За тройкой следовал на паре становой, сзади казаки с офицером впереди. Вся эта группа летела крупной рысью, но, подъехав к площади, двинулась шагом, раздвигая толпу.
У крыльца, впереди всех, стояли Лаврентий и Елизар.
Вице-губернатор вышел из саней, хотел что-то сказать, но запнулся, увидя кругом море голов.
Его появление было встречено мрачным молчанием. Шапок никто не снимал.
Инстинктивно взгляд его остановился на представительных фигурах Лаврентия и Елизара.
– Что за собрание? – тонким голосом, с вежливой улыбкой на бритом лице спросил начальник губернии, обращаясь к ним с таким видом, будто ничего не знает и не понимает: что за народ?
Лаврентий ответил спокойно:
– Ваше превосходительство! Мы – русский народ, не японцы и не турки, чтобы на нас высылать военную силу: если вы хотите мирно разговаривать с нами, то отошлите ее, пожалуйста, обратно! – И отрекомендовал Елизара: – Вот председатель собрания!
Вице-губернатор обернулся к стоявшим позади него становому и казачьему офицеру, о чем-то тихо посовещался с ними, а потом, обратившись к Елизару, сказал как бы в замешательстве:
– Если угодно – я против ничего не имею, но… – Он пожал плечами.
Елизар понял и успокоил вице-губернатора: он ручается, что ничто не угрожает особе его превосходительства, крестьяне настроены мирно!
Казаки со своим офицером уехали из села на гору, к главному отряду.
Гора свалилась с плеч начальника губернии: крестьяне настроены мирно! Он заговорил резким, неприятным, но спокойным голосом, желая, чтобы стоявшие кругом мужики могли услышать его:
– Местные власти известили меня, что Кандалинская волость самовольно помимо земского начальника сменяет своего старшину и уже выбрала нового, назвав его председателем!
Тут вице-губернатор снова пожал плечами и натянуто, холодно улыбнулся:
– Это значит – создавать государство в государстве! Независимую республику! Заблуждение! Неумение разобраться, отличить возможное от невозможного!
– Итак, граждане, – тонко улыбнулся начальник губернии, – я приехал к вам восстановить порядок! Поэтому прошу вас оставить ваши фантазии, выбрать путем обыкновенной баллотировки старшину и восстановить все так, как было!
Лаврентий ответил:
– О том, что здесь произошло – вам передано не совсем правильно: правда, мы действительно выбрали нового старшину и хотим нового, улучшенного порядка, чтобы волостью не руководили люди не нами избранные, назначенные земским начальником, люди вредные для народа, нечестные и недоброкачественные!
И, помолчав, твердо заявил, глядя на вице-губернатора пристальным взглядом:
– Мы не откажемся от намерений по улучшению порядков в нашей волости! До сих пор в нашей жизни был непорядок! Мы хотим порядка!
Вице-губернатор удивленно воззрился в лицо человека, говорившего без привычного для губернского начальства подобострастия, и обратился к Елизару:
– Граждане, я вам говорю по-человечески, по-хорошему – откажитесь! Ведь вы с вашим неосуществимым предприятием остались без поддержки, все кругом против вас! Ну, допустим на минуту, что вы окажете вооруженное сопротивление властям и разобьете отряд казаков! Ведь должны же вы понимать, что этим дело не кончится, могут прислать артиллерию, и тогда от вас и от вашего села ничего не останется! Одумайтесь!
Из толпы, с волнением слушавшей эти разговоры, а потом угрозы, раздались возмущенные голоса:
– Уходи, довольно! Дело кончено!
– Веди своих казаков!
– Насилие делаете вы, а не мы!
– Не мы идем на вас, а вы на нас!
Вице-губернатор, выбравшись из толпы, сел в сани и уехал на гору к отряду, а оттуда обратно в город.
Распустив собрание, Лаврентий увел свой отряд в Займище. Он снова поехал в город и в этот же день вернулся еще более сумрачным: в городе все организации разгромлены, в Петербурге арестован исполнительный комитет Совета рабочих депутатов, помощи ждать неоткуда! Через два дня по телефону известили, что из города выехали два отряда казацкой конницы, один – на Кандалы, а другой – на Займище. Из Кандалов прискакал вестовой с вопросом – придет ли Займище защищать Кандалы? После краткого совещания дали ответ: решено сложить оружие, руководителям на время скрыться, а казаков принять мирно, разместить на постой и накормить. Если они поведут себя хорошо – то установить с ними мирные отношения.
Приехали казаки. Их встретили сдержанно. Они спокойно разместились по квартирам, держались вежливо, пили и ели свое, лошадей кормили своим, ничего вызывающего не было с их стороны, никого не допрашивали и не арестовывали.
Скрывшиеся Лаврентий и Елизар вернулись в Займище.
То же было и в Кандалах.
Казаки гостили неделю.
Мужики открыто устраивали собрания с участием казаков, обсуждая новое событие: как раз в день приезда казаков в Кандалы и Займище в Москве началось вооруженное восстание с битвами на баррикадах.
Когда московское восстание было окончательно подавлено и по всей России началась кровавая расправа с бывшими «бунтовщиками», стали действовать военные суды, выносившие только смертные приговоры и в редких случаях обрекавшие на ссылку. Многие, попав в тюрьму, уже не вышли оттуда живыми.
