– Что ты, в уме? Раскольники меня «скубентом» зовут, спрашивают: правда ли, что будто я студент? А это значит – революционер, будто бы против бога и царя иду!.. Мы с Оферовым только и всего, что на сходе всегда проводим эдакую линию… Ну, против попов… по школьному вопросу и прочее… Тяжелое время подходит, беднеет народ, ну и, конечно, жизнью своей недоволен… Вот насчет садоводства от земства агентом состою…
– Мелкие дела!
– А где их взять – крупных-то? В городах, говорят, движение какое-то происходит, а до нас еще не дошло покуда!.. Что пишет Кирилл?
– К лету приедет! – зевнув, Павел встал из-за стола.
– Вот – лишились мы земли, и в город потянуло… А иначе куда же детям-то нашим идти?
– Ну, ты и стар, да удал – за двоих стал; неуклюж, да дюж! – шутил Павел, провожая гостя.
Челяк побывал еще у Яфима с Ондревной, заглянул и к молодоженам – потолковал и с ними про безземелье и про сады новые. Мысль о садоводстве всем нравилась, у Ондревны разгорелись глаза, Лавр готов был на все – сады садить и в каменоломнях работать: все чувствовали себя обездоленными после прекращения аренды, готовы были на какую угодно работу.
Поэта Левитова нашли в могильном склепе монастыря лежащим около одной из гробниц, зацепившись платьем за длинный гвоздь, торчавший из стены подземелья. Отклеившийся лоскут толстой бумаги при дуновении ветра издавал те зловещие звуки, которыми так напуганы были картежники-нигилисты.
При вскрытии обнаружилось, что попович умер от разрыва сердца. Приехавшие отец и брат похоронили «никудышного» при участии всех его товарищей и ученического хора института. Вукол, Клим и Фита так и не открыли никому тайны их пребывания в склепе. Друзей мучил страх и стыд.
В это время в городском театре объявлены были гастроли знаменитого артиста Андреева-Бурлака. Это отвлекло их от дальнейших душевных терзаний. Они не пропустили ни одного из объявленных спектаклей, восседая за пятнадцать копеек на самой верхней скамейке галереи городского театра.
Это был тот самый маленький, приземистый театрик, в котором Вукол в детстве бывал за кулисами, выступал на сцене.
Еще до начала спектакля они думали, что на сцену выйдет величавая знаменитость, которая поразит всех: и говорить и ходить будет не так, как это делают обыкновенные люди, даже самой наружностью очарует зрителей.
Но на сцене появился как будто и не актер, играющий роль, а самый настоящий, живой, невзрачный мужичонка, бедно одетый, с дрянной бороденкой, заговоривший сиповатым, застуженным мужицким говорком. Казалось, что это было самое последнее лицо в пьесе. Но постепенно именно мужик стал захватывать внимание публики, битком заполнившей театр: мужик переживал жгучие чувства, обнаруживая широкую, безудержную страсть, охватившую его. Когда мужик с необычайной силой говорил о тройке, шарахнулась публика: в пьесе ничего не говорилось об опасности со стороны мужика, но артист заставил это почувствовать.
Особенностью замечательного актера была невероятная трата нервной силы на сцене. Видели они его в роли Любима Торцова и в роли Аркашки. Но самое сильное впечатление получили от городничего. Артист заставил зрителей почувствовать что-то несравненно большее и более глубокое, чем конец мошенника, к которому близко подошла расплата за все. Потрясенными вышли они из театра и вдруг увидели, что от главного подъезда двигаются сани, сопровождаемые толпой народа, кричащего «ура!» и «браво!». В санях сидел человек в длинной шубе и бобровой шапке: публика везла артиста сама – впряглись вместо лошадей. Он пытался что-то сказать, но толпа своими криками заглушила его голос.
Процессия двигалась мимо «Театральной гостиницы» – второразрядного трактира. Вукол, Клим и Фита приняли участие в этом уличном чествовании.
Поровнявшись с дверями гостиницы, гастролер неожиданно выскочил из саней, вбежал на крыльцо и, обернувшись к публике, шутливо раскланялся при оглушительном крике толпы. Потом быстро скрылся за дверью. Толпа некоторое время аплодировала и кричала, но потом, успокаиваясь, стала расходиться, думая, что доставила его к месту квартирования.
– С научной целью зайдем? – решительно сказал Клим и отворил дверь.
– Разве что с научной! – подтвердил Фита. – Может быть, увидим, какой он?
Все трое поднялись во второй этаж по длинной деревянной лестнице.
Трактир был полон публикой, нахлынувшей из театра. Длинный, во весь этаж, зал трактира освещался двумя яркими люстрами из керосиновых ламп. Было шумно, за каждым столом сидела ужинающая компания. Половые в белых рубашках разносили на подносах кушанья и напитки.
Молодые люди неожиданно для себя попали в многолюдный трактир и в первую минуту были ослеплены его огнями. Снимая у вешалки свои пальтишки, заметили знакомую длинную шубу. Пожилой бритый человек среднего роста, в потертом пиджаке и в рубашке с отложным воротником быстро прошел мимо.
– Он! – решительно сказал Вукол.
Человек шел перед ними, высматривая свободные места, но мест за столами не было. Молодые люди следовали за ним. За последним столом угощалась большая компания. Графин переходил из рук в руки: собутыльники только что намеревались выпить по первой.
