Ну, а я? Я сочинил музыкальную пьесу, которую назвал ее инициалами и с тех пор стал играть эту пьесу соло в концертах моего ансамбля «Три „О“».
Addenda et corrigenda[1]
Нужно выйти из круга Времени
и войти в круг Любви.
Джелаладдин Руми
Дополнить осенний текст мне захотелось вскоре после его публикации. Однако последовало продолжительное депрессивное состояние, или же обращение в тексте к темным, неназываемым сторонам реальности, телесному низу, взятому именно в низости его телесности. Это закрыло некие каналы восприятия или способности к порождению текстов длиннее страницы. Позднее некоторые попытки вернуться к этим комментариям я все же предпринимал: сначала в пражском аэропорту на пересадке, затем — во время путешествия в полярную ночь, когда мне не с кем было провожать уходящий и встречать Новый год, поэтому я согласился на предложение поиграть на саксофоне в Мурманске в новогоднюю ночь 2004–2005 гг. В вагоне поезда во время долгого путешествия я читал «Беглянку» и «Обретенное время» Пруста, грустил, сравнивал свои переживания с описанными в книгах и размышлял о природе удерживающих меня здесь сил. Я был отвергнут возлюбленной, но интерес слушателей к моей музыке не менялся. Мне казалось, что той самой силой, компенсирующей дискомфорт ситуации предшествующей главы, является моя востребованность как музыканта-импровизатора. А смысл или, если угодно, пафос музыкальной импровизации, которая есть не что иное, как мгновенная композиция, — в стремлении к овладению временем.
В отличие от попытки овладения временем посредством тщательного, дотошного описания событий и подробностей в романе, мне представилось, что я могу делиться с публикой свободой обращения с ним — то есть тем, как я могу сжимать его и растягивать, обращать вспять, структурировать и жонглировать. Музыкальная импровизация, как свободная игра со временем, помогает избавиться от страха перед ним, избавиться от его навязчивых атрибутов — неотвратимости и неизбежности. Эта легкомысленная публичная игра скрашивает выносимый любимой приговор бесконечной цепи моих потомков и предков, первоначально воспринятый как разящий удар по жизненным центрам тела.
В музыкальной импровизации моя задача как игрока со временем — ободрить слушателя, призвать его не робеть, не относиться ко времени излишне серьезно… Да, время — очень грозный и опасный объект насмешек. Импровизатор подобен юноше из племени массаев, который в качестве инициации должен дернуть льва за хвост, чтобы пройти обряд посвящения и стать мужчиной.
Любимый мотив Андрея Монастырского, вслед за древнекитайскими философами, — исправление имен.
Время можно представить как постоянные addenda — дополнения, последовательное прибавление мгновений, событий, воспоминаний, их упорядоченное сложение. Тогда поступки — corrigenda, исправление, корректировка как непрестанное несогласие с этим непрерывным сложением само собой преходящих мгновений, событий. Попытка нарушить его непрерывность, незыблемость планомерности, последовательности. Что мы можем исправить или хотя бы подправить, подкорректировать из прошлого в течение жизни? Скажем, можем ли мы спасти умершую любовь, вернуть возлюбленную, бросившую нас на произвол судьбы? Не сдаваться? Как долго?
Лозунгообразный императив, похожий на заклинание, — «исправленному верить», это исправление имен, истории, течения времени, не есть ли как бы нарушение его бесстрастного неотвратимого течения, не есть ли та же самая попытка структурировать и комбинировать, обращать вспять, создавая некоторые рифмы, мотивы, инверсии и ракоходы, упорядочивать — как в музыке?
Вернуть любовь, вернуть любимую — это попытка исправления судьбы или это беззвучная музыка — как свободное обращение со временем?..
Всякая музыка заканчивается, но смысл не в этом. Смысл в том, чтобы покинуть Время, выйти за рамки времени и пространства как условий человеческого восприятия, выйти из его КРУГА.
Бунт против естественного течения времени, против ситуации, данности, положения вещей. Насколько он оправдан?
Музыкант-импровизатор — как йог, юродивый или блаженный по-русски. Возможно, источником отчуждения явилась попытка музыканта-импровизатора преодоления оппозиций гармонии и дисгармонии, порядка и хаоса, которые в идеале должны были бы привести к потере (или преодолению?) собственной идентичности, ограниченности, отдельности. Отсюда недалеко до «преодолеть себя, суметь продлиться» Гессе, до того, чтобы самому попытаться достичь сверхличного бытия.
Как на это реагирует возлюбленная? Ее пугает эта иногда мелькающая во взгляде холодность, отчужденность, одиночество? Как она протестует? Уходит?
Во время импровизации музыкант переживает как бы остановку Времени, выход за его пределы. Субъективно это воспринимается им как предельное замедление, когда сознание начинает осуществлять все операции стремительно, чуть ли не мгновенно, — опыт, отчасти напоминающий состояние выхода йога из собственного тела.
