– По докторской! На доктора учился, а теперь назначен в Кандалы врачом. Будешь возить меня по участку?
– Ищо бы! Ведь мы, как прежде, ямщину гоняем! Как же? Вместе играли, вместе учились, а теперь вон что!
Степан долго вспоминал с похвалой об отце Вукола и с удовольствием о совместных детских играх.
– Вместе играли! – повторял он, подхлестывая лошадей. – А зачем в Займище-то? Чай бы, прямо в Кандалы?..
– По дороге на денек к брату хочу заехать: давно не видались!
Степан с радостной улыбкой обернулся к седоку.
– С Владимиром Елизарычем мы, можно сказать, друзья! Как же! В гостях у него бываю! Хороший парень, простота! Лет уж пять он учителем в Займище-то. Любят его: потому – он во все вникает! Вот я хоть про себя скажу: захотелось мне газету выписывать! Что, в сам деле, живешь, как животная какая в лесу, – ничего не знаешь, что на свете делается. Страсть как захотелось мне газету! А дедушке нашему сказать боюсь – скупой! Старинного складу человек! По его – газета пустяки! Вот я и говорю Владимиру Елизарычу – как, мол, мне быть? А вот погоди, говорит. Приедем мы к вам на въезжую с Иваном Иванычем и скажем твоему деду, что вышло предписание на въезжих газету держать, а то, дескать, могут въезжую закрыть! Вот пришли они и обманули дедушку… Дедушка поверил и хоть по обычаю своему ругался, однако дал денег. Хотелось мне большую газету выписать, да дорого оказалось – не по карману. И решил выписать газету «Свет»: ничего и эта покуда, хорошо и в ней пишут!
– Что ж тебя интересует в газете?
– Да все интересует! А особенно это напало на меня после библиотеки: у нас в Кандалах открыли библиотеку, а потом опять закрыли. А как было она показалась мужикам! Которые бородатые мужики постарше меня – и те сидят, бывало, в читальне, а то и домой книги берут! Особенно любили «Войну и мир». Учителя наши думали, что ее никто и брать не станет – больно мозговитая, а хвать – ее-то больше всего и брали, чуть не в драку друг у дружки рвали, нарасхват!
– А еще ты какие книги читал?
Степан вздохнул.
– Мало я читал. Только было во вкус взошел, а библиотеку и закрыли. Прочитал я Гоголя, Пушкина, Никитина, сочинения Григоровича, да вот еще «Война и мир». Ну и те книги хороши; кто их прочитал – тот совсем другим человеком делается. С тех пор я уже и не могу жить без читания. Библиотеку закрыли, так я газету выписал! Хе-хе!
Ямщик подхлестнул лошадей и, обернувшись к старому товарищу, оглядел его.
– Ты что же это, Вукол, американску одежу одел? На сыщика Пинкертона похож стал! Читал я книжку с картинками про него.
Вукол засмеялся.
– А одежа на мне действительно американского покроя, на Дальнем Востоке носил. Я ведь на японской войне был доктором. Теперь война кончается, и перевели меня в деревню.
– Та-а-ак! Видал ты ее, войну-то?
– Очень даже видал!.. И в Порт-Артуре и в Дальнем был… под Мукденом – тоже!.. практика у меня большая была! Только, бывало, сделаешь перевязку тысяче раненых, ан, глядишь, на их место еще столько везут!
– А-яй! Сколь народу-то испорчено!.. а для чего? Земли, что ли, у нашего царя мало? Это вот у нас, у крестьян, что и говорить – мало ее! Вот вы, учены люди, всякие книги читаете, все знаете, а мы, мужики, – дураки, ничего не знаем: ну, как эта война – на пользу, что ли, нам?
– Нет, – усмехнулся Вукол.
– Эх! – крякнул Степан. – Неужто наша пехота али конница хуже ихних?
– Нет! И пехота не хуже, а конницу нашу я видал – ну что за молодцы!
– А в чем же причина?
– А причина в начальниках. Ну а как ваши мужики к этой войне относятся?
Степан завозился на облучке.
– Нам некогда относиться! Нам земли надо, без земли пропадаем!.. Дедушка наш – уж на что богомольный и царя любит, а и тот кричит: «Скоро, что ли, это убойство кончится?» Темные мы, ничего не знаем! Живем в деревне, а не в городу, все носим на вороту: что не надо, и то повесим!.. Лучше бы они эту библиотеку и не открывали вовсе, вышло как будто посмеялись над нами, дураками, подразнили, а потом показали кулак! Стоит она теперь, сердечная, под замочком, заарестованная, вносим мы на нее кажний год двести рублей, деньги лежат, книги лежат, а читать не смей!
– Кто же закрыл библиотеку?
– Поп закрыл. Когда открывали, сделали его попечителем – пущай! Да втепоры приехал к попу благочинный. А мы было составили приговор – твой отец да Челяк, – помнишь, чай, Челяка? – Это дело на сходе провели, чтобы перестроить нам училищу, и на ремонт определили полторы тысячи рублей, а благочинный-то, узнавши об этом, подзудил попа. Вот поп приходит на сходку и говорит: не надо перестраивать, надо закрыть училищу, а на место ее открыть церковную! Вам, говорит, мужички, церковная-то дешевле обойдется! Пошла тут муть по миру: некоторые мужики подумали, что и впрямь церковная-то будет дешевле! Галдели-галдели, призвали на сход учителей – двое их в земской-то училище, а еще женская училища есть, вот приедешь – увидишь. Спрашивают их: которая училища лучше? А земские учителя им ловко ответили: ежели, говорят, мы вам скажем, что наша лучше, вы, пожалуй, нам и не поверите – всякий кулик свое болото хвалит, – а вы вот что сделайте: послушайте батюшку и откройте церковную, тогда и узнаете – которая училища лучше! Мужики думали-думали, да и ответили попу: «Не хотим дешевую училищу, хотим дорогую!»
