— Это же Пушистик, — улыбнулся я. — Я его помню. Только он потерялся.
— Да… вот тогда и потерялся. Ты по нему долго горевал, — сказал Герман. — Как бы не дольше, чем по родителям…
Видео было длинным. Камеру, наверно, держал мой отец, потому что мама тоже часто попадала в кадр. Она смеялась. На столе стояли пивные банки. Им было весело. Где-то в углу, кажется, светился телевизор, потому что мама часто смотрела туда, и на ее лице мелькали цветные сполохи.
Как вдруг ее лицо изменилось. Она повернулась к окошку. Прижалась лицом к стеклу. Было непонятно, что она могла там увидеть: на улице было темно. Тот, кто держал камеру, сделал попытку снять вид из окна, но из этого ничего не вышло. Показалось только на пару секунд его лицо, отраженное в темном стекле. Это лицо было встревоженным.
— Это последний раз, когда я его видел, — сказал дед каким-то чужим голосом. — Вот здесь, в отражении.
Дальше… дальше мой отец вышел за дверь, положив камеру на стол. Изображение перевернулось на бок, да так и осталось неподвижным. Был виден только черный прямоугольник окна, кусок алюминиевой рамы и отраженные объекты неясной природы.
— Матвей первым покинул вагончик, — сказал дед. — Зачем-то отцепил машину, завел мотор и поспешно уехал. Это выяснилось уже после. Твоя мама не дождалась его и тоже вышла наружу… Этого не следовало делать. Ее так и не нашли. Ни живой, ни мертвой.
Я, уже не скрываясь, вытер слезы.
— «Ниву» наутро нашли в овраге, сгоревшей. Зачем Матвея туда понесло? Никто не знает. Прицеп так и остался в лесу. Ты был внутри.
— В лесу? — переспросил я.
— На вересковой пустоши, рядом со старыми шахтами. Там, где сейчас этот чертов лагерь, «Эдельвейс».
— А я? Что я делал все это время?
— В основном рыдал. Довольно громко. Если включить звук на этом видео, то можно получить об этом представление… камера продолжала работать, пока не села батарейка… но лучше этого не делать.
Я стиснул зубы. Я не буду рассказывать про свой сон, думал я. Герман решит, что я сошел с ума.
— Я много раз пересматривал этот ролик, — сказал Герман. — На нем отчетливо слышно, как Мария… ну, твоя мама… захлопывает дверь, когда уходит… и не возвращается. Тогда почему же утром дверь оказалась приоткрытой?
— Не знаю, — сказал я. — Ничего не помню.
— Верю… доктор Жук тогда сказал, что в этом нет ничего удивительного… удивительно то, что ты не подвинулся рассудком за эту ночь. Хотя кто знает… такие вещи редко остаются без последствий… так он сказал. Бедняга. Он давно догадывается, в чем дело. Просто не может до конца поверить. Вот они это и почувствовали, эти подлые выкормыши Гройля… нет, рано или поздно я все-таки сожгу этот лес вместе с его шахтами. Пусть даже меня за это посадят, мать их…
Тут он замысловато выругался и замолчал. Забрал у меня планшет.
Я отвернулся. Незаметно вытер слезы. А потом спросил главное, что хотел знать:
— Но… мой отец… он тоже был… волком-оборотнем? Или он был просто лесником? Ну, как ты?
Герман хмыкнул.
— Вот мы и подошли к самому важному вопросу, дружище, — сказал он. — Я его тоже откладывал. И тоже зря. Ты ведь даже не знаешь, кто такие мы, Смотрители. Или, как про нас говорят, лесники. Я ждал, когда же ты повзрослеешь и сам этим заинтересуешься… тогда слушай.
Он легонько побарабанил пальцами по столу, собираясь с мыслями.
— С начала времен мы движемся бок о бок, — сказал он. — Оборотни и Смотрители. Волки и лесники. Но не потому, что мы охраняем мир от них… или их от мира… тут сложнее. Ведь мы одной с ними крови. Так часто бывает, что родные братья соперничают друг с другом…
— Но ведь в итоге кто-то всегда побеждает? — спросил я. — И кто же победит? Мы… или они?
— До сих пор победить не удавалось никому. На любую силу всегда находится другая сила. Может быть, само мироздание стремится к равновесию… на программном уровне…
Наверно, он прочитал сомнение на моем лице, потому что добавил:
— А может быть, тому, кто в нас играет, это еще не надоело. Тебе ведь не надоели игры в твоем телефоне?
Я признался сам себе, что уже немного поднадоели.
— Об этом я тоже думаю с беспокойством, — сказал дед. — Что, если он тоже повзрослеет? Ну, тот, кто в нас играет уже целую вечность?
За окном каркнул ворон, и я вздрогнул от неожиданности.
— Что там у него опять стряслось? — удивился дед. Встал и направился к окну. Но Карл и сам уже был тут как тут. Стуча когтями, приземлился на деревянный подоконник и снова каркнул:
— Кар-раул! Вор-рота!
Дед выглянул из окна, но ничего не увидел. Поспешно вернулся к столу. Тронул экран планшета: туда он мог выводить сигнал от видеокамер. Нахмурился. Достал из шкафа винтовку и, не оглядываясь на меня, вышел за дверь.
Я тоже встал и понял, что моя голова по-прежнему кружится от слабости.
— Вор-рота, — повторил Карл. — Др-руг.
— Что-о?
Ворон рассердился.
— Марш! — скомандовал он и щелкнул клювом, как дрессировщик бичом.
