– Потому что на этих чертовых дорогах гололед! – орал в ответ красный от натуги папа. – Отвяжись от меня! Предоставь мне вести свою машину, как я хочу.
– Перестаньте! Перестаньте же! – шипела на них мама, выволакивая из машины нагруженные сумки. – Что о нас подумают!
– Да мне-то что? – звенел в морозном воздухе голос Хелен. – Подумаешь, какие-то алкаши!
– Прекрати! – Мама ударила Хелен по плечу.
Хелен тоже ударила ее:
– Отстань! Чего это ты так стесняешься? Того, что твоя дочь – такая же алкоголичка?
– Никакая она не алкоголичка! – ответила мама.
– Ах, какие грубые выражения! – пропела Хелен. – Тебе придется покаяться на исповеди в сквернословии. Но ты права! – победоносно продолжала моя сестрица. – Она не алкоголичка, она – наркоманка!
У мамы и у папы сделались каменные лица, и они оба опустили головы.
Я с тоской наблюдала за всем этим из окна. Мне хотелось убить Хелен. И родителей мне тоже хотелось убить. И себя тоже.
Мы неловко обнялись. Иначе обниматься мы не умели. И улыбнулись друг другу. Мои глаза наполнились слезами.
Хелен вместо приветствия сказала:
– Х-х-хосподи, ну и задрогла же я!
Мама вместо приветствия ткнула Хелен в бок и сказала:
– Не поминай имя Божие всуе.
Папа сказал:
– Здорово!
Тогда я не обратила на это внимания. Перед тем как завести все эти никому не нужные разговоры, мама сунула мне в руку сумку:
– Мы тебе кое-что принесли.
– Чудесно, – сказала я, заглянув в сумку, – «Тайто». «Тайто» и еще раз «Тайто». Спасибо.
– И «Баунти», – сказала мама. – Там еще должно быть десять батончиков «Баунти».
Я снова заглянула в сумку:
– Что-то не похоже.
– Я их клала, – сказала мама. – Я точно помню, как я клала их сегодня утром.
– Ах, мама! – сочувственно произнесла Хелен, ее хитренькое кошачье личико было сама невинность. – Память у тебя уже не та!
– Хелен! – резко скомандовала мама. – Отдай!
Хелен угрюмо открыла сумочку:
– А почему мне-то нельзя?
– Ты прекрасно знаешь, почему, – ответила мама.
– Потому что я не наркоманка? – спросила Хелен.
Все вздрогнули.
– У тебя еще все впереди, – пообещала мама.
– Съешь один батончик, – разрешила я.
– А три можно?
Я им все показала, гордясь и одновременно стесняясь. Стеснялась я, когда они говорили, например:
– Не помешало бы тут стены покрасить. А то так же, как у нас дома.
– Есть тут кто-нибудь знаменитый? – шепнула мне Хелен.
– Сейчас нет, – небрежно бросила я в ответ.
К моему огромному облегчению, она просто громко сказала: «Блин!» и все.
Я провела их в столовую. Она была битком набита. Все это выглядело, как, вероятно, день Страшного суда. Нам удалось пристроиться на кончике скамейки.
– Ла-а-нно, – сказал папа каким-то странным голосом. – Хаар-ршотут.
– Что ты сказал, папа?
– Харршотут.
Я вопросительно посмотрела на маму.
– Он говорит, что тут хорошо, – объяснила она.
– Но почему ты так по-дурацки разговариваешь? – удивилась я. – К тому же тут вовсе не хорошо. Далеко не хорошо.
– «Оклахома»! – прошептала мама. – Он получил маленькую роль в постановке «Блэкрок Плейере». Он репетирует акцент. Правда. Джек?
– Точна-а. – Папа потрогал поля воображаемой соломенной шляпы. – Мэ-эм, – добавил он.
– Мы уже с ума все от него сходим, – сказала мама. – Если я еще раз услышу, что «пшеница у нас достанет слону до глаз», то, клянусь, убью этого слона.
– Давай-ка спешивайся, – посоветовал папа, – и выпей молочка.
– А это уже не «Оклахома», – проворчала мама. – Это тот, другой парень, ну как его, тот козел…
– Сильвестр Сталлоне? – подсказал папа. – Нет, сейчас не до него… Надо репетировать. – Он повернулся ко мне. – Вживаться в образ, понимаешь? Я должен жить, есть, дышать, как мой персонаж.
– Он уже неделю ест на ужин печеные бобы, – сказала Хелен.
Вдруг мне пришло в голову, что, пожалуй, не так уж и странно, что я оказалась в реабилитационном центре. С такой-то наследственностью.
– Бо-оже мой! – воскликнула Хелен. – Кто этот парень?
Мы проследили ее взгляд. Она смотрела на Криса.
– Неплохо! Я бы его из постели не выкинула… Ай! Чего ты дерешься? – крикнула она на маму.
– Я тебе покажу постель! – пригрозила мама. Потом, заметив, что несколько человек смотрит на нее, она поспешно изобразила на лице любезную улыбку, которая, разумеется, никого не обманула.
– Все дело в ногах, правда? – задумчиво произнесла Хелен. – Он играет в футбол?
– Не знаю.
– Узнай, – велела она.
Мы сидели и неловко молчали, первая вспышка радости от встречи погасла. Мне было совестно, что мы даже не способны поддерживать тихие занудные разговоры вполголоса, как остальные. Время от времени кто-нибудь делал отчаянную попытку завязать беседу, спросив, например: «Так здесь неплохо кормят?» или сообщив: «Все-таки февраль – ужасный месяц».
