Тогда он тронулся в путь, потерявший едва обретённое имя, как никогда одинокий и как никогда опустошённый.
Этот сосуд нужно было заново наполнить, этот путь нужно было заново пройти.
Он шёл и вспоминал всё с начала, с первого своего взгляда на мистическую первозданную красоту матери-Иторы, с того мгновения, когда в нём поселилось отчаянное, безумное желание стать с ней единым целым, проникнуть под полог её облаков, застыть под сенью её прекрасных гор, окунуться в прохладу её озёр.
Глупая выдумка… но нет.
Никакая минутная причуда не может провести человека через всю жизнь, не сделав прежде маньяком, сокрушив его душу до самого основания, вывернув её неприглядной изнанкой на свет.
Он был обычным человеком, разве что чуть более целеустремлённым, чуть более уверенным в себе, в точности знающим, что ему нужно, и он своего добился. Маньяка никто не поставит начальником сменной контрольно-обслуживающей вахты оборонительного комплекса, или всё-таки…
Можно сколько угодно спорить с самим собой, но правда куда проще — он не знает, как на самом деле было дело. Он помнит только то, что ему позволено, или только то, что он может воспринять в своём текущем состоянии. А значит — ничего нельзя исключать. Ровно как и то, что его вообще никогда не существовало на свете — такого, каким он себя помнит, подменяя по сути пустую иллюзию словом «память».
Он усмехнулся. Солипсизм в его положении противопоказан. Или он действительно забыт и брошен, и тогда можно идти, можно стоять, можно декламировать стихи, а можно в бессилии грызть зубами эту мёртвую пыль вокруг.
Или — один шанс на миллион, что ему просто дали выбор. Поверить в себя, и пройти этот путь до конца.
И тут он снова увидел в небе белёсые следы протуберанцев.
Они стремительно густели, свиваясь в знакомые вихри, небо темнело с каждым его натужным вздохом, но он не останавливался, только прибавляя шаг.
Снова возник ветер. Сухой и безжизненный, он словно что-то искал, какой-то неведомый источник, у которого можно насытиться, разделить с ним жизнь, порождая жизнь новую.
Вдали уже вовсю полыхали беззвучные грозы, блицами молний бросая отсветы на небесных гигантов. Только теперь он понял, какие масштабы были у разворачивающегося вокруг него действа.
Важное, он забыл что-то важное.
Уже держал его в руках, на миг отвлёкся, и оно тут же ускользнуло, исчезающе-тонкое.
Он думал об Иторе, о своём пути к ней.
На собственном опыте он доказал, что к Иторе нет прямых дорог, как нет их и в обычном мире. Итора — лишь проекция чего-то большего на крошечный мирок, населённый невесть как на ней очутившимися существами. И у каждого из них — был свой путь. Осталось понять, смог ли он донести до самой Вечности собственную просьбу там, давно и далеко, и была ли эта просьба услышана.
Если была — значит, он и был тем лучом света, который всегда движется по кратчайшему пути. Значит для него — этот бесконечный путь и был кратчайшим.
Он не видел гигантских тёмных врат, прянувших ему навстречу, не слышал рёва фанфар, не заметил и призрачного свечения, пронизавшего в тот последний миг его фигуру.
Новая жизнь наполняла его, и новое откровение занимало его разум куда больше тусклых образов окружающей реальности.
Он просто шёл, и шёл, пока не очутился там, где его ждали. А весь замогильный холод космоса, его роль Носителя, всё то, что казалось ему смыслом жизни — оказалось лишь небольшой его услугой Вечности.
Истинная его цель вот — эти последние шаги, которые навечно соединят новый мир со старым, новое время — с далёким прошлым, Аракор — с Иторой.
И Вечность, ждавшая своего часа с самого начала времён, снова вступит в свои права.
Уже погружаясь в полыхнувшее ему навстречу пламя нового бытия, он обернулся и попытался что-то увидеть там, позади, в царстве беснующихся жгутов созидательной энергии, готовых расколоть этот мир и создать его заново.
Он добрался до своей цели и обрёл своё имя. А тот, кому предназначалось неведомое послание, тот человек — сумеет ли найти?
Возможно, ответу на этот вопрос стоит посвятить часть его дальнейшей судьбы. Он не был готов бросать своё прошлое. Те времена, когда он был безымянным, они тоже останутся с ним.
Здравствуй, Итора. Ты больше не одинока.
Глава IIIЭлдория
Из всех вариантов развития событий человечество всегда выбирает тот, что приведёт его в неведомое.
Космос полон неожиданностей. Но сам человек для нас — главная из них.
Хоть не было вокруг ничего такого, что могло бы вызвать подозрение, ни единого намёка на предательство чувств, на измену мыслей, однако существовало в его памяти нечто, из последних сил кричащее от ужаса. Не столько оттого, что он был мёртв, сколько оттого, что он опять был жив.
