Глядя на двенадцатиэтажные дома еще советской постройки, Амлинский высокомерно завел речь о том, как же портят облик столицы эти выкидыши исторического архитектурного безумия и как хорошо бы их снести.
– Снести их, конечно, можно, – согласилась Инга, – только где тогда моя подруга Светка будет жить?
– Пусть купит себе другую квартиру, – пожал плечами Макс.
– Она не может.
– Почему? Ты же купила.
Инга покосилась на шефа, но вопрос прозвучал искренне. Макс, несмотря на его опыт в торговле недвижимостью, не понимал, как можно не купить квартиру. Что такого-то?
– Максим, ты как не в России живешь. Ты читаешь газеты, знаешь о ситуации в Москве, в регионах. Почему ты задаешь такой вопрос?
– Ты дружишь с женщиной, которая не может обеспечить себя жильем? Это удивительно, Инга.
– Ничего удивительного в этом нет, у нее есть квартира. Просто более роскошная для нее… недоступна.
– Даже в теории?
– Да. А на практике тем более. Она работает бухгалтером в небольшой компании, и если бухгалтер не ворует, то шансы невелики.
– А перекупить у кого-нибудь по невысокой цене?
– Где ты видал в Москве невысокие цены?
– Где-то они есть… У нас другая сфера, и что там внизу, я давно не интересовался.
– Макс, это утопия. Извини. Мне пора.
Теперь Инга полагала, что именно тот случай послужил толчком – Амлинский задумался, придумал проект и пожелал увидеть своих потенциальных покупателей в непринужденной обстановке. Инга решила, что ассорти туристической поездки подойдет ему как нельзя кстати. Это было необычно, полезно, и Макс заинтересовался.
Она выбрала Рим по нескольким причинам.
Во-первых, там мало цветов. Кошки, правда, по улицам бегают, но не в тех количествах, чтобы Макс немедля лег и умер.
Во-вторых, там много людей. Сидение в четырех стенах нужно разбивать.
В-третьих, это, конечно, давало несомненную пользу новому направлению. Если призадуматься, план был не так уж и безумен.
Но в-четвертых, самое главное, Рим был – как тот погибающий котенок на стоянке. Ему невозможно солгать. Его невозможно бросить, если уж ты сюда попал. Перед ним невозможно притворяться. Он стоял на семи холмах тысячи лет, он видел небывалый расцвет и небывалый крах, и он выстоял и остался.
Если кто-то и мог научить Макса быть тем человеком, каким он родился, – так это Рим.
Жаркие улицы, до краев налитые летним счастьем, были яркими и пестрыми; взгляд то и дело цеплялся за детали: барельефы под окнами, кованые балкончики, цветочные горшки и флюгеры, фонари и дверные ручки. Вот орел, раскинув крылья, застыл, словно держа на себе тяжесть балкона, открыв от ярости клюв. Вот мраморный фонтанчик с питьевой водой, струйкой бегущей из пасти толстобрюхого дракона. Вот ленивые голуби не разлетаются, а расходятся при приближении человека. В совсем узких переулках, уходящих вверх ущельями, припаркованы мотороллеры, на которых здесь перемещаются все кому не лень; уже пожелтевший на солнце плющ нежно обвил полстены; вдруг – над дверью королевская лилия, словно перенесшаяся сюда с французских штандартов Жанны д’Арк и впечатанная в мрамор. Кафе-мороженое на углу, очередь жаждущих прикоснуться губами к холодному лакомству; в блестящих металлических ящичках – лучшее мороженое на свете, разных цветов, сортов и вкусов. Каменные ангелы на углу дома держат потускневшую от времени фреску, где третий ангелочек, толстенький, рубенсовский, играет с цветами и крохотной арфой.
Инга задавала общее направление, Макс периодически заставлял ее заложить вираж, чтобы рассмотреть нечто особенно понравившееся.
– Мне кажется, основные достопримечательности произвели на тебя меньшее впечатление, – в конце концов заметила Инга.
– Может быть. Пока рано говорить, я еще не все видел. – Он был очень симпатичен сейчас: аккуратная прическа растрепалась, а Макс – вот невидаль! – не заметил этого. – Я полностью не приемлю японщину с китайщиной, хотя и способен оценить, а это – это мне нравится.
– Японцы тебе не угодили, это верно. – С квартирами, отделанными в этих стилях, Макс предпочитал не иметь дела. Не нравилось ему.
– Но здесь! Посмотри. Старый дом, эти столбы – предшественники контрфорсов. Хотя готику в Италии совсем не жаловали!
– А как же Миланский собор?
– Исключения подтверждают правило.
Инга давным-давно не видела его таким. Макс редко мог просто болтать, обычно – в дороге, если не находилось иных, более важных дел. Но Рим оказывал свое незаметное влияние, приблизительно как животворящий крест. Тут не было привычного окружения, перед которым нужно вести себя прилично, только Инга, а она – ценный сотрудник, верная служительница. Почти предмет мебели.
Нет, она не занималась самоистязанием, просто трезво смотрела на вещи. И эта идея с поездкой в Рим тоже не имела под собою тайных надежд, что Макс наконец-то прозреет и увидит, кто рядом с ним. Это глупо, так полагать после стольких лет. И такие вещи не вершатся в одночасье. Здесь не Голливуд, здесь жизнь дергано-реальна, кино, которое тебе показывают, ты можешь контролировать лишь иногда, хотя контрол-фрик Макс полагает иначе. Ну, бог с ними, с чужими заблуждениями.
