочитано обладателям золотой медали, отчеканенной по моему приказанию и по указанной мной форме».
– Никаких объяснений мой предшественник мне не дал. Сказал только, что по наведенным им справкам, нотариус Ипполит Жан Барбье действительно управлял Перьякской нотариальной конторой в начале восемнадцатого века. Когда закрылась его контора и каким образом попало дело в Нант – неизвестно. Так или иначе, письмо, сданное двести лет назад на хранение нотариусу Барбье и его преемникам, сохранилось в неприкосновенности, и до сих пор никто не пытался узнать, что в нем содержится. В настоящее время срок наступил, и в порядке служебных обязанностей я обязан вскрыть его и огласить вам его содержание.
Деларю остановился, довольный произведенным впечатлением, затем продолжал:
– Я часто думал об этом деле, стараясь разгадать, что могло таиться под тонкой оболочкой этого конверта. Как-то я нарочно съездил в Перьяк, расспрашивал жителей, рылся в архиве, но ничего не нашел. Недавно, видя, что срок наступает, я решил посоветоваться с председателем гражданского суда в Нанте. Я думал, что, если рассматривать письмо как духовное завещание, необходимо вскрыть его в присутствии судебных властей. Но председатель со мной не согласился. Он полагает, что это – простая мистификация или шутка старого вельможи. «Когда вы вернетесь обратно, – сказал он мне на прощание, – мы вместе посмеемся над этим делом, и вам будет жаль потерянного времени». Несмотря на это, я все-таки решил явиться на место. До Ванн я ехал в поезде, в Ванне сел в дилижанс, а из Перьяка, как видите, добрался сюда на осле. Теперь вам ясно, почему я так был поражен, увидев вас под часами.
При этом Деларю улыбнулся и развел руками. Улыбнулись и все остальные. Но Марко Дарио согнал с лица улыбку и сказал: