Так я и сделал.
ВИНЦЕНТОВ ДЕНЬ
Я уже говорил, что в нашей деревне много Вин-центов. Столько ни в одной деревне не сыщется. Только на одной нашей улице почти в каждом доме свой Винцент: Винцо Яворка, Винцо Бе́луш, Винцо Грзна́рик, Винцо Дрнай, дядюшка Винцо Овечка, Винцо Фья́ла. Я всех могу назвать. На винцентов день у лесорубов праздник. Они сидят в трактире, обсуждают, у кого какая пила, какой топор, какой клин.
— Лучше всех пила у дядюшки Винцо Ште́бела, — говорит Винцо Белуш.
— Нет! — возражает дядюшка Овечка. — Самая лучшая пила у Оливера Ду́бана.
— А у Грзнарика? — вмешивается Дрнай.
— Хоть у Грзнарика и хороша, а у дядюшки Оливера и дядюшки Алексина всё-таки лучше, — утверждает дядюшка Овечка.
— Какой это Алексин? — спрашивает Штебел.
— Он у луга живёт, — отвечает Овечка.
— У него, значит? У меня тоже недурна, — говорит Грзнарик.
— Твоя пила и Алексина — это всё равно что деревня Грушковец и город Ко́шице, — говорит дядюшка Овечка.
— Что-о?
— Да. Не веришь — у Белуша спроси.
— У дядюшки Алексина и киянка[1] хороша, — говорит Винцо Белуш.
— О киянке и говорить нечего, — возражает Винцо Дрнай.
— Вы сказали: Грушковец и Кошице. Разве это унижает Грушковец? — спрашивает Винцо Штебел.
— Кто сказал, что унижает? Мы о пиле и киянке говорим.
— Грушковец городом собираются сделать, — сообщает Винцо Штебел.
— Грушковец? А что можно из Грушковца сделать? Пока что у нас только парк и есть. Из-за этого? Так, по-моему, из Грушковца никогда города не будет, — возражает дядюшка Лу́кач.
— Лет этак через сто будет, — говорит Винцо Штебел. — Как вы думаете, почему дорогу нам починили?
— Винцо, ты просто глуп, — обрывает его дядюшка Лукач. — Дорогу нам потому отремонтировали, что нужна нам она.
— И раньше она нам требовалась, хоть бы и просто булыжником вымощенная, — снова возражает Винцо Штебел.
— А может, это и правда, — говорит Грзнарик. — Асфальтом дорогу покрыли, захотели с Грушковцем что-то сделать.
— Нам думать об этом нет смысла, — говорит дядюшка Овечка.
— Нет, есть, — возражает Винцо Белуш. — Асфальтовая-то дорога ведь денег всё-таки стоит.
— Вот увидите, годиков через сто будет приличный городок из Грушковца, — отвечает Винцо Штебел.
— Что через сто лет тут станет, мы всё равно не увидим, нас уж на свете не будет, — возражает дядюшка Лукач.
— У нас и площадь будет, как в Мо́дре или Пе́зинке.
— Дожидайся! Если бы задумали мы площадь сделать, надо найти какого-нибудь знаменитого человека. В его честь и площадь назвать, — говорит дядюшка Овечка.
— В Модре был Штур, — вспоминает дядюшка Лукач.
— Так это в Модре, — соглашается Грзнарик.
— Стало быть, великий человек, раз ему такой памятник поставили.
— Это известный писатель был.
— И писатель и политик.
— А разве он не генерал был? — спрашивает Винцо Штебел.
— Ты путаешь его со Ште́фаником, — отвечает Грзнарик.
— А ты тут что делаешь? — вдруг обращается ко мне дядюшка Овечка. — Поглядите только, какие сопляки в трактир ходят! Марш отсюда!
— Что тебе? — спросила меня трактирщица.
— «Бы́стрицы».
— Смотри-ка! Этакий щенок — и уже курит!