Но Инга любила Макса, а человеку, которого любишь, хочется сделать добро. Если Рим ему поможет, хотя бы просто отдохнуть, – это уже прекрасно, пусть ходит, пусть болтает, его всегда интересно слушать, с ним любопытно спорить, он умеет так выстраивать аргументы, что выигрывает почти всегда. Инга училась у него и этому – и с каждым разом споры становились занятнее и занятнее.
Так, зигзагами, и дошли до Пьяцца Навона.
Тут Макс остановился у фонтана, пробормотал:
– Четыре реки Бернини… – и долго не хотел никуда идти. Стоял, сунув руки в карманы, просто смотрел на воду.
– А ведь Бернини могли не дать его сделать, – заметила Инга.
– Не могли. Его гений бесспорен, и Папа не устоял.
– Как жаль, что временами интриги не дают таланту проявить себя в полной мере.
– Не в этом случае[5].
Пьяцца Навона – одна из знаменитых площадей Рима, застроенная в основном зданиями XVII века в стиле барокко. На ней находятся церкви Сант-Аньезе-ин-Агоне и Санта-Мария-дель-Сакро-Куоре, несколько палаццо: Браски (в нем расположен музей Рима), Памфили, Торрес Ланчелотти, де Купис и другие. На площади три фонтана: в южной части – фонтан Мавра, в северной – фонтан Нептуна, а в самом центре – знаменитый фонтан Четырех Рек, великолепное творение Бернини. Он олицетворяет собой великие реки четырех континентов: Дунай, Ганг, Нил и Ла Плата.
Яркие, брызжущие струи вырывались из скрытых под скульптурами труб, вода с плеском летела в беломраморный бассейн, отражая небо и качая бирюзовые блики; на бортике сидели люди, болтали, смеялись, солнечный жар гладил им руки и щеки. Инга подошла к фонтану и окунула в воду ладони – прохлада коснулась кожи и осталась на ней, даже когда Инга подняла руки.
– Не боишься, что там грибок какой-нибудь в воде? – лениво сказал издалека чистюля Макс.
– Ну ты и загнул, – покачала головой Инга. – Отсюда, наверное, даже пить можно.
– Я бы не рисковал.
– Где это ты грибок в городских фонтанах видел?
– Рассказывали добрые люди, что у нас в Москве в некоторые фонтаны руки лучше не совать. А также в Версале в воду не лазить. Болото там.
– Все это дикость и суеверия.
– Ну, подай заявку в вышестоящие инстанции, чтобы меня сожгли за ересь на костре.
– Ты опоздал на несколько веков, Макс.
– А ведь мы в городе, откуда это все распространилось, – задумчиво проговорил он и взял Ингу под руку. Они медленно пошли по площади. – Вся эта христианская… маета.
– Я знаю, что ты атеист, но давай не будем вести теологических бесед, хорошо? Это мутная область, в которой все всегда со всеми не согласны.
– В этом соль, Инга. Почему люди, которые создают такие вещи, как собор Святого Петра, никак не могут договориться между собою, чтобы верить во что-то доброе и не резать глотки? Почему пришедшие варвары, увидев великолепие Рима, самым лучшим вариантом сочли его уничтожение – и лишь многие годы спустя научились пользоваться его дарами? Да и научились ли… Эти варвары никуда не делись. Почему христианство, милосердная религия, жаждущая очистить мир от скверны, так скверно справляется с этим вопросом? Извини за каламбур. Почему мусульманский мир идет на нас войной? За территории и сферы влияния? Есть же невидимая война, взгляни хотя бы на Париж, который заполонили арабы. Можно и так ведь, а? Но нет, веками эта беготня, башни-близнецы, осуждение гомосексуализма, аборты то духовны, то нет, и не поймешь ничего в том, как люди воспринимают веру… Проще атеистом быть.
– Ого, – сказала Инга, – тебя, видимо, близость Ватикана нервирует.
– Да нет, какое там. Просто хотелось бы, чтобы это все было чистым. Свободным от примесей.
– Хочется все очистить, да, Макс?
– Очень.
– Я помню некоторых исторических личностей, которым тоже очень хотелось. Из-за их, несомненно, благих порывов мой дед пал под Сталинградом.
Макс скупо улыбнулся: Инга видела это сбоку, так как смотрела на него, пытаясь понять реакцию.
– А, это. Я не настолько радикален. Я поборник спокойного добра, который не встает из кресла и хочет, чтобы все сразу стало идеально. Не революционер.
– Может быть, тебя утешит то, что все циклично. – Инга окинула взглядом жаркую площадь. – Вот, например, Рим. Варвары, которых ты так любезно упомянул, разрушили его, но странным образом его величие осталось. Значит, не так уж плохо в итоге прикосновение варваров? А если предупредить его, то и вовсе выгодно? Рим не потерял своего духа…
– Откуда ты знаешь? – перебил ее Макс. – Ты ведь не жила в городе, куда пришли плохо пахнущие орды и разрушили твой дом, твои храмы и улицы? Это все теория. Впрочем, и я теоретик… Ты говорила, что хочешь предаться шопингу. Вот торговые ряды – вперед.