Такое невозможно представить, в такое нельзя поверить, не побывав прежде там, на сочном зелёном лугу, когда случайное колыхание травы, прикосновение ветра тебе что-то шепчет, а сам ты всё так же скоблишь обломанными ногтями лицо, всё так же кричишь.
Он помнил гибель товарищей, крушение надежд, впрочем, он чётко сознавал, что ему самому огорчаться по этому поводу также не суждено, однако каким-то невероятным чудом вся эта боль продолжала в нём жить, даже раны его, исчезнув куда-то, не излечились для его горящих яростным пламенем нервов. Он жил, как жил долгие годы до того. Вот только бытие это было истинно не заменой смерти, но её продолжением.
Он пытался избавиться от навязчивого желания терзать и терзать свою плоть, доказывая самому себе правдивость этого нежданного сна, но руки не слушались, сам воспалённый мозг, всё ещё купающийся там, в бездонном озере его собственной крови, снова и снова возвращал его обратно во мрак сумасшествия.
Наверное, он бы ни за что не спасся, навеки оставшись на дне этого самого зловонного из болот Вечности, ему, именно ему — повезло. Шальная мысль, прорвавшаяся по ту сторону. Лишь единое мгновение — и змея, шипя, выпустила собственный хвост. Эта мысль была на удивление проста.
Сотни раз я слышал рассказы о ярком сиянии, ждущем тебя по ту сторону, об ощущении полёта, о неземном спокойствии, отстранённости, о блаженстве успокоения… Ложь, чудовищная ложь…
Он возненавидел эту жизнь столь сильно, сколь никогда не смог бы возненавидеть смерть. И только так вновь обрёл способность воспринимать реальность, обыденную до примитивности.
Такой, какой она предстала ему: в виде семи серых, как пыль столетий, фигур, безмолвно склонившихся над ним. И бабочка, севшая на стебель травы, показалась бы в то мгновение безмерно чужероднее расстилающемуся вокруг ландшафту — семеро были подобны намертво вросшим в землю мегалитам. Древнее гор, прочнее самого́ основания земли, эти фигуры были столпами, на который опирались сами законы бытия этого и многих других миров.
Да что там бытие, что эти холмы и заполненное насекомой жизнью разнотравье… всё внимание — на серых, не осталось боле на этом свете ничего, что привлекло бы к себе в тот миг слезящийся взгляд мёртвого воина. Мёртвого и снова живого. Это всё и решало.
Сим ты восстал с одра, воин.
Кто из них это произнёс? Ни единого движения, ни единой подсказки.
Ты знаешь это, что бы тебе ни внушало твоё агонизирующее тело.
Гнев утихал, утихала и нервная дрожь, в нём странным образом оставалось всё больше места сомнению, интересу, вскоре появится и любопытство. Появится, чтобы опять уступить место отчаянию.
Ты вернулся в Вечность для служения тому, ради чего была отдана твоя предыдущая жизнь.
На этот раз — осознанному.
Ты не сможешь так просто распорядиться своей тропой, ибо на этот раз она подобна руслу древней реки.
Надолго.
В этот раз не будет иной науки, кроме старых ран, в этот раз не будет строгих учителей, кроме воспоминаний, не будет старших товарищей, кроме теней былого, не будет опоры и надежды, упорно глядящей в будущее.
Навсегда.
Будет лишь знание бездны После, в которой ты успел побывать, только неизбывное эхо сделанных уже шагов, только символ, каким будешь ты сам, от острия твоего меча до кончиков горящих пальцев.
Увы.
И да станешь ты отныне Дланью Света, именем Вечности предназначенного составлять силу, которой Она повернётся вокруг оси времени, и да не останется без следа на Её челе ни твоя жизнь, ни твоя смерть, ни единый твой шаг, ни единый твой вздох.
Это прозвучало как формула, как заклинание. Он не видел ответного мерцания воздуха, не чувствовал содрогания земли, колыхания ветра. Ни шороха, ни вздоха, однако крупная дрожь била его, прижимая к земле; он не желал, о, Свет, как он не желал всего этого слышать!
Такие слова сдвигают с места целые миры. Ветру и траве попросту не дано ощутить даже малую толику их силы, поскольку она гибельна. Он же сразу ощутил, среди какого вселенского катаклизма очутился. Он уже начинал чувствовать стронувшиеся лавины и набрякшие в небесах грозовые тучи. И именно ему, никому другому, было суждено стать тем, кого станут считать провозвестником этой зарождающейся грозы.
Слышал ли ты нас?!
То все семь голосов сверкнули в его сознании огненной плетью, ответ же на такой вопрос может быть только один:
— Длань Света готова вершить.
Средь них была фигура воина, и обнажённый его меч сверкал в темени бытия подобно блицу яростной молнии. Средь них был старец, чья сгорбленная фигура, казалось, одним своим существованием делала бессмысленными все пророчества прошлых веков. Средь них было дитя, погружённое в сноп ослепительного света, и величие его простиралось на миллионы лиг вокруг, безмолвное и беспрекословное. Средь них была тень, мудрая и прекрасная, она несла в своём чреве сознание того, что было, и т