— Люди так неосторожно курят! — нахмурилась мисс Баннер. — Теперь никто не ценит хорошую мебель, не то что в старые времена. Вы только посмотрите на эту жуткую подпалину! Кому сказать — положили сигарету прямо на стол! Позор!
Мисс Блэклок вздохнула:
— Боюсь, мы слишком много заботимся о вещах.
Мисс Баннер любила вещи Летиции так страстно, будто они были ее собственными. Миссис Хармон считала это очаровательным, ведь при этом у Банни не было ни тени зависти.
— Миленький столик! — вежливо похвалила мисс Марпл. — А какая прелестная на нем лампа!
И опять мисс Баннер восприняла похвалу так, словно это она, а не мисс Блэклок, была владелицей лампы.
— Правда, восхитительно? Дрезденский фарфор. У нас таких две. Вторая, кажется, в кладовке.
— Ты все в доме знаешь, Дора… или думаешь, что знаешь, — добродушно улыбнулась мисс Блэклок. — Ты заботишься о моих вещах больше, чем я сама.
Мисс Баннер зарделась.
— Да, я люблю красивые вещи, — сказала она вызывающе, но с оттенком грусти.
— У меня, — заметила мисс Марпл, — немного вещей, но они мне тоже очень дороги. С ними связано столько воспоминаний! И с фотографиями, кстати говоря, тоже. Сейчас люди мало фотографируются. А я коллекционирую снимки моих племянников и племянниц с тех самых пор, когда они еще лежали в пеленках. Так забавно наблюдать, как ребятишки взрослеют!
— У вас есть и моя жуткая карточка, мне там три года, — напомнила Банч. — Я стою рядом с фокстерьером, такая косоглазая.
— Наверно, у тетушки Летти куча ваших фотографий, — сказала мисс Марпл, поворачиваясь к Патрику.
— О, мы всего лишь дальние родственники, — промямлил юноша.
— По-моему, Элеонора когда-то присылала мне одну твою детскую фотографию, Пат, — сказала мисс Блэклок. — Но боюсь, она не сохранилась. Я даже не помнила, сколько у твоей мамы детей и как их зовут, пока она не написала, что вы приедете.
— Еще одна примета времени, — закивала мисс Марпл. — Сейчас люди часто даже незнакомы со своими более молодыми родственниками. В старые добрые времена, когда так чтились семейные связи, это было невозможно себе представить!
— В последний раз я видела мать Пата и Джулии на свадьбе тридцать лет назад, — сказала мисс Блэклок. — Она была очаровательной девушкой.
— И поэтому у нее такие очаровательные детки! — ухмыльнулся Патрик.
— У вас такой красивый старинный альбом, — вставила Джулия. — Помните, тетя Летти, мы его смотрели на днях. Какие там шляпки!
— Да, мы тогда были модницами! — вздохнула мисс Блэклок.
— Не горюйте, тетя Летти, — сказал Патрик. — Когда лет тридцать спустя Джулия наткнется на свою юношескую фотографию, вряд ли она будет выглядеть, как свежая роза.
— Вы нарочно это делали? — спросила Банч у мисс Марпл по пути домой. — Нарочно завели разговор про фотографии?
— Да, моя милая. И, как видишь, выяснились прелюбопытные вещи: Блэклок не знает в лицо ни одного из своих племянников. Думаю, инспектора Краддока это заинтересует.
Глава 12Утренние хлопоты в Чиппинг-Клеорне
Эдмунд Светтенхэм осторожно присел на садовую тачку.
— Доброе утро, Филиппа!
— Здравствуйте!
— Вы очень заняты?
— Умеренно.
— А что вы делаете?
— А вы не видите?
— Нет. Я не садовник. По-моему, вы просто играете с землей.
— Я сажаю салат.
— Вот как? Сажаете, значит…
— Вы что-то хотели? — холодно спросила Филиппа.
— О да. Я хотел вас увидеть.
Филиппа метнула на него взгляд исподлобья.
— Не надо сюда приходить. Миссис Лукас это не понравится.
— Она не разрешает вам иметь поклонников?
— Не говорите глупостей.
— А что? Поклонник… Прекрасное слово! Великолепно передает мое отношение к вам. Я вас уважаю… держусь на почтительном расстоянии… но не отступаю.
— Пожалуйста, Эдмунд, уходите. Вам незачем сюда приходить.
— А вот и неправда! — торжествующе провозгласил Эдмунд. — Вовсе даже есть зачем! Миссис Лукас позвонила сегодня моей матушке по телефону и сказала, что у нее полно кабачков.
— Целая пропасть.
— А потом она спросила, не хотим ли мы поменять горшочек меда на кабачки.
— Но это неравный обмен! Сейчас кабачки — бросовый товар, их везде хоть отбавляй.
— Конечно! Поэтому миссис Лукас и позвонила. В прошлый раз, если мне не изменяет память, она предложила обменять сливки — представляете, сливки! — на зеленый салат. В разгар сезона! Салат тогда шел по шиллингу за пучок.
Филиппа ничего не ответила.
Эдмунд сунул руку в карман и извлек крошечный горшочек меда.
— Так что вот мое алиби. В самом широком и неоспоримом смысле этого слова. Если миссис Лукас ухитрится протиснуть свой пышный бюст в дверь подсобки, я скажу, что явился по поводу кабачков. А это весьма уважительная причина!
— Может быть.
— Вы читали Теннисона?[5] — как бы между делом осведомился Эдмунд.
— Кое-что, немного.