Тот, кто хотя бы раз испытал это, уже никогда не будет восприниматься окружающими как присутствующий полностью здесь, рядом со всеми. Обыденность, повседневное бытие начинает соотноситься в сознании импровизатора с этим опытом. Повседневность начинает казаться как бы паузой, заполнением этого зияющего промежутка между его выходами на сцену, ускоряющимся и останавливающимся волчком Времени.
Может ли она это ему простить? Не пугает ли этот холод вневременности? Не противоречит ли этот холод, этот опыт женскому стремлению к уюту?
Дополнения и исправления превращаются в длинный ряд вопросов… Вместо завершения — суфийская тема для групповых декламаций:
МЫ НАПИСАЛИ ТЕБЕ СТО ПИСЕМ,
НО ТЫ НАМ НЕ ОТВЕТИЛ. ЭТО ТОЖЕ ОТВЕТ
Иллюстрации
Фотографии из личного архива С. Летова публикуются с разрешения автора.
Боровская лесная школа. Дед Георгий Михайлович Мартемьянов (на фотографии впереди в середине). 13 августа 1912.
Георгий Михайлович Мартемьянов (на фотографии сидит, второй слева).
В центре — моя прабабушка Александра Тимофеевна Ерыкалова, за ней стоит моя бабушка Александра Александровна Панкратова, слева от Александры Тимофеевны стоит Ольга Ивановна Панкратова, моя тетя (тетя Лёля). Семипалатинск, 20 августа 1930.
Синеблузники, в Семипалатинске. Моя бабушка Александра Александровна (в центре)
Дед Георгий Михайлович Мартемьянов, его мать и сестра. 1927.
Александра Александровна и Георгий Михайлович Мартемьяновы (мои бабушка и дедушка) на берегу озера Боровое. 19 июня 1933.
Мой дед Георгий Михайлович Мартемьянов.
Моя бабушка Александра Александровна Мартемьянова. 1930.
Моя мать Тамара Георгиевна Мартемьянова (Летова). Семипалатинск, 1952.
Семья Летовых: Федор Дмитриевич, Тамара Георгиевна, Сергей. Семипалатинск, июнь 1959.
Родители. Омск, 8 января 1961.
Мне 1 год и 7 месяцев.
Сергей. Семипалатинск, 24 сентября 1957.
Семья Летовых. Омск.
На дачном участке. Слева направо — я, бабушка, Игорь. Омск, 1960-е.
Играем с братом. Омск, 1960-е.
Игорь и коллекция значков. Омск, 1972.
Новогодний маскарад. Я в мушкетерском костюме.
Отец, классическая борьба.
Я у отца на руках. Семипалатинск, 5 мая 1957.
Родители, бабушка Александра Александровна Мартемьянова и я. Омск, 24 сентября 1961.
Тамара Георгиевна Летова.
Тамара Георгиевна Летова. Июнь 1963.
Игорь Летов (3 года 4 месяца). Январь 1968.
Бабушка, мама, Игорь и я в Чкаловском поселке. Омск.
Мы с братом, Игорю 2 года 4 месяца. Новый год. 1 января 1967.
Игорь рисует.
Игорь и его книжки.
Летовы на садовом участке. 1972.
Игорь, бабушка и я в саду. Омск.
Игорь и бабушка.
Игорь Летов. Красково. 1983.
Игорь Летов. На садовом участке. Омск.
Игорь Летов. В березовой роще. Омск.
Игорь Летов. Первая бас-гитара. Красково, поселок КСЗ.
Игорь Летов. Первая гитара. Омск.
Игорь в каске OHM («Оркестр Нелегкой Музыки»). Каску ему выдали в строительном ПТУ, он наклеил изолентой буквы. Красково, поселок КСЗ, 1982.
Братья. Омск, февраль 1978.
Мои омские друзья и я. Лето 1972.
Братья. Омск, 1976.
Оркестр Нелегкой Музыки» в клубе Рокуэлла Кента (красный уголок общежития МИФИ). Слева Михаил Жуков, между ним и мной — (с саксофоном) брат Михаила Андрей Жуков.
Театр «Школа драматического искусства» на Поварской. Я, Александр Александров и Сайнхо Намчылак. Москва, 1989.
«Мемориал Колтрейна». Братья Жуковы, Светлана Голыбина за пианино и я.
«Мемориал Колтрейна» в клубе филофонистов. ДК завода им. С. Орджоникидзе. Слева в первом ряду — Александр Царовцев, в первом ряду — художник Виктор Николаес (с бородой), рядом с ним Дмитрий Ухов и Алексей Баташов. У второй колонны слева — Владислав Макаров. На переднем плане Татьяна Диденко, рядом с ней Софья Губайдулина, перед магнитофоном — Игорь Летов. Справа от колонны — Александр Липницкий, справа от него (в темных очках) Борис Гребенщиков. В третьем ряду за Татьяной Диденко — Андрей Сучилин. Москва, май-июнь 1983.
Братья. Омск, 1976.
Игорь Летов.
Я в химической лаборатории.
«Гражданская оборона».
Сайнхо Намчылак в императорском замке в Китце, Австрия. Май, 1989.
Сайнхо на дороге из Красноярского края в Туву (Тува — вдали, долина).