Стоит ли говорить, что, когда мне представилась возможность наконец выполнить само движение самообороны, я и рук-то не чувствовала. Сколько ни пыталась сделать рывок, достаточный для того, чтобы оттолкнуть его, ничего не выходило. Руки болтались, словно плети, и отказывались слушаться. Даже злость, закипевшая внутри, не помогала собраться с силами. Я была похожа на карликовую собачку, обозлившуюся на бульдога. Нет, на волкодава.
Один за другим показывал Чан Мин приемы. Его глаза налились кровью, мышцы вздыбились, он дышал прерывисто и часто и, хотя продолжал делать вид, что во всех подробностях раскрывает нам – неумехам – техники боя, на самом деле хотел только одного – помучить меня.
Захваты рук, от которых у меня темнело в глазах, толчки, заставлявшие сгибаться пополам, подсечки, после которых я мешком валилась на землю, – все было настоящим. Он повторял каждый прием по нескольку раз, и чем хуже у меня получалось, тем больше было повторов. Похоже, он знал какие-то особые болевые точки на теле – без заметных усилий ему удавалось заставить меня едва ли не выть от боли.
Не знаю, понял ли кто-то из зрителей, что на самом деле происходило, но никто даже не пошевелился. Мой затуманенный от боли взгляд раз за разом выхватывал лицо Ю Джона. Он выглядел спокойным. Холодные отстраненные черты.
«У тебя здесь нет друзей, – шепнул внутренний голос. – Только враги».
Чан Мин сделал подсечку, и я, поскользнувшись на мокрой траве, неловко завалилась на бок, расцарапав руку о камень. Это меня и спасло. Кровь, выступившая на ладони, наконец заставила Джи Хе прекратить «мастер-класс». Точнее, она предложила Чан Мину выбрать нового ассистента, а меня отправила в медпункт. Услышав об этом, Чан Мин аж затрясся от злости, но перечить не стал. Я поскорее поднялась и, пользуясь моментом, поспешила сбежать.
Все тело ныло, но времени на то, чтобы жалеть себя, не было: я рассчитывала успеть заскочить на продуктовый склад, пока все на поляне. Мои запасы рамена нужно было пополнить, иначе я рисковала уже в скором времени остаться совсем без еды. До сих пор я несколько раз бывала на складе, когда помогала Да Вун на кухне, но так и не нашла, где лежат консервы и лапша. Зато я точно знала, где искать не стоило, – большинство полок и шкафчиков я проверила еще в прошлый раз.
Зажав рану на ладони рукавом толстовки, я обшаривала оставшиеся полки. Пришлось встать на табуретку, чтобы достать до самого верха. Да! Так и есть, они здесь, под самым потолком. Я натолкала рамена за пазуху и, соскочив с табуретки, бросилась прочь.
«Мастер-класс» на поляне продолжался: выглянув из-за угла дома, я заметила, как Чан Мин отрабатывал «защитные техники» с Тэк Бомом. Незаметно прошмыгнув мимо, я спрятала добычу в комнате, затолкав в свой чемодан. Теперь пора в медпункт.
Я двигалась через двор быстро и бесшумно – ни дать ни взять ниндзя. Рукав перепачкался кровью, тело болело от каждого движения, но я чувствовала прилив сил: удачное посещение склада воодушевило меня. «Я могу их обмануть, могу опередить!» – думала я, распахивая дверь медпункта.
От неожиданности я едва не вскрикнула. Су А продолжала сидеть все в той же позе, мертвенно-бледная и отстраненная. Но она была не одна. Рядом с кушеткой стояла женщина. Одетая в нечто блеклое и мешковатое, с растрепанными седыми волосами и полным отсутствием макияжа, она выглядела давно махнувшей на себя рукой. О том, что она еще не старая, говорила гладкая кожа и заметная даже под ворохом линялых тряпок грациозная фигура. Она была красивой еще совсем недавно: длинная, как у балерины, шея, тонкие изящные руки. Она и сейчас могла бы быть настоящей красавицей, но… Тусклые полуприкрытые глаза заметно прибавляли ей возраста.
Это оказалась мать Су А. Я поприветствовала ее почтительно, как принято, знакомясь со старшими, но она, кажется, не обратила бы внимания, даже если бы я вместо вежливого поклона попросту кивнула ей. Она поздоровалась в ответ, но голос ее прозвучал механически и с каким-то надрывом, как расстроенное пианино.
– Вы заберете Су А домой? – спросила я.
Женщина кивнула.
– Джи Хе рассказала вам, что случилось?
Женщина покачала головой:
– Она не знает правды, – голос ее дрогнул. – Она не верит в то, что моей дочери уготована судьба Ри Ю.
– Ри Ю? Кто это? – спросила я.
– Она мечтала стать омоним, но Он, – она произнесла это с подобострастием, – отверг ее. Ри Ю воткнула иглы в мой порог и сказала, что, заняв ее место, я рожу дочь для той же судьбы.
«Омоним» – это слово корейцы используют для почтительного обращения к матери. Но эта женщина, похоже, вкладывала в него какое-то другое, особое, значение. Она говорила, как будто бредила, – отрывисто, без эмоций. И не смотрела мне в глаза. Вообще не смотрела на меня. Она казалась ожившей восковой куклой: блеклая желтая кожа и механические шарнирные движения. Я не знала, что ответить ей, но она и не ждала ответа.
