Над всей Велиной чащей сверкало, грохотало и громыхало, дождь стоял уже сплошной стеной… повсюду, кроме одной-единственной небольшой полянки в самом сердце леса. Пожалуй, если бы эту полянку увидели Ксюша и Константин, они бы сильно удивились, хотя и вздохнули бы с облегчением.
На мягких ложах из палой листвы, тепло укрытые листвяными же одеялами, посреди полянки мирно спали в рядок все пропавшие – включая не только «спасательный отряд», но и, как ни странно, Дёму Квасникова. На лицах у всех них было такое умиротворённое выражение, как будто им снились совершенно замечательные сны. Деревья вокруг обступили ребят ещё теснее, чем раньше, и так плотно сомкнули ветви и листья над их головами, что до спящих не долетало ни единой капли дождя.
А вокруг полянки, у самых стволов деревьев, кружком сидели несколько девушек-красавиц с длинными тёмными волосами. Одеты девушки были странно, необычно: в светлые платья, похожие на рубахи, с вышитым воротом, а ноги их и вовсе оставались босыми. И все они тихонечко напевали колыбельную.
Дирижировала хором крошечная старушка в переднике-листике.
Когда в песне возникла пауза, одна из девушек повернулась к ней.
– Баба Листина, – шёпотом спросила она, – а ну как проснутся? Рассвело давно…
– Рано ещё, – проворчала та, – ить всю ночь шатались, неугомонные! Тьфу! А вы не отвлекайтесь. Пойте давайте!
И девушки послушно затянули новую колыбельную.
Гроза закончилась так же неожиданно, как началась. Просто вдруг разбежались в разные стороны тучи, и тут же выкатилось на прояснившееся небо солнце, раззолотив мокрую траву и украсив каждую капельку на листьях сверкающим бликом.
Ксюша, отбросив капюшон дождевика, с недоумением озиралась.
– Мы… мы, похоже, сбились с пути!
А совсем недалеко от неё, в тени деревьев, происходила знаменательная встреча. Всё ещё дрожащий Теша сам-то помнил, что мех у него светло-сиреневый. Но выглядел он сейчас как непонятная и очень грязная зверушка с длинными ушами и хвостом. Наверное, поэтому Леший, заметив его, не сразу признал однажды виденного квартирного. А признав, гулко расхохотался.
Вожатые неподалёку вздрогнули, приняв этот звук за запоздалый раскат грома.
А Леший, отсмеявшись, хлопнул Тешу по плечу.
– Знаю-знаю, – проскрежетал он. – Своих ищешь… да не боись, не тронул я их. Сейчас всех выведем!
Никто из «Искателей» не мог потом точно сказать, что именно произошло ночью. Все помнили, как брели по лесу, как встретили неведомое чудовище, а потом вдруг… проснулись. И знали только, что сны им снились исключительно хорошие и разноцветные. Да ещё вспоминалась какая-то удивительной красоты песня.
А как только ребята проснулись, так тотчас услышали неподалёку «Ау!» Ксюшиным голосом, на который радостно и кинулись. И в этот раз даже вечно сердитый Константин Алексеевич сгрёб в объятия первых, кто попался под руку, – к слову, это оказались Дёма и Арам. Правда, он тут же устыдился своего порыва и принялся демонстративно пересчитывать ребят вслух. Что до Ксюши, та, совершенно не стесняясь, плакала от счастья.
Ещё одна порция слёз и объятий «Искателей» ожидала в лагере – сначала от несгибаемой Нагайны, а затем – от Тромбона. Последняя едва не переломала кости Тохе и Араму, стискивая их своими ручищами (по крайней мере так утверждала Тоха. Арам терпел всё это, мужественно стиснув зубы). Нагайна, кстати, первой догадалась изумиться, отчего это ребята вернулись из леса не только совершенно сухими, но даже почти не испачкавшись. Увы, объяснить этого не могли и сами «Искатели», которых теперь в столовой отпаивали горячим чаем с булочками.
Тешу встречал в лагере один только Семён, но встречал как героя. Старик не находил себе места от беспокойства, и в итоге вышел за ворота лагеря, готовый и сам отправиться на поиски, теперь уже не только ребят, но ещё вожатых и Теши.
Когда из леса гурьбой показались возглавляемые вожатыми ребята – кто-то из них даже помахал лагерному, – Семён вздохнул было с облегчением. Однако кое-кого не хватало, и старик снова забеспокоился. И только спустя несколько долгих-предолгих минут из леса показались ещё две фигуры, невидимые, как и сам Семён, для стоящего у ворот толстяка-охранника, с облегчением вытиравшего сейчас пот со лба.
Теша и Леший шли рядом и вели неторопливую дружескую беседу. Остановившись у крайних деревьев, лешак оглянулся, кивнул Семёну, пожал лапку Теше и исчез. Семён не спеша, степенно, подошёл к Теше и тоже пожал ему перепачканную лапку.
– Ну… ну, гастролёр! Уважаю!
Теша, похожий сейчас на хвостатый и ушастый комок грязи, немедленно застеснялся, а Семён тут же отвесил ему подзатыльник.
– За что? – пискнул Теша, но его уже подхватили на руки и потащили сквозь забор в лагерь. – Я и сам могу! – попытался было отбиться квартирный.