Степан долго рассказывал о борьбе за библиотеку, как разобиделся поп: вспомнил, что он попечитель общественной библиотеки; как подвел каверзу – разрешено ли эти книги читать народу? Как настрочил донос губернатору и как вышло распоряжение запереть библиотеку.
– Ну вы, любезные, стряпайте! – с горечью сказал Степан лошадям и, натянув вожжи, взмахнул кнутом.
Тарантас покатился быстрее.
Степь развертывалась все шире и шире. Изредка попадались бугры и безмолвные курганы: могилы ли монгольских богатырей, следы ли давно забытой борьбы понизовой вольницы с московской чиновничьей властью или закопанные клады эпохи разинского бунта?
– Всяко быват! – как бы в ответ отозвался ямщик. – В народе, слыхал я, поверья живут: будто и сейчас есть такие места, лежит на кургане медная доска, к каменной плите прикованная. Сам Разин богатеющий клад там зарыл, но никому тот клад не дается: заклятье положено! Без заклятья ничего не найдешь! Надо слово знать – и клад откроется сам собой!
– А знаешь, в этом есть какая-то действительно глубокая мысль! – заметил Вукол.
– Вот, – прервал его ямщик, указывая на покачнувшийся деревянный крест, стоявший у перекрестка трех дорог, с прибитой на нем заржавленной доской из белой жести, на которой виднелись следы полустертой временем надписи, – вот тут лет двадцать тому назад двоих купцов убили. Двух братьев! Оба они были страшенные силачи и не без оружия ехали, на добрых конях, так у них заранее потихоньку из осей чекушки вынули – телега-то вот тут как раз и упала. Стали они поднимать телегу, а на них и насели. Одного сразу уложили, а другой долго кулаками отбивался, все хотел к телеге пробиться – там у них револьвер был. Всего изрезали его ножами, изошел кровью, пал! Вот это самое место!
Вукол оглянулся на перекресток трех дорог и покачнувшийся крест на зеленом бугре.
– А что, часто тут разбои бывали?
– Теперь не слыхать, а вот отец мой рассказывал, когда он еще молодым парнем был, ездили они с дедом к башкирам в табуны – лошадей покупать: ох, и хороши были тогда степные кони у башкир! Вся эта степь башкирская была, и башкиры пощупывали проезжих купцов с деньгами или с товаром. Ночевать было негде, да на становище к ним попасть – так еще хуже: в плен брали и в Бухару в неволю продавали. Так вот – купили они пару хороших коней, привязали сзади, сто верст проехали и застигла их ночь. А дед наш и сейчас воз с сеном на спине подымет, да еще водку пьет! Целовальник как-то раз его пьяного в кабаке за руки взял и хотел выпроводить, запирать было пора. Так – целовальник после рассказывал – дед его самого за каждую руку двумя пальцами взял, как железными клещами: целовальник испугался. Семьдесят лет старику, а какая сила! Только эдакие и решались втепоры в башкирскую степь ездить. Деду не впервой было в степи ночевать: свернули с дороги в хлеба, середи хлебов выпрягли лошадей, стреножили, к телеге привязали, а в телеге сено прикрыли так, будто человек лежит. Сами во ржи сели с двустволкой, ждут… На рассвете показались двое верхом, в халатах: видать – башкиры. Один спешился, вынул два кинжала, подкрался к телеге и думает, что в ней лежит кто, с двух сторон проткнул сено-то! Потом – ах! и глядит по сторонам! А дед его как ахнет из двустволки, он и кувыркнулся. Другой подхватил его лошадь – ускакал!.. Вот какое бывало в степи!.. Из-за этого обычай у нас ведется исстари: встречаются люди на большой дороге – говорят: «Мир дорогой!» – и каждый правую невооруженную руку кверху подымает. Дикая наша степь!.. Ну, теперь времена переменились. Башкир сами купцы ограбили, да еще как: за грош вся степь отошла миллионщикам Аржанову, Шехобалову и другим купцам… да и наш народ, как аренда кончилась, захирел и избаловался: тоже со всячинкой бывает в степи. Осатанел народ, надо правду сказать! Жизнью своей недоволен!.. Жизнь такая, что хоть ложись да помирай – жить нечем! Забот полон рот, а толку мало!
Опять долго ехали молча. День клонился к вечеру. Дорога шла то лесом, то между хлебами, преждевременно желтеющими от томительной засухи.
Степан долго и заунывно тянул тоненькой фистулой однообразный мотив:
Соловей мой, соловейка, птица малая, лесная!
У тебя ль, у малой птицы, незаменные три песни;
У меня ль, у сиротины, три великие заботы…
Мерное покачивание экипажа и звон бубенчиков словно дополняли грустную песню.
Уж как первая забота – ворон-конь мой притомился.
А вторая-то забота – рано молодца женили…
Уж как третья-то забота – красну девицу со мною разлучили