– В Нем так много жизни… – вдруг зашептала она. – Так много жизни! Сейчас еще больше, чем тогда. Но рядом с жизнью всегда – помни, всегда – ходит смерть. Они неразлучны. Ри Ю говорила мне, а я смеялась, глядя на нее.
Женщина вдруг сорвалась с места и подскочила ко мне. Она схватила меня за руку так сильно, что я почувствовала, как из раны на ладони вновь начала сочиться кровь. Я пыталась отнять руку, но не могла – ее хватка была на удивление крепкой. Мне было некомфортно стоять так близко к ней, а она, словно специально, приближала свое лицо все ближе и ближе к моему. От нее пахло затхлостью – я чувствовала отталкивающий запах лежалых вещей. Когда она заглянула мне в глаза, ее тусклые зрачки вдруг засверкали огнем. Я отшатнулась, но она вцепилась в меня намертво.
– Это не моя Су А, – шептала она в исступлении, – это Ри Ю! Он отверг ее, и теперь она расправится с тобой!
Она сбивчиво дышала и, говоря, брызгала слюной мне в лицо. Мне хотелось одного – сбежать, но высвободиться из ее цепких рук было непросто. Поняв, что она не оставит меня, пока не услышит ответ, я начала кивать.
– Да-да, – ответила я, – я все поняла, можно мне… Э… Можно мне уйти? Мне надо идти…
Я отступала к двери, пытаясь высвободить руку, но она продолжала с силой сжимать ее. «Да отпусти же ты!» – уже готова была закричать я, когда дверь медпункта распахнулась настежь. Женщина тут же отстранилась от меня, отступив к стене.
На пороге стоял Чан Мин. Он ввалился в помещение, едва не сшибая все на своем пути. Багровое лицо, раздутые, как у разъяренного быка, ноздри, из которых дыхание вырывалось со свистом, – я была уверена, что он пришел за мной и вот-вот схватит за шиворот и выволочет на улицу, чтобы уж на этот раз точно забить до смерти.
Но ошиблась. Оттолкнув меня, он прошел к шкафчику с лекарствами и, выхватив оттуда какой-то флакон и вату, тут же смочил ее и приложил к лицу. Только теперь я заметила на его красном лице еще более яркий участок – разбитую нижнюю губу. Она распухла и посинела, а по подбородку сочилась кровь. Он прошел обратно к двери, со злобой пнув неудачно оказавшийся на его пути стул. На пороге Чан Мин на миг задержался, и я испугалась, что он вернется, но этого не случилось. Он вышел, так хлопнув дверью, что та едва не слетела с петель. От неожиданности я подпрыгнула, но вскоре стало ясно, что этот жест устрашения предназначался не мне.
Дверь снова отворилась, и на порог ступил Ю Джон. Его потрепанный вид все объяснил: только что они с Чан Мином подрались. И похоже, тот здорово получил. Мне пришлось сделать усилие, чтобы сдержать улыбку. Ю Джон мельком взглянул на меня и прошел к шкафу. Когда он повернулся к свету, я заметила, что и ему, похоже, досталось. Его левую скулу – прямо над родинкой – теперь украшал здоровенный синяк. А когда он доставал из аптечки бинт и антисептик, я заметила, что кисть его правой руки разбита, – костяшки пальцев были покрыты свежими ссадинами вперемешку с грязью.
Не удержав флакон с лекарством левой рукой, он выронил его, и тот укатился прямо мне под ноги. Я подняла флакон, подошла к Ю Джону и, быстрым движением схватив его за руку, вылила жидкость на рану. Антисептик пузырился и шипел, а я убирала остатки грязи ватой. Затем я смочила лекарством чистый кусок ваты и приложила к его пальцам.
– Надо забинтовать, – сказала я.
Он покачал головой:
– И так заживет.
Тут я сообразила, что все еще держу его руку, хоть и не могу больше ничем ему помочь. И он не отнимал ее. Странно, но вид его содранной кожи заставлял меня морщиться от боли. Я не чувствовала ничего подобного, когда той ужасной ночью бинтовала раны Су А.
Вспомнив о ней, я невольно повернула голову в ее сторону. И, перехватив ее взгляд, оторопела. До сих пор бездумно пялившаяся в стену, теперь она смотрела на меня в упор, и ее взгляд пылал такой злобой, что налитые кровью выпученные глаза Чан Мина показались мне теперь вполне дружелюбными. Ее прищуренный немигающий взгляд источал змеиный яд. И отравить им она хотела меня.
Ю Джон вдруг отстранился и молча вышел, оставив меня наедине с матерью и дочерью, между которыми, казалось, не существовало вообще никакой связи, кроме того, что обе они казались мне спятившими.
Когда мы остались втроем, Су А наконец отвернулась, и я вспомнила, зачем пришла сюда. Моя собственная рука все еще была в крови, а рану покрывал слой грязи. Я смочила вату антисептиком и протерла ладонь. Мне хотелось поскорее уйти, оставив мать и дочь наедине, как вдруг в руках у женщины я заметила мобильный телефон, и в мозгу родилась совершенно неожиданная мысль.
Я резко повернулась к ней. До сих пор не знаю, как подобное пришло мне в голову, но я выпалила на одном дыхании:
– Вы знаете, мы с Су А так сблизились в лагере, и вот сегодня вы увезете ее, а у нас даже нет ни одного фото вместе. И здесь запрещено пользоваться телефонами… Могу я попросить ваш? Всего одно селфи.
Женщина уставилась на меня, выпучив глаза. Она молчала, и я не могла понять, сообразила ли она, что мне нужно.