— Вот св-волочь, — произнес Феликс, покосившись на Вика. — Помесь финской лайки и эстонского валенка. Нашел себе русского друга? Хочешь с ним хлебать щи из одного корыта?
— Умолкни, — посоветовал Вик холодно.
— И не подумаю. Вы оба — ублюдки, полукровки. Вам вообще нет места в стае. Я предупреждал директора, но он сказал, чтобы я… — тут он притормозил, понимая, что сболтнул лишнее. — Одним словом, вы здесь не нужны. Можете убираться оба.
— Ты забываешь, что нас двое, — сказал я. — А ты один.
— Ну… — раздался еще один голос. — Это с какой стороны посмотреть…
Еще одна тень мелькнула за спиной Вика, и я понял, почему этот Феликс так долго и неуместно понтовался. Просто тянул время.
— Он уже не очень-то один, — проговорила Майя, выходя из темноты в пятно лунного света. Чтобы пройти, она толкнула плечом Феликса, и тот молча попятился.
— Привет, — сказал я, потому что не знал, что еще сказать, но она даже не ответила. Она как будто даже не смотрела в мою сторону. Опустила морду и принюхалась к нашим следам.
— У-у, — пропела она удивленно. — Наш Сергей сам научился превращаться? Я всегда говорила, что у него большой талант.
Феликс промолчал.
— Что это? — Майя тронула лапой розочку, сиротливо лежащую на земле. — Откуда это здесь?
— Наш пионер вез тебе цветочки, — сообщил Феликс, ухмыляясь. — Подумать только, какие нежности. Может, ему было бы лучше перекидываться в котенка?
Мне снова захотелось броситься на него, но Майя стояла прямо между нами. Даже больше того. Она припала на передние лапы и уткнулась носом в белый цветок.
— Ты не романтик, Феликс, — протянула она. — И потом, котятки бывают такие славные… ох! Что это? Чья это кровь на иголках? Конечно. Я же чувствую. Ты прижимал этот цветок к сердцу, мой маленький Сережик. Как мило.
Майя подняла глаза на меня, и я клянусь — в этих глазах светилась самая настоящая нежность, и я уже был готов все ей простить. Она была совсем рядом, и я мог лизнуть ее в морду, и даже уже высунул язык и зажмурился, но в этот миг произошло кое-что другое.
Феликс прыгнул. Я видел только черную тень в лунном свете. Он прыгнул из-за Майиной спины, и я не успел собраться. Он сбил меня с ног и вцепился мне в горло. Он утробно рычал. Я знал, что он меня не отпустит. «М-ма…» — жалобно вскрикнул я, но не смог больше дышать и умолк.
В следующую бесконечную секунду откуда-то сверху раздался непонятный шум, за ним резкий удар, а потом Феликс разжал челюсти, взвизгнул как побитая дворняга, и откатился в сторону — и кто-то еще вслед за ним. Я попробовал глотнуть воздуха и захлебнулся кровью. Я еще слышал звуки борьбы и чей-то беззвучный смех — мне не хотелось думать о том, что я знаю, кто это смеялся. Потом все исчезло.
Вокруг по-прежнему было темно. Я лежал на холодной земле, неудобно подвернув руку. И что по руке бегут мурашки, и что земля холодная, я оценил не сразу. И не сразу понял, что жив.
И что я снова человек.
Было страшно трудно дышать. Да, именно так. И страшно, и трудно. Адски болела шея. Я вспомнил, почему, и тихонько застонал.
— Сергей, — услышал я голос. — Не шевелись. Будет больно.
Вик говорил холодно и спокойно, как всегда. Но я не зря умел превращаться в волка, и он тоже. Я мог читать его мысли. Только сейчас это были не мысли. Это была бешеная радость, что я жив. Да, пожалуй, так. Здесь я вынужден добавить: кажется, еще никто на свете не был так рад бессмысленному факту моего существования.
— Вик, — сказал я и постарался больше ничего не говорить.
Только высвободил затекшую руку.
Холодными пальцами он взял меня за запястье и легонько сжал. Это он так слушал пульс.
— Тихо, — сказал он. — Лежи и не двигайся. Слишком много крови потерял.
— Погоди… — Я кое-как подтянул руку к своей шее. — Что это… за тряпка?
— Я нашел твою футболку. Она почти чистая. Надеюсь, ты не получишь заражения. Просто замерзнешь. Это не навсегда.
Я улыбнулся. В полной темноте это тоже было бессмысленно, но иногда люди улыбаются даже без расчета на то, что это кто-то увидит.
Вот и я ещё улыбался, но у меня оставались вопросы.
— Скажи, где они? — спросил я. — Ну… Майя и этот?
— Ушли, — ответил он коротко.
— Но что случилось? — спросил я. — Я же помню, он прокусил мне горло… ч-черт… как больно…
— Тебе не надо разговаривать, — тихо сказал он. — Мы можем не разговаривать. Сейчас. И дальше.
Я понял, о чем он. Я прислушивался к его мыслям. Это было необычным занятием. Я как будто видел картинки, и даже чувствовал запахи, и даже заметил, что если закрыть глаза, то начинаешь слышать их еще лучше.
Я видел то, что он хотел мне рассказать. И даже то, что он не хотел. И он очень стеснялся того, что я могу увидеть, хотя это и было глупо, ведь я уже видел.
— Ты чертов вампир, — сказал я неслышно и даже усмехнулся, тоже беззвучно. — Хорошо, что я ничего не помню.