– С такими лапами?! – возмущённо фыркнул Семён. – У меня, между прочим, полы чистые, не будь я банник! Уж тебе-то, милок, точно хорошая баня не помешает…
– Надо бы для Теши прихватить, – с набитым ртом проговорила Тоха и тут же, взяв с блюда очередную булочку, сунула в карман. Лицо её при этом почти сразу приняло задумчивое выражение. Тоха принялась лихорадочно ощупывать все свои карманы, а затем замерла, глядя прямо перед собой.
– Ты чего? – Миша, сидевший рядом с ней, подумал, что Тоха, может быть, подавилась.
– Мне надо вернуться в лес, – шёпотом сообщила девочка. В глазах её уже стояли слёзы, и Миша не на шутку испугался. Бесстрашная Тоха не плакала никогда.
– С ума сошла? – так же шёпотом спросил он, оглянувшись на взрослых. В столовой вокруг беглецов сейчас собрался, похоже, чуть ли не весь персонал лагеря. Тоха отчаянно замотала головой.
– Я потеряла мамину медаль!
Глава восьмаяРодительский день
Со всего шестого отряда «Искателей» и отдельно – с Антонины Гавриной из седьмого отряда «Бобрят» отныне не спускали глаз все вожатые поголовно, а так же охранник, завхоз, музыкальный руководитель и прочие сотрудники лагеря «Солнышко», от технички до директрисы включительно. Стоило только кому-нибудь из ребят сделать пару шагов в сторону, как откуда-то тут же возникало двое-трое взрослых, ненавязчиво любопытствующих: а куда это ты, дорогой, собрался?
Лиза Исакова наконец ощущала себя вполне счастливой: ей доставалось столько внимания, сколько она заслуживала.
Дима Доброхотов и Митя Гроссман страдали. В таких условиях любые подвиги и авантюры стали просто невыполнимы. Что уж тут говорить о поисках клада!
Тоха Гаврина ходила мрачная и угрюмая. Глаза у неё были вечно красные и опухшие, как будто по ночам она украдкой плакала в подушку, но застать её за этим занятием уж точно никому бы не удалось. Она только вела себя ещё задиристее, чем обычно, высмеивала всех окружающих и будто всё время вызывала кого-то на бой. Четырежды её ловили при попытке сбежать: один раз у ворот лагеря и один – почти наверху забора. Ещё дважды она пыталась удрать вплавь с лагерного пляжа.
…Идея принадлежала Мише. Теша рассказывал ему про события той знаменательной ночи и уверял, что с Лешим вполне можно договориться, «если с ним по-хорошему». Однако все эти заверения лишь укрепили Мишу в мысли, что Лешего прежде всего необходимо задобрить. Поэтому он долго и вдохновенно рассказывал Ксюше, как здорово будет начать новую традицию лагеря, и как запомнят это все ребята в лагере и их родители. А после уже Ксюша с горящими глазами убеждала в том же самом директрису Зою Валерьевну. А ещё позже сама Нагайна подсчитывала какие-то расходы, что-то вычёркивала и звонила куда-то, чтобы договориться о льготных поставках саженцев. В конце концов Ксюша радостно сообщила Мише, что всё должно получиться. Оставалось только ждать родительского дня. И он, конечно, наступил.
С самого утра во всём лагере царило весёлое оживлёние. Даже те ребята, чьи родители по каким-то причинам не могли приехать – таких было больше всего в старших отрядах, – радовались предстоящему празднику.
Старенький «Икарус» только-только двумя «партиями» привёз родителей в лагерь, и теперь на всех лавочках кто-то сидел, кто-то обнимался, кто-то что-то рассказывал. Некоторые ребята водили мам и пап (а кое-кто – заодно младших сестёр и братьев) по территории и показывали свои комнаты.
К Мише приехала только мама: папа так и не смог отпроситься с работы. Зато мама радовалась сыну так, будто не видела его по меньшей мере несколько лет. Она с воплем с разбегу заключила его в объятия, долго рассматривала, не выпуская из рук и наконец объявила, что он, несомненно, вырос, возмужал и загорел.
Где-то рядом изумлённо возмущалась мама Тохи Гавриной, буквально остолбеневшая при виде её стрижки. Неудивительно, учитывая, что Тоха в первый же день в лагере самостоятельно отрезала себе косы, а потом Ксюша попыталась, как могла, привести в порядок остатки её волос. К слову, сейчас они уже немного отросли, но по-прежнему торчали во все стороны. Пройдёт ещё немало времени, прежде чем их удастся заплести в косы.
Что до самой Тохи, то она упорно прятала глаза и на все вопросы мамы отвечала до крайности рассеянно.
В шестом отряде никто не приехал только к Мите Гроссману, который жил слишком далеко, да ещё к Эле Мухтияровой. Её мама, по обыкновению, была в командировке, а папа – местный участковый – и без того частенько навещал лагерь (и чаще всего по милости «Искателей»). Зато к Диме Доброхотову родители приехали вместе. К слову, в первую секунду они приняли за своего сына Митю Гроссмана. И в самом деле, за прошедшее время мальчишки, которые и прежде чем-то неуловимо смахивали друг на друга, стали очень похоже разговаривать и жестикулировать. Вдобавок более низкорослый Митя вытянулся, а у темноволосого Димы выгорели на солнце волосы. Оба они изрядно загорели, и у обоих совершенно одинаково облупились носы.