— Смотри, Гройль: уже утро, — сказал Герман не слишком громко, но именно так, что его голос заглушил и журчание ручья, и унылый ропот солдат призрачной армии. — Ты заигрался в свою войну, Гройль.
Тот, к кому он обращался, без головного убора выглядел нелепо. Доктор Штарк топтался на одном месте, сутулился и прикрывался ладонью от солнца, а солнце, выбираясь из-за далеких холмов, жгло все ярче и ярче.
Армия мертвых таяла на глазах. Призраки ночи теряли силу с восходом солнца. Раньше об этом возвещал крик петуха — ну, а сейчас мог сгодиться и говорящий ворон. Так было заведено с древних времен, и даже самый злобный монстр не мог изменить этот порядок.
— Проклятье, — бормотал Гройль. — Проклятье на вас всех…
В следующее мгновение мой дед Герман уже стоял напротив него. Я даже не мог представить, что он так легко управляется с перемещением в гиперпространстве.
— Убирайся, Сморкович, — сказал Герман Гройлю. — Твое время кончилось.
— С каких пор ты распоряжаешься моим временем? — огрызнулся тот.
Они были одного роста. Только седые волосы Германа развевались на ветру, и он казался выше.
— С тех пор, как я умер и меня вернули назад, — глухо сказал Герман. — С тех пор, как я перестал бояться смерти. Наш мир устроен сложнее, чем ты думал.
Я вышел из ручья. Только теперь я почувствовал, как мне холодно. Да еще и кроссовках премерзко хлюпала вода.
— Ну что, неудачник? — поглядел на меня Гройль. — Ты мог получить все. Но ты сам выбрал свой путь.
Не секунды не сомневаясь, я встал рядом с Германом, и он обнял меня свободной рукой: в правой он держал ружье. Ворон повертел круглой головой, подумал и остался сидеть у меня на плече. Теперь мы были одной командой, о которой так нелестно отзывался Гройль. Командой победителей.
Кажется, он и сам понял, что проиграл.
Он все еще вертел в руках свою фальшивую волшебную палочку. Внезапно сломал ее пополам и бросил наземь.
Ничего не произошло.
— Я уйду, — сказал он. — Чернолесье остается за вами. Мне и самому надоела эта возня с «Эдельвейсом». Но не надейтесь, что я про вас забуду. Мы еще встретимся, когда вы будете меньше всего меня ждать. Это я вам обещаю.
— Забились, — сказал Герман.
Гройль поморщился.
— Но и это еще не все, — сказал он. — Будет большая война, и вы только ускорили ее начало. Война света и тьмы, ха-ха… Вы не скроетесь от нее в своем лесу. Вы видели только первые языки пламени, которое сожжет весь мир. Ты сам говорил, Герман: мера зла уже переполнилась. Земля насыщена ненавистью, как аравийская пустыня — нефтью… ты даже не понимаешь красоты и точности этого сравнения. Достаточно поднести спичку — и готово…
— Тебе-то это зачем? — спросил Герман. — Ведь и ты сгоришь вместе со всеми.
Горящие злобой глаза Гройля вдруг потухли, и его взгляд сделался почти осмысленным.
— Дело даже не во мне, — сказал он. — Я не могу это остановить. Я просто проводник этой энергии. А ее источник тебе хорошо известен. Зло… оно в каждом из нас. И если ты считаешь себя чистым, зачем ты брал с собой винтовку?
Герман вздрогнул.
А господин Штарк развернулся на каблуках и пошел вдоль ручья, не оборачиваясь. На этот раз он обошелся без театральных эффектов — ну, или почти без них. Пройдя уже порядочно, он как будто вспомнил о чем-то. Замедлил шаг, запустил руку в карман, размахнулся и зашвырнул что-то как можно дальше в речку.
Но и этот фокус не удался. Зоркий ворон взлетел и очень скоро принес мне эту вещь, аккуратно выхватив ее когтистыми лапами из воды, совершенно по-орлиному. Белый игрушечный щенок был холодным и мокрым насквозь, но я все равно прижал его к груди, как делал когда-то, десять лет назад. Ворон Карл просто светился от радости — наверно, вам редко доводилось видеть счастливого ворона, а вот мне довелось.
Мы не спеша поднялись по склону. Там, среди веселых рыжих сосен, стоял наш пикап. Герман завел мотор и осторожно вывел машину на шоссе.
Я не смотрел назад. Мне до смерти надоела и эта гнусная речка, и темный туман, который еще висел над водой, и все эти зловещие тени Чернолесья. С каждым километром они стирались из памяти. Сейчас над нами светило яркое летнее солнце.
Мой дед бросил на меня короткий взгляд.
— Я знаю, что предлагал тебе Гройль, — сказал он. — И знаю, что ты ответил. Спасибо тебе, Сергей.
Я смутился бы, если бы это имело смысл. Он и так видел меня насквозь.
— Скажи, — спросил я его, — ведь многие шли за ним?
— Абсолютное большинство. Как раньше говорили — имя им легион.
— Он показал мне, как все было, — сказал я. — И даже как все может быть. Со мной. И… с другими.
— Заморочить — это он умеет, — ответил дед хмуро. — Этого у него не отнять.
— Мне показалось… — начал я. — Мне показалось, что я… могу отнять. Могу отнять у него силу.
Герман снова посмотрел на меня искоса.
— Поэтому он и выбрал именно тебя, — сказал он. — Ты — никакой не последыш, в отличие от него самого… Ты — единственный, кого он боится.