Привлекли и зачинщиков Кандалинской республики, существовавшей только тринадцать дней.
В Кандалы, а затем и в Займище опять приехал вице-губернатор лично убедиться, что порядок действительно восстановлен; сопровождали его по-прежнему казаки.
По заранее составленному списку арестовали в Кандалах девятнадцать зачинщиков, а в Займище – Лаврентия и Елизара. Учителя Владимира Буслаева увезли в город еще раньше. Солдатов из города не вернулся.
Вице-губернатор преобразился: следа не осталось от прежней его мягкости, с которой он говорил в первый свой приезд перед тысячами вооруженного народа. Теперь он торжествовал: ноздри его хрящеватого хищного носа раздувались, глаза грозно сверкали, тонкий голос то и дело переходил в визг. Он уже знал, сколько оружия было заготовлено и не пущено в дело в городе. Даже в такой деревушке, как Займище, не говоря уже о десяти тысячах населения Кандалов, оружия оказалось достаточно для поголовного вооружения. А ведь готовились еще и восемнадцать волостей – весь уезд, по территории равнявшийся Бельгии. Вице-губернатор обеими руками хватался за свою седую, наголо остриженную голову: что было! что могло бы быть! «Рука всевышнего отечество спасла!» Болтались бы на фонарных столбах все вице-губернаторы Поволжья, да и губернаторы тоже! Да что губернаторы! Все дворянство погибло бы, колебался самый престол. Вице-губернатор набожно возводил выпуклые очи свои к потолку и мелко крестился: «Слава богу!» Войдя в сборную избу Займища, крикнул:
– Позвать арестованных!
Казаки ввели Лаврентия и Елизара: оба были в рваных кафтанах, в ножных кандалах. Звон цепей был слышен еще за дверью.
Огненная голова Елизара наполовину поседела, лицо стало прозрачным и тонким. Спокойно мрачен был Лаврентий.
– На колени! – затопав ногами, закричал было вице-губернатор и неожиданно осекся: лица этих двух людей, закованных в цепи, были полны такого достоинства и вместе глубокой, затаенной ненависти, что голос его сорвался. Они и скованные внушали ему невольный, тайный страх.
Прежний старшина, приехавший с ним, что-то тихо сказал, близко подойдя к начальнику.
– Впустить! – недовольно пробормотал вице-губернатор. – Арестованных отправить немедленно… пешком, на станцию… в арестантский вагон… дать двоих казаков… и построже…
– Слушаю! – ответил старшина, на носках сапог следуя за ним в соседнюю комнату.
В избу вошли три женщины: Паша, Марья Матвеевна – жены арестованных – и Анюта – дочь Лаврентия. Паша вела за руку маленького сына.
Милое личико Паши еще молодое, но уже с резкими, скорбными морщинами, напоминало преждевременно увядающий цветок. Глаза ее были заплаканы, но, войдя, она улыбнулась. Марья Матвеевна, с потемневшим лицом и крепко сжатыми губами, помолчав, сказала:
– Разрешили попрощаться.
Паша быстро подошла к Лавру и, маленькая, перекрестила его, высокого, подымая руку.
Оба арестанта, гремя цепями, опустились на колени и поклонились в ноги женщинам Займища земным поклоном.
Поднявшись на ноги, мужчины крепко поцеловали жен, Лаврентий обнял дочь, прижал к груди ее голову и долго держал так.
– Подь попрощайся! – тихо сказала Паша сыну.
Улыбнулся Лаврентий, сделав движение к ребенку, с недоумением смотревшему на кандалы отца. Когда загремели цепи, мальчик в испуге прижался к матери.
– Не бойся! – сказала она. – Попрощайся с тятей!..
Он благословил мальчика и, взяв на руки, поцеловал.
Вошли казаки.
Из Займища Лаврентий и Елизар шли на станцию по снежной дороге между двумя казаками, ехавшими верхом на конях. Шел густой, крупный снег. Был тусклый день, поднималась метель. Ветер дул сбоку, относя в сторону хвосты и гривы лошадей, снег падал косо.
Позади послышались бубенцы мчавшейся тройки.
Казаки приосанились на своих седлах, помахивая нагайками и постегивая ими то лошадей, то арестованных.
Тройка промчалась мимо и тотчас потонула в снеговом тумане бурана.
Так прошли они с полчаса. Казаки не переставали бить их.
– А ведь эдак, если не перестанут, они до смерти могут застегать! – сказал Лаврентий товарищу. – У тебя есть деньги?
– Есть.
– У меня тоже есть немного, на тюрьму припас. Надо дать.
Не останавливаясь, они вынули деньги и дали каждому казаку по восьми рублей.
– Только вы уж не бейте нас больше, ребята! – добродушно сказал им Лаврентий.
– Мы бы не били, да велено!
– Теперь не будем! – добавил другой. – Проехали!
Буран усиливался. Ветер свистел в ушах. Снег валил хлопьями. Кандалы, волочившиеся по снегу, мерно и мелодично позвякивали. Бороды арестованных, усы казаков и морды лошадей заиндевели. Тяжело шагать в кандалах в снежном поле в метель.