— Так всегда делают… волки, если кто-то ранен, — сказал он виновато. — Иначе рана не заживает. Мы умеем лечить языком. Ты можешь не верить, если не хочешь.
— Погоди-ка, — сказал я. — Но ведь я тогда был уже… человеком?
— Нет, — соврал он, и я знал, что он краснеет до ушей.
— Ах ты собака худая, — выругался я, как настоящий волк. — Ну что мне с тобой делать?
С ним и не надо было ничего делать. Да я и не смог бы. Я смог только кое-как привстать и сесть на земле. Наощупь отряхнул с голых боков хвою и какие-то шишки. Вокруг было темно: я забыл сказать, что мы, как обычно, вернулись в тот самый момент времени, откуда вышли. Ну то есть откуда мы стали волками. Поэтому наша ночь продолжалась.
— Дай телефон, — сказал я. — Пожалуйста.
Вик молча поднялся, подошел к моему самокату и откинул седло. И принес мне, что я просил.
Он не знал, где лежит телефон, просто читал мои мысли.
Я включил фонарик и посветил на него.
Нет, я не увидел призрака или зомби. Это был все тот же Вик, мой друг. С длинными белокурыми волосами и в холщовой рубашке. Которую, кстати, не мешало бы сменить: она вся была в бурых пятнах, которые даже не все успели засохнуть.
Мой взгляд задержался на этой рубашке.
— Спасибо, Вик, — только и сказал я.
Выключая фонарик, я успел увидеть, как он улыбается.
Я набрал номер деда. После полуминуты ожидания он взял трубку.
— Где ты, — спросил он.
Я встревожился. В его голосе звучал даже не гнев, а усталость. И еще безнадежность. Иногда таким голосом говорила тетя Элла, и я немножко жалел ее в эти минуты.
— Я… я пошлю тебе геометку, — сказал я.
Герман хмыкнул и ничего не сказал. Это было на него не похоже.
— Жди меня там, — велел он.
Я отключил звонок и поднял голову. Луна снова вылезла из-за облаков, и стала видна эта проклятая шахтерская дорога, и на этой дороге никого не было. Больше никого. Только мой самокат стоял прислоненным к стволу.
— Вик, — позвал я.
Ответа не было.
— Вик!
Я попробовал встать и не смог.
— Вик! Вернись! Ну что за дрянь, Вик! Почему… ты…
Здесь мой голос предательски сел, и еще мне стало грустно. Очень, очень грустно. Я еще мог понять, почему он не хочет встречаться с Германом, но я не мог простить, почему он оставил меня вот так. Этот Черный Лес — препоганое место, подумал я вдруг. В нем происходят невероятные чудеса — и тут же становится ясно, что на самом деле ничего чудесного в них нет. Стоит тебе влюбиться впервые в жизни, твоя девушка оказывается волчицей-оборотнем и предает тебя сразу несколько раз подряд. Ты находишь себе друга, и он спасает тебе жизнь, а потом тоже превращается в волка и исчезает, даже не попрощавшись, будто его и не было.
Так бывает только в сказках, думал я. В дрянных идиотских сказках. И я тоже стал сказочным героем. Что-то мне рассказывал дед про наши русские сказки, которые я, впрочем, отродясь не читал. Что-то там было про таких, как я. В сказках таких, как я, всегда зовут Иванами. Но не всегда царевичами.
Горестно я посмотрел на луну.
— Wexen… Hexen… Silbermond, — еле слышно прошептал я севшим голосом. Наверно, я надеялся на еще одно чудо, пусть и маленькое, самое захудалое. Но не случилось вообще ничего.
Вот разве что через четверть часа приехал Герман. Я издали видел фары его пикапа. Глаза привыкли к луне и к темноте, и я видел, как эти два светлячка дрожат и перемещаются, а затем синхронно сворачивают, приближаются и вырастают с каждой секундой.
Когда Герман накинул на меня шерстяной плед, я понял, что замерз едва ли не до смерти. Он светил на меня своим громадным переносным фонарем и рассматривал так внимательно, будто впервые видел. Я вытирал нос его платком и старался не смотреть на него. В стороне я заметил забытую ветку с белыми розами: разворачиваясь, пикап переехал ее и вдавил в рыхлую землю. В свете габаритных огней белые розы стали алыми.
Вот я дурак, подумал я.
— Дур-рак, — подтвердил Карл из кабины. Я вспомнил, как обычно называли того Ивана из сказок. Именно так его и называли.
Но когда я кое-как взобрался на подножку и уселся на кожаное сиденье (а самокат занял привычное место в кузове), старый ворон взгромоздился ко мне на колени, как черный потрепанный кот, и там притих. Его острые когти царапали мне колени даже сквозь джинсы, но я терпел.
Герман сел за руль. Он, как я уже говорил, был непривычно молчалив. Только когда мы выехали на шоссе, он бросил на меня короткий взгляд и сказал:
— Третьего раза не будет. Как только ты сможешь ходить, ты отправишься обратно в город.
— Но почему? — спросил я.
Дед прибавил газу, и я вжался в кресло.
— Ты мне дорого обходишься. Самокаты, телефоны, футболки… Кстати, зачем тебе понадобилось портить розовый куст?
— Подар-рок, — наябедничал Карл, и мне захотелось свернуть ему болтливую башку.
— Черт тебя возьми, — сказал Герман. — Это очень старый куст. Последний раз его обкорнал твой отец. Почти в твоем возрасте. Это тоже был подарок…