Эпилог
Судебная палата, разбирая дело о Кандалинской республике и ознакомившись с содержанием республиканских законов, не могла допустить мысли, чтобы коренные русские мужички, столетия служившие опорой самодержавия, вдруг оказались приверженцами республиканского строя.
Палата была заранее убеждена, что эти законы были навязаны им опытными революционерами.
Содержание законов легко можно было подвести под партийную политическую программу, если бы не последний пункт «о благолепии храма», никак не вязавшийся с партийной программой.
Палата долго совещалась – желая угадать, кто же, наконец, составил эти законы, и обратила внимание, что в заседании крестьянского совета принимал участие народный учитель Владимир Буслаев – интеллигент из местных крестьян. Его-то она и привлекла к суду как автора кандалинских законов, виновника происшедших событий. Палата умышленно оставила в тени крестьянский съезд: не хотела признать крестьян республиканцами.
Вову Буслаева, давно уже томившегося в губернской тюрьме, судили при закрытых дверях. Приговор был суровый – пожизненная ссылка в Восточную Сибирь.
Остальные арестованные в числе двадцати одного подверглись административному воздействию. Девятнадцать из них весной были освобождены из тюрьмы, а Елизар Буслаев и Лаврентий Ширяев без суда и следствия получили ссылку в пределы Архангельской губернии.
О высылке их стало известным в Кандалах и Займище благодаря письму, написанному рукой Лаврентия.
Было оно отправлено перед отъездом на имя сельскохозяйственного общества и предназначалось всем односельчанам и однодеревенцам высылаемых. Переписанное в нескольких списках, оно ходило по рукам.
Но многие боялись читать и даже слушать письмо Лаврентия, чтобы не попасть за это в тюрьму.
Дело с народным восстанием считалось конченным; о нем, если и говорили, то шепотом и с оглядкой.
Открылись винные лавки, возобновились воровство и пьянство, но не от веселья, а от досады. Бывшие деревенские революционеры вернулись к повседневной жизни.
Ондревна – почти старуха уже, имевшая шесть сыновей и шесть дочерей и во имя их блага выступившая с трибуны с революционными речами, теперь занята была только заботами о многочисленной семье своей: семья была так велика, что могла основать новую маленькую деревню. Горе крестьянской жизни – безземелье – особенно тяжело отзывалось на такой многолюдной семье.
Выдающиеся организаторские способности Ондревны и ее неугомонная энергия постоянно сталкивались с невозможностью получить землю для стольких рабочих рук.
Тоска по земле владела всем крестьянством. Это было причиной успеха революционных идей в деревне. В свое время Ондревна сама ездила на пароходе в губернский город продавать деревенские продукты, была знакома с теми ребятами, которые наезжали в Займище для устройства митингов, и давно уже приспособилась к передаче нелегальной литературы в деревню; со дна большой корзины ягод или яиц иногда нескромно выглядывал краешек газеты на тонкой бумаге с надписью: «Из искры возгорится пламя!»
Грамотные знакомцы при встречах, смеясь, указывали тогда ей на этот недосмотр, советуя быть осторожнее, но Ондревна бойко отвечала:
– А почем я знаю, какую бумагу нам на обертку дают? Мы, чай, неграмотны, едим пряники неписаные! – И, понизив голос, деловито добавляла: – Ведь нужно это нынче, голубчики, ох как нужно: для вас же, для всех христиан стараемся!
От революции Ондревна желала одного – земли для многодетных.
Но вот – народное восстание не состоялось, ее близкая родня – Елизар и Лавр – отправлены в ссылку, Вукола чуть не убили, а Вову сослали на вечное поселение: вся семья разгромлена за одно только желание добыть земли для крестьян. Марья Матвеевна и Паша осиротели, и глаза их не просыхают от беспрестанных слез.
Еще горше встал тяжелый вопрос о земле.
Надежды на революцию рухнули, и Ондревна потеряла к ней всякий интерес… Охлаждение к революции стало почти общим: пошло в народе пьянство и хулиганство. Павел Листратов и Оферов по купеческой линии деньги наживают, паровую мельницу на Волге в компании держат и царя уж больше не ругают.
Амос Челяк урожай своего сада за глаза продал и в городе Томске до весны проживал, а вернувшись в Кандалы, сначала задами прошел, кое с кем из встречных поговорил, – ничего, опасности нет никакой – и поселился с женой опять в своем доме, ремонт сделал. Этот про революцию тоже молчит, но без общественных дел жить не может: начались выборы во вторую Государственную думу – принял участие в выборной кампании. «Чем бы дитя не тешилось!» – думала Ондревна. Уж если первая Дума, которую только что царь разогнал, не дала мужику земли, то чего можно ждать от второй, торгово-промышленной, еще более умеренной?
Но не из таких была Ондревна, чтобы в беде руки опустить: если не через революцию, так через что-нибудь другое, а землю добывать надо!
Обратилась за советом к Челяку. Этот какой был, такой и остался: в купцы не лезет и революцию не ругает, только думает, что опять малыми делами предстоит заниматься: «Может, через вторую Думу чего-нибудь небольшого можно добиться». Чуточку полегчало на душе у Ондревны.