— Зря, зря. Теннисон скоро снова войдет в моду. Даже теперь по радио читают по вечерам «Королевские идиллии», а не этого бесконечного Троллопа[6] Троллоп всегда казался мне невыносимо напыщенным. Конечно, в небольших дозах его можно выносить, но когда тебя им пичкают!.. Так вот о Теннисоне… Вы читали «Мод»?
— Когда-то давно.
— Там есть такие строчки. — Эдмунд с нежностью поглядел на Филиппу. — «Непрочно-порочное, холодно-совершенное, великолепное ничто». Это ваш образ, Филиппа.
— Странный комплимент!
— Вовсе не комплимент. Я думаю, Мод запала бедняге в душу так же, как вы мне.
— Не болтайте чепухи, Эдмунд.
— Черт побери, Филиппа, почему вы такая неприступная? Что таится в этой головке с идеально правильными чертами лица? О чем вы думаете? Что чувствуете? Вы счастливы или несчастны? А может, вы чего-то боитесь? Не знаю, но хоть что-то вы же должны чувствовать!
— Мои чувства касаются только меня, — спокойно сказала Филиппа.
— Нет, и меня тоже! Я хочу, чтобы вы разговорились. Хочу знать, что творится в вашей с виду безмятежной голове. Я имею право знать. Честное слово, имею! Я не хотел в вас влюбляться. Я хотел спокойно сидеть и писать книгу. Прекрасную книгу о том, какие люди несчастные. Ведь так просто разглагольствовать с умным видом о том, какие все люди несчастные. Это быстро входит в привычку. Да-да, я воочию в этом убедился, когда прочел про жизнь Берн-Джонса.[7]
Оторвавшись от работы, Филиппа удивленно воззрилась на Эдмунда.
— При чем тут Берн-Джонс?
— При том. Читая про жизнь прерафаэлитов, начинаешь понимать, какое огромное влияние оказывает на людей мода. Прерафаэлиты были такие добрые, веселые, постоянно смеялись, отпускали шуточки и твердили, что жизнь прекрасна. Но все это было данью моде. На самом деле они не были добрее или счастливее нас. А мы ничуть не несчастнее их. Просто тогда так было модно, поверьте. После войны мы помешались на сексе. А теперь начались депрессии. А впрочем, не важно. Почему мы съехали на эту тему? Я же начал говорить про нас с вами. Только у меня язык прирос к нёбу. А все потому, что вы отказываетесь мне помочь.
— Что вам от меня нужно?
— Скажите! Ну, признайтесь же! Это из-за мужа? Вы обожали его, а он умер, и вы спрятались, словно улитка, в свою раковину? Вы так ведете себя со мной из-за него? Что ж, прекрасно, вы его обожали, а он погиб. Но у других женщин тоже погибли мужья, очень у многих, и некоторые женщины тоже любили своих мужей. Они поведают тебе об этом в баре, всплакнут, когда напьются, а потом преспокойно улягутся с тобой в постель, чтобы утешиться. Наверное, так можно утешиться. И вам тоже надо успокоиться, Филиппа. Вы молоды и чертовски милы, и я безумно люблю вас. Ну, расскажите, расскажите мне о вашем треклятом муже!
— А что рассказывать? Мы встретились и поженились.
— Вы были очень молоды?
— Да.
— Значит, вы не были счастливы? Продолжайте, Филиппа.
— Да продолжать-то нечего. Мы поженились. Были счастливы, как, наверное, большинство людей. Родился Гарри. Рональд отправился за границу. Его… убили в Италии.
— И остался Гарри?
— Да.
— Гарри мне нравится. Он милый ребенок. И я ему тоже нравлюсь. Мы с ним поладим. Ну так как, Филиппа? Давайте поженимся? Вы сможете по-прежнему садовничать, а я — писать книгу. А в выходные работать не будем, а будем развлекаться. Мы могли бы тактично отделиться от мамы. Она будет подбрасывать нам деньжат, помогая обожаемому сынуле. Я тунеядец, пишу дрянные книжонки, у меня плохое зрение, и я болтлив. Вот худшие из моих недостатков. Может, поженимся, а?
Филиппа подняла глаза. Перед ней стоял высокий, довольно серьезный молодой человек в больших очках. Его светлые, цвета спелой пшеницы волосы растрепались, а глаза смотрели ободряюще и дружелюбно.
— Нет, — отрезала Филиппа.
— Это ваше окончательное решение?
— Окончательное.
— Почему?
— Вы обо мне ничего не знаете.
— И это все?
— Нет. Вы вообще ничего не знаете.
Эдмунд немного подумал.
— Очень может быть. А кто знает? Филиппа, моя обожаемая Филиппа…
Он осекся. Издалека донеслось быстро приближавшееся тявканье.
— «И болонки на закате — только сейчас всего одиннадцать утра — так резвились и играли… — продекламировал Эдмунд. — „Филиппа, Филиппа, Филиппа!..“ — тявкали они и звали…» Ваше имя не вписывается в размер. Может, у вас есть про запас другое?
— Джоан. Пожалуйста, уходите. Это миссис Лукас.
— Джоан, Джоан, Джоан, Джоан… Лучше, но не намного.
— Миссис Лукас…
— О, черт! — выругался Эдмунд. — Ладно, давайте сюда ваши проклятые кабачки.
…«Литтл-Пэддокс» остался на попечение сержанта Флетчера.
Мици взяла выходной. В нерабочие дни она всегда уезжала в Меденхэм-Уэллс. Мисс Блэклок разрешила сержанту Флетчеру осмотреть дом. Сама мисс Блэклок ушла с Дорой Баннер по каким-то делам в поселок.