Мама все время косилась на Чаки, на ее золотистые волосы, безупречный макияж, кучу побрякушек, дорогую одежду. Наконец она толкнула меня локтем в бок и театральным шепотом, который, скорее всего, и в Норвегии было слышно, прошипела:
– А что с ней?
– Спроси еще погромче, – ответила я.
Она сверкнула на меня глазами. Лицо ее внезапно побелело, она втянула голову в плечи.
– Господи Иисусе, – вдруг прошептала она.
– Что?
Мы все стали бешено вертеть головами, пытаясь понять, что ее так поразило.
– Не смотрите туда! – прошипела она. – Опустите головы!
– Да что такое? Кто там?
– Это Филомена и Тед Хатчинсоны, – сказала она папе. – Что они здесь делают? А если они нас увидят?
– Кто это такие? – хором спросили мы с Хелен.
– Знакомые ваших мамы и папы, – пояснил папа.
– Откуда вы их знаете?
– По гольф-клубу, – прошептала мама. – Боже нас сохрани… Какое унижение!
– Да-а не, сперва-то мы их не там встретили, – продолжал «репетировать» папа. – Было вот как: их собака, то есть, я хотел сказать, их псина, сбежала, а мы нашли…
– О боже, они идут сюда! – в ужасе прошептала мама. Она чуть в обморок не упала.
Мне было неприятно. Если она так стесняется моего пребывания здесь, то почему именно она так настаивала на нем? По ужасающе сладковатой улыбочке, которую она наклеила на лицо, я поняла, что Хатчинсоны нас увидели.
– Привет, Филомена! – проговорила мама севшим голосом.
Я обернулась. Это была та самая женщина, которую я неделю назад видела с Крисом. Видимо, его мать. Она держалась с гораздо большим апломбом, чем моя мама.
– Мэри! – просияла она. – Никогда не думала, что ты алкоголичка!
Мама заставила себя рассмеяться.
– А у тебя к чему пристрастие, Филомена? К лошадям?
Они еще некоторое время втыкали друг в друга шпильки, как будто находились на вечеринке с коктейлями. Тут я заметила игрока Дейви. Он сидел за противоположным концом стола, и лицо у него было потерянное, а взгляд тусклый. Во мне мгновенно вспыхнуло желание защитить его.
– У нас здесь сын, – сказала Филомена. – Куда он подевался? Кристофер!
Точно, она мать Криса. Что ж, совсем неплохо, если его родители познакомятся с моими. Это будет полезно. На тот случай, если, выписавшись отсюда, он мне не позвонит. У меня будет предлог увидеться с ним – например, занести миссис Хатчинсон какую-нибудь банку с завинчивающейся крышкой. Мама и ее подружки постоянно обменивались этими банками: из-под зеленого горошка, квашеной капусты и тому подобное. По-моему, они только этим и занимались. Мама попыталась представить нас друг другу:
– Наши дочери: Клер… – она указала на меня.
– Рейчел, – поправила я ее.
– …и Анна, то есть нет, Хелен.
Хелен вежливо извинилась, доверительно сообщив миссис и мистеру Хатчинсон: «Я сейчас лопну, если не пописаю», – и отвалила. Я очень скоро последовала за ней. Не то чтобы я ей не доверяла, а просто… я ей не доверяла.
Она сидела на ступеньках, окруженная мужчинами. (В столовой, должно быть, остались лишь брошенные жены и дети.) Одним из мужчин был Крис. Это не удивило меня, но особой радости я, конечно, не испытала. Хелен развлекала аудиторию страшными историями о своем запойном пьянстве:
– Часто я просыпаюсь ночью и не могу понять, как добралась домой, – хвасталась она.
И никто не поставил ее на место, сказав: «Это еще что! Вот я иногда просыпаюсь и не могу понять, жив я или мертв», а ведь любой из них имел основания это сделать. Вместо этого они просто из кожи вон лезли, стараясь ей понравиться и строя грандиозные планы. Например, чтобы она немедленно поступила в Клойстерс, сейчас как раз есть место, свободная койка между Нэнси и Мисти…
– В случае чего можете лечь со мной, – предложил Майк, чем вызвал у меня приступ ярости. Ведь его несчастная, замотанная, регулярно приносящая печенье жена была в каких-то двух шагах.
Кларенс, разумеется, сделал попытку погладить Хелен по волосам.
– Прекратите немедленно! – резко одернула его она. – Не меньше, чем за десять центов.
Кларенс начал было рыться у себя в карманах, но Майк схватил его за руку и сказал:
– Она шутит.
– И не думала, – ответила Хелен.
Во время всей этой вакханалии я глаз не сводила с Криса. Мне хотелось понять, как он реагирует на Хелен. То есть мне хотелось убедиться в том, что она на нее не реагирует. Но они обменялись парой взглядов, которые мне совсем не понравились. Они показались мне весьма многозначительными. Я в очередной раз возненавидела себя. Вечно я выгляжу невзрачной рядом с моими сестрами. Даже моя мать иногда меня затмевает.
А я-то, дура, думала, что наши с Крисом отношения выдержат воздействие чар Хелен. Я ошиблась. У меня опять возникло это ужасное и такое знакомое чувство: «Кого ты пытаешься обмануть, девочка?» И я стояла в толпе мужчин, стараясь смеяться вместе со всеми, чувствуя себя несуществующей и в то же самое время громоздкой, как слон.