— Я не курю.
Я заплатил за сигареты и вышел вон. На улице меня остановил дядюшка Загрушка.
— Винцо, дорогой, я тебя с самого утра ищу.
Он говорит со мной как со взрослым.
— Меня?
— Ведь я говорю с тобой. Представь себе, сегодня винцентов день. Здесь, в Грушковце, ими хоть пруд пруди. Я ребятам говорю: «Нам следует играть в честь Винцентов». А как можно играть без геликона?
— Без геликона?
— Геликониста нет! Рудо Кемёнеш в Остраву уехал, и приходится всякий раз из Частой геликониста звать. Подумай, кто сейчас побежит в Частую? Мужчине, может, на работу надо идти, а нам музыку начинать с самого обеда. Вот я сразу же о тебе и подумал.
— Обо мне?
— Ведь ты, надо полагать, кое-чему уже научился?
— Песенки играть?
— Не в песенках дело! Будешь делать вот так: хр, хр, хр, хр…
— А я сумею?
— Ну тогда, по-моему, ты чистый болван! Целый месяц музыкальный инструмент терзаешь, хрипеть-то на нём можно бы уже научиться. Станешь делать: хр, хр, хр, хр… А не сумеешь, так для виду хоть надувай щёки. Беги сейчас же за геликоном, а через полчаса будь у меня.
РУДО КЕМЁНЕШ ВЕРНУЛСЯ
Совсем запыхавшись, я влетел в дом. Мама сидела за столом и щипала перья.
— Не пыхти так, ты всё у меня сдуешь, — сказала она.
— Да я сейчас уйду…
Не договорив, я вбежал в комнату.
Что такое? На шкафу, на котором всегда торчал геликон, ничего не было.
— Геликон где? — спросил я, бросаясь в кухню.
— Геликон? Я только тебе сказать собиралась. Был здесь этот Кемёнеш и взял трубу.
— Рудо?
— Он самый.
— Ведь Рудо в Остраве?
— Нет.
— Он там!
— Он третьего дня вернулся.
— Третьего дня?
— Да.
— И у нас был?
— Был у нас, дома тебя не застал.
— А что ему понадобилось?
— Да ничего. Взял геликон и ушёл.
— Он взял геликон?
— Ну да.
— А почему вы ему отдали?
— Отец отдал.
— А почему?
— Рудо сказал, что труба его.
— Чья?
— Рудова.
— Совсем не его!
— Так он сказал.
— Дядя Загрушка говорил, что все трубы общественные.
— Не знаю.
— Почему же вы отдали?
— Что ты на меня кричишь? — сердито спросила мама.
— А зачем вы ему отдали?
— Иди к нему и спрашивай с него!
— Он мне не отдаст.
— А почему он отдать должен?
— «Почему, почему»! Кому её дядя Загрушка дал?
— Он тебе на то время дал, пока Рудо в Остраве находился. Вернулся Рудо, значит, и труба опять к нему перешла.
— Она ведь не его!
— Его… Вон там ведро, сходи-ка лучше к Ризику за водой.
— Не пойду!
— Что ещё за «не пойду»? Ты у меня только не послушайся!
— Не пойду!
— Ну, без разговоров! — приказала мама.
— А вот и не пойду!
— Ах, вот как?!
Мама встала и пошла за отцовским ремнём.
Я схватил ведро и выскочил на двор. Там с досады и от злости я швырнул ведро в снег и пнул его изо всех сил. Это делать как раз и не следовало: из сарая вышел отец.
— Ты что делаешь? — удивлённо спросил он.
— Ничего!
— Мариша, подай-ка мне ремень! — воскликнул отец, обращаясь к маме, и направился в кухню.
В ту же минуту я оказался на улице.