— А ты? — спросил я.
— Он мог бы убить меня. Он уже это сделал… почти. Но теперь он знает: ты будешь мстить. Месть — это зло, порожденное другим злом, но против твоей мести он безоружен, потому что правда на твоей стороне.
— Так значит, правда — это зло? — спросил я.
— А ты этого не замечал? — Герман опять посмотрел на меня — еще серьезнее, чем раньше. — Ты узнал правду о том, как погибли твои родители — и эта правда не была доброй. Тебе стало многократно больнее, чем когда ты этого не знал. Но твоя боль — это твоя сила, Сергей. Преврати ее в оружие, и ты будешь страшен для врагов.
— И тогда мы победим? — спросил я.
— Нет. Мы не победим. Но в самой безнадежной битве лучше биться за правду. Тогда и смерть покажется не такой бессмысленной.
— Все равно это грустно, — сказал я, глядя прямо перед собой.
Мои глаза слезились — должно быть, от яркого солнца, что вылезло из-за дальних гор и светило теперь прямо нам в глаза.
— Не печалься, — сказал дед. — Это только одна часть правды — суровая ее часть. Есть и другая.
— Какая же?
Дед взглянул в заднее зеркало. Усмехнулся и хлопнул меня по коленке.
— Красивая, — сказал он.
Когда Майя обогнала нас на своем мотоцикле и решительно преградила дорогу, Герман и не думал с ней спорить. Свернул на обочину и остановил пикап, посмеиваясь.
Ехидный Карл проворчал что-то про pick-up, но я его не слушал.
Отворил дверцу и вышел.
Майя все так же была без шлема. Но ее кожаная куртка куда-то делась. Теперь она была в том самом удивительном платье — льняном, тонком, — в котором чуть не свела меня с ума в первую ночь, у костра. Чтобы усесться в этом платье на мотоцикл, ей пришлось расстегнуть его снизу сразу на несколько пуговиц. Как вы уже догадались, в течение нескольких секунд я радовался этому обстоятельству. Потом поднял глаза на нее.
Майя смущенно перебирала свои золотые волосы, как делают девушки в старых фильмах. Только я уже достаточно знал ее, чтобы не поддаться на этот трюк. А она знала, что я знаю.
— Мы уезжаем, — сказала она. — «Эдельвейс» закрывается. Игры закончились, энергию отключили… теперь уже не побегаешь под луной на гиперскорости. Даже жалко немножко. Тебе жаль?
Я медленно покачал головой.
— Догадываюсь, почему. Я подумала, что ты вряд ли приедешь попрощаться.
Я кивнул.
— Может, ты и прав, Сергей Волков, — сказала она. — Но не принимай все слишком всерьез. Сегодня у нас была приятная прогулка… думаю, ты запомнишь ее надолго. Но я на этом не настаиваю.
Я слушал ее и не мог понять, почему она так говорит. Или нет: понимал, почему, но не знал, зачем.
— Ты был милым, волчонок, — сказала она. — Но между людьми все происходит не так просто… ты же понимаешь.
Я пожал плечами.
— Так и будешь отмалчиваться? — спросила она. — Когда ты был волком, ты был… куда смелее.
— Тогда я не знал, что ты меня обманываешь, — проговорил я угрюмо.
— А что такого я сказала?
Я стиснул зубы, чтобы промолчать, и все-таки не удержался:
— Ты мне сказала, что мы… не будем всегда вместе. И это было серьезно. Разве нет?
— А что ты хотел, чтобы я сказала, когда мой братец Феликс маячил у тебя за спиной?
Я зажмурился. Она опять была права. И я опять не мог прочитать ее мысли. По крайней мере, те, что она хотела от меня скрыть.
— И что же? — спросил я упрямо. — Ты хочешь сказать, что мы…
Майка не дослушала. Она соскочила с мотоцикла, и тот покачнулся и рухнул на песок. Она даже не оглянулась. Она шагнула ко мне и положила обе ладошки мне на плечи.
— Ты все-таки глупый, малыш, — сказала она. — Мы еще даже не были… вместе… по-настоящему.
Моя голова закружилась, как от ее волшебного зелья. Чтобы удержаться на ногах, мне пришлось встать к ней близко-близко. Но тут она ухватила меня сзади за отросшие волосы и хорошенько дернула. Я даже охнул от боли.
— Остынь, — прошептала она. — Герман спалит.
Мне было стыдно. Но стыдно главным образом потому, что… мне было наплевать на Германа. Наплевать на все, что уже случилось и еще может случиться.
Майя откинула золотые волосы. Она как никогда была похожа на валькирию. И я поцеловал ее.
Наверно, я что-то сделал не так, но это оказалось немножко больно. Я почувствовал на губах вкус крови — и ее, и своей.
Кровь ударила мне в голову.
Это было похоже на загрузку самой сумасшедшей игры, в какую мне когда-либо приходилось рубиться.
Я откуда-то знал все ее правила, только ни разу еще не пробовал дойти до финала. Я даже не знал, что лучше — победить или проиграть. Мне уже казалось, что я вот-вот это узнаю.
— Не спеши, — сказала она вдруг. — Не надо быть таким… как все.
— Но я не хочу ждать, — возразил я. — Лучше я буду как все.
— Тогда почему же ты не послушал старика Гройля? И не остался с нами?
На секунду я оглох. Нет, не так. Меня как будто ударили мешком по голове. Я больше не мог слышать ее мысли. Я даже и своих-то мыслей не понимал как следует.