Вдруг человек остановился за спинами сидевших за столом и протянул руку через чье-то плечо: рука быстро схватила наполненную рюмку, исчезнувшую из поля зрения угощавшихся! Все обернулись. Пожилой незнакомец с бульдожьим бритым лицом с наслаждением опорожнил рюмку, поставив ее обратно на стол.
Все с негодованием повскакали с мест. Начался шум.
– Что за нахальство?
– Как вы смеете?
– Это наглость!..
Из-за соседнего стола поднялась и удалилась другая компания гостей, по-видимому желая держаться подальше от начавшегося кабацкого скандала. Клим, Вукол и Фита тотчас же заняли стол.
– Кто вы такой? Как ваша фамилия? – кричали на трактирного опивалу раздраженные люди. Кто-то положил тяжелую руку на плечо его. Казалось, сейчас начнется избиение нахала.
Но неожиданно раздался звучный бас Фиты:
– Стыдно из-за выпитой не вами рюмки так раздражаться! Разве вы не видите, что это была шутка!
Бритый человек вежливо снял лапу, лежавшую на его плече, и сказал, улыбаясь:
– Прошу меня извинить! Молодой человек прав: действительно, это была неосторожная шутка, позвольте представиться, – и опивала расшаркался: – Андреев-Бурлак!
Настроение компании моментально изменилось.
– Господин Андреев! Извините! Мы же не знали! За честь почтем! пожалуйте! За наш стол! Мы не так поняли вас!
Но артист с изысканно-любезной улыбкой отказался.
– Дорогие мои! Вот именно теперь, когда мы поняли друг друга, разрешите мне отказаться от вашего любезного приглашения! Лучше я попробую сесть за соседний стол с молодежью!
Артист пожал руку Фите, Вуколу и Климу со словами:
– Разрешите мне посидеть с вами, старики!
«Старики» были в восторге от неожиданного знакомства. Искрящимися глазами смотрели они на оригинала, который только что волновал в театре горячие сердца, а теперь «не так был понят» публикой. У кумира толпы, сидевшего в грязноватом средней руки трактире за одним с ними столом, было некрасивое лицо с резкими морщинами, следами застарелого алкоголизма, с преждевременной сединой на висках, с мешками под глазами. Но глаза эти сверкали нервным блеском, а бульдожье лицо было полно выразительности.
– Он чертовски умен! – шепнул Вукол Климу.
– Когда вы вмешались в это недоразумение, – говорил актер Фите, – у вас прекрасно звучал голос: вы не из духовной семинарии?
– Мы все будущие народные учителя!.. – заявили юноши.
– У него голос – как труба иерихонская! – пояснил Клим. – Здорово романсы поет.
– Он сам стихи пишет! – донес на него Фита.
– А вы? – шутливо спросил артист Вукола.
– На скрипке играет!.. – выдали товарищи.
– Ну! Так какие ж это будущие учителя? Я по вашим лицам вижу, что вы все – будущие артисты: певец, поэт и скрипач-виртуоз! Позволите узнать ваши имена?
– Клим, Вукол и Фита!
Артист захохотал.
– Вот тройка, которая несется на Россию! Непременно хочу услышать пение Фиты, стихи Клима и Вуколову скрипку! Ей-богу, это серьезно! Ваш адрес?
– Флигелек над Волгой, против колокольни монастыря!
– Знаю! Найду. Когда дома?
– По вечерам!
– Есть! Я бывший матрос с буксирного парохода «Бурлак». Приду к вам неожиданно, на огонек! Хорошо?
– Вы шутите! У вас и времени не будет прийти к нам!
– Найду время! Вы – славные, неиспорченные, чутьем чую – талантливые ребята! По рукам?
– По рукам! – засмеялась «тройка».
– А теперь давайте закусывать! Водку пьете?
– Да что вы? Ничего не пьем! Мы и в трактир впервые попали из-за вас! Везли вас сюда!
– Ну и не пейте! Не берите с меня примера! Гарсон!
Он заказал себе ужин, а друзья, попрощавшись с ним, улыбаясь и раскрасневшись от удовольствия, вышли из трактира.
Трактир понемногу пустел. Пожилой актер остался один за трактирным столом, закрыв глаза и подперев щеку рукой. На его скульптурном лице застыло выражение усталости, скуки и одиночества.
Вышел первый номер рукописного журнала, в котором, кроме заглавной статьи Солдатова, посмертных стихов Левитова и поэмы Клима, подписанных псевдонимами, наибольший успех имела сатирическая сказка Вукола «Пузо бездонное», направленная против ненавистного всем директора. Сказку при взрывах веселого смеха читали и перечитывали вслух даже в курилке – излюбленном месте собраний воспитанников института. Журнал быстро стал известен за стенами учебного заведения: гимназисты, реалисты, духовные семинаристы и курсистки медицинских курсов читали и переписывали журнал. Кроме того, по рукам ходила тетрадка стихотворений Клима. Наконец, журналом молодежи заинтересовались серьезные партийные люди, таинственные революционеры, общение с которыми было сопряжено с опасностью и тайной.
Однажды – уже в конце зимы – вечером Василий Солдатов заявил своим питомцам, что хочет их повести в гости к одному человеку.