Я УШЁЛ ИЗ ДОМА
Я вздумал было пойти к дядюшке Загрушке, да одет был совсем не по-праздничному. Приду к нему в будничном, а дядюшка Загрушка ругать меня за это начнёт. Да и зачем я туда пойду? Раз Рудо вернулся, дело и без меня обойдётся. Рудо старый музыкант, а я ещё ничего играть не умею.
Я отправился бродить по деревне, но пробирался от дома к дому так, чтобы ни отец, ни мать меня не заметили. Как теперь я домой вернусь? Сейчас отец меня непременно выдерет. Правда, можно вечером прийти, когда отец на работу уедет. Мама даст мне щелчок-другой, на том дело и кончится. А может, и просто за вихор дёрнет. Нет, отец меня не помилует. Пойти домой сейчас, так мне и от мамы и от отца влетит.
Я встретил Юро Ва́нду и Ми́лана Фу́тко. Они шли кататься на лыжах.
— Пойдём с нами, — позвали они меня.
— Мне что-то не хочется.
— Да у тебя и лыж нету! — воскликнул Милан.
— Я тебе свои покататься дам, — предложил Юро Ванда.
— Нет. Неохота мне.
— Просто на лыжах не умеешь кататься, — ухмыльнулся Милан и оттолкнулся сразу двумя палками.
Не пойти ли мне к Лацо Гельдту? Но мама, уж конечно, будет там меня искать. И я не пошёл к Лацо.
— Винцо, Винцо! — окликнул меня кто-то.
Оглядываюсь.
— Винцек, ты разве не пойдёшь с нами? — Мне улыбается дядюшка Тауберт с барабаном. — Гм… С чего это ты тут ходишь? Ты именинник сегодня, мы в твою честь играть к вам придём.
— Правда придёте?
— Ну, понятное дело! К каждому Винценту зайдём. И не только к Винцентам, но и ко всем лесорубам. А ты почему надутый какой-то?
— Да нет, я ничего.
— Ну да, я по лицу вижу.
— Озяб немножко, — отвечаю я дядюшке Тауберту.
— Озяб? Разве так холодно? Ты просто плох оделся. Почему ты не надел зимнее пальто?
— Нету.
— Как так?
— Дома оставил.
— Ну вот я и говорю, что плохо оделся. Мы придём к тебе сегодня, сыграем в твою честь.
— А когда? Когда придёте-то? Вечером?
— Вечером. Сегодня славный такой денёк, — говорит дядюшка Тауберт.
— Где там славный! Холодно!
— Это тебе кажется. Зиму через месяц поминай как звали. Ты погляди, воды-то сколько на дороге!
— Дождик идёт.
— Никакого дождика нет. Такое тепло — хорошая примета. Примету знаешь?
— Нет, не знаю.
— На винцентов день воды много — вина будет много.
— А почему?
— Оттепель сегодня.
— Но почему же вина будет много?
— Люди опытные уж знают.
— Но неправда это, наверное.
— Как бы не так! Если на Винцента курица из лужи воды напьётся, значит, в тот год вина много будет… Так ты, значит, не пойдёшь с нами?
— Рудо Кемёнеш вернулся, — еле выговариваю я, потому что у меня в горле стоит какой-то ком.
— Что с тобой?
— Ничего.
— Набедокурил что-нибудь? Признавайся.
— Да нет, ничего.
— Ну так я пошёл.
ГОЛУБЕЙ МНОГО
Я всё ещё бродил по деревне. Мне холодно, хоть и оттепель. Снега ой-ой ещё сколько! А на дороге слякоть. Хоть бы пальто у меня было!
Я нашёл на винограднике сторожку и оттуда давай глядеть на горку, где было полно ребятишек. Они скатывались с бугра на лыжах, на санках. Им-то что, дома их никто не заругает! Может, и побранят, так не побьёт хоть никто.
Анча Фиалова спускалась в деревню по руне. Руна — это такая насыпь из камней между виноградниками. Руны длинные и летом зарастают малиной, но сейчас вся малина под снегом.