Я бросился к двери, опрокинув стул. На ступеньках чуть не рухнул. И подбежал к уличным воротам сразу вслед за Германом.
Тот нажал на кнопку, и калитка отворилась.
За воротами, на площадке, усыпанной гравием, лежал мой друг Вик. Лежал ничком, подтянув под себя одну ногу в рваных джинсах и обхватив светлую голову руками. Его льняная рубашка была облеплена грязью. Больше всего было похоже, будто его прямо сейчас выбросили из машины, прямо на ходу, и он пролетел еще с десяток метров, пока не уткнулся носом в песок.
Дед склонился над упавшим, но трогать его не спешил.
— Вик! — позвал я. — Что случилось, Вик?
Я видел, как он пошевелил пальцами. Сжал в кулак и снова разжал. Живой, подумал я с радостью. Вы, наверно, не поверите, но я еще никогда так не радовался. Наверно, я слишком часто говорю это «еще никогда», но в последние дни со мной много чего случалось впервые.
— Вроде цел, — проговорил дед, внимательно разглядывая лежавшего. — Только вымотался до последнего. Всю дорогу бежал на двух ногах, что и неудивительно… средь бела дня так просто не обернешься… Эй, викинг! Говори, что произошло?
Вик застонал. Вытянул ногу. Но перевернуться не смог.
— Я убежал, — сказал он хрипло. — Они за мной гнались.
Дед поднял голову. Прислушался.
— Поблизости нет никого, — сказал он. — Врешь, может быть?
Вик уронил голову на песок.
— Он не врет, — сказал я. Я снова мог слышать его мысли. Я знал, что ему пришлось несладко. Я даже знал, где он провел эту ночь. В какой-то яме среди сосновых корней, которую он же накануне и вырыл лапами. Ну… когда еще был волком.
Там он с непривычки жутко замерз, но никто не принес ему теплый плед.
Мне стало стыдно.
— Что ты сразу к нам не пришел, — спросил я тихо. Так тихо, чтобы Герман не слышал.
— Я не хотел, — ответил Вик неслышно. — Я думал, ты вернешься в город.
— Эй, вы двое, кончайте шептаться, — велел дед. Кое-что он, кажется, понимал. — Два слабака — пара. Лучше принеси своему другу воды. Прямо сейчас. Иначе он вообще не встанет…
Дома, рассмотрев несчастного Вика вблизи, дед остался недоволен.
— Давление на нуле, да еще и бледный, как смерть, — оценил он, сняв с его руки тонометр. — Тебя кто так замучил?
Вик не ответил.
— Не прогоняйте меня, — попросил он вместо этого. — Они меня убьют.
— В таком виде — стопроцентно убьют. Ты же на ногах не стоишь, что на двух, что на четырех. Глупые щенки, — вдруг осерчал дед. — Что вот вы все лезете к Гройлю в логово? Вам что там, медом намазано?
Даже непонятно, к кому сейчас обращался Герман. Мы с Виком его не слушали. Мы смотрели друг на друга, и мысли в наших головах текли невеселые. Беззвучно мы обменивались этими мыслями, но сейчас я, пожалуй, не стану рассказывать, о чем они были.
— Жр-рать, — гаркнул вдруг ворон со своего холодильника.
Герман хлопнул руками по коленям.
— Вот только об этом и мечтал, — сказал он. — Специально кастрюлю борща наварил. Может, приютим еще парочку объедал с большой дороги? — Вик поднял на него тоскливые глаза, но он рассмеялся. — Да шучу я. Конечно, первое дело поесть. Второе дело — баня. Сауны не обещаю, уж извини. Все будет по-сибирски, а значит — жестко…
Никакого борща у Германа не нашлось. Но даже после куска ветчины из вакуумной упаковки Вик заметно приободрился. Потом мы загнали его в баню. Когда дед хлестал его веником, от него только искры летели. Он прятал нос в ладони, но держался.
После этих мучений мы сидели в предбаннике, а Герман прихлебывал любимое речецкое пиво.
Щеки Вика слегка порозовели. Сил у него прибавилось.
— А теперь скажи мне, кто напал на доктора, — обратился к нему дед.
Вик поглядел на него из-под мокрой челки, которая сейчас казалась темной, и его серые глаза как будто сделались еще светлее.
— Они, — сказал он. — Я там не был. Клянусь.
— Тогда откуда знаешь?
— Феликс сказал мне: хочешь быть доктором? Опасная профессия. После вчерашнего особенно. Это он так сказал.
— Разве ты хочешь быть доктором?
Вик смутился. Я потрогал свою шею. Зажившие шрамы почему-то сильно чесались.
— Хорошо, — сказал Герман. — А кстати, кем ты хочешь быть? Может, лесником? Мне было бы приятно.
Вик долго не отвечал. Его лицо пошло красными пятнами.
— Мне нельзя быть никем, — признался он вдруг. — Запрещено.
Я удивился:
— Это еще почему?
— Я должен только… наблюдать, — сказал он. — Я не должен вмешиваться. Вам не надо знать.
Возможно, это подействовала баня, но у него, кажется, развязался язык. Я даже развеселился немножко — хотя, наверно, по той же причине.
— Так ты, наверно, шведский шпион? — спросил я, посмеиваясь. — Или какой-нибудь… гренландский?
— Нет. Нет. Я не знаю. Там, где я жил… там не было Швеции. И Гренландии. Но я плохо помню.
— А что же там было? — спросил я упрямо. Редко бывало, чтобы Вик произносил сразу столько слов за одну минуту. Этим нужно было воспользоваться.