– Большие-то порядки доведут до беспорядку, а что за порядок – огород без грядок? – сыпала пословицы Ондревна. – От поры до поры – все топоры, а пришла пора – нет топора! Хоть бы на выплату землю снять, али как? Стонет народ, нет никуда ходу, все есть, да не к чему рук приложить! Горе горюй, а руками воюй! Ничего не поделаешь!
Только и удалось Ондревне, что дом огоревать! И рассказала Челяку: под шумок незаметно скончался дедушка Онтон – престарелый уже был, на ладан дышал, одинокий, без присмотра, одна Ондревна и заботилась о нем сколько годов! В благодарность за ее труды и запродал Онтон ей дом свой с садом всего за восемьсот рублей. Ничего не осталось от наследства деда Матвея. Переселилась семья Ондревны в листратовские хоромы! Сколько работников, все молодежь! Кабы землей разжиться – тогда бог с ней и с революцией!
– Так не надо говорить! – строго заметил ей Челяк. – Слов нет, многие упали духом, но ведь это пройдет, дух поднимется, и народ на своем поставит, ну – только на всякое дело время требуется. Не ты одна говоришь – земли! Всему крестьянству земля нужна, а кто ее даст? Не помещики же и не царь! Значит, рано ли, поздно ли – силой брать придется!
Челяк подумал, погладил бороду.
– Вот что: старик Неулыбов приехал, надо его спросить! Я сейчас к нему еду, уже и лошадь запряг, мне тоже надо с ним повидаться! Айда – подвезу.
Ранней весной воротился в Кандалы Трофим Яковлич – древний старик – весь как лунь белый, в серебряных кудрях, на Николу-угодника похож стал, но по-прежнему лютой, заботливый и хлопотливый.
Оказалось – кончилась аренда мельницы и сада его в уплату шестидесяти тысяч долга, и опять в богача превратился Неулыбов. Ожил совсем упавший духом сын его Федор, и другой походкой стала ходить жена Федора – Наталья, дебелая женщина тридцати двух лет. В старом обгорелом доме Неулыбовых появились работники, работницы, служащие мукомольного дела, конторщики и садовники.
По весеннему времени переехали Неулыбовы на лето в сад свой фруктовый за селом, в светелке садовой с тесовым крылечком поселились. Лес лесом разросся на двадцати десятинах первоклассный яблоневый сад – в белом цвету, как невесты, стояли раскидистые, ветвистые яблони.
В воскресенье, в солнечное весеннее утро, когда в воздухе прелой теплой землей запахло, в светелке уж русская печь протопилась, из кухни вкусно пахло сдобой, ватрушками и пирогами.
У крыльца, под чуть-чуть зазеленевшей березкой, за накрытым столом с расставленными на нем приборами сидел Трофим Яковлич в белой холщовой рубахе с красными «ластовками» под мышками – словно бог Саваоф – и поучал сына своего Федора рассуждениями о жизни человеческой:
– Бог дал, бог взял и опять дал! Человек думает, что все на свете случайно происходит – и счастье и несчастье! А оно не случайно, жизнь каждого человека складывается от характера его, кто с каким характером родился. Иной – куда его ткнут, всю жизнь там и просидит, а другой за это время весь свет пройдет. Кто нужен жизни – того она сама найдет и на место поставит. А ненужному, что ни дай – все у него из рук валится: не сиди сложа руки, так и не будет скуки! Кто рано встает, – тому бог подает! Бывает, что в пусте городе и сидни дороги! А мое правило жизни такое: говори по делу, живи по совести, по напору и отпор держи! С мошенником можно дело иметь, с дураком – никогда!
Вот, к примеру, вернулось к нам богатство наше среднее, немудрящее – и на том спасибо, потому что не наше оно: бог дал, он же и опять назад может взять. Богатому кажется, что он для себя старается, для детей своих копит, а в жизни часто случается, что богатый всего лишается! На всяк час беды не упасешься! Всем слышно, как песни поем, да не слышно, как волком воем! Всякое скопленное богатство возвращается туда, откуда пришло, – в море людское!
Ведь это одно заблуждение – будто у кого деньги есть, тому и работать не нужно – лежи себе на боку: будешь лежать, так и денег не удержать! Рубль цел копейкой – у рубля копейки нет, так и рубля нет! По-настоящему – это зло и несчастье человеческое, когда капитал собирается в немногих руках: общий он должен быть, государственный, и назначение его – совершенствовать жизнь, чтобы труд был не проклятием, а радостью людей.
Вот пришла было революция, тряхнула всех здорово, но не сказала своего слова. Конечно, этим дело не кончится, может, через лет двадцать опять тряхнет. Неспокойные настали времена! Меня-то не будет тогда, но вы можете опять лишиться имущества нашего! Что ж? Я на это так смотрю: отобрали капитал – приказчиком служил, вернули – тот же приказчик я и слуга жизни: буду строить жизнь человеческую, чтобы она для всех лучше стала, чем была. Хочу, чтобы около меня общеполезное дело кипело, чтобы заводы и фабрики строились, сады расцветали и людей радовали, чтобы плодами земными засыпали нашу страну.