Площадь Торре Арджентина – зона археологических раскопок. Посреди нее стоят развалины Ареа Сакра, четырех храмов времени Римской республики. Когда-то они входили в комплекс гигантского театра Помпея, первого римского амфитеатра; перед входом на его арену и был убит Юлий Цезарь. Сейчас ровно на этом месте стоит Театр Арджентина.
Когда Инга вернулась, помахивая пакетом, где лежали две тщательно упакованные в бумагу кружки, Макс беседовал с Глебом, но стоило Инге подойти, разговор прервался.
– Куда дальше? – спросил Амлинский и многозначительно чихнул.
– Можем просто гулять, – предложила Инга, – здесь по дороге масса интересных мест.
– У меня другое предложение. Поедем в отель и поработаем, а прогуляться выйдем вечером.
– Хорошо, Максим Эдуардович, – сказала она ехидно. Поработаем, как же.
Как ни странно, Макс действительно вначале вцепился в ноутбук, разобрал рабочую почту и Инге посоветовал; просидели почти три часа. И уже потом, когда он захлопнул ноутбук, подошел и обнял, стало ясно, что ничего не приснилось. Ни вчерашний вечер, ни ночь, ни утро с одинокой гордой розой…
Потом они лежали, обнявшись, на узкой кровати (сдвинуть лежанки так и не удосужились, ютились на Ингиной, у окна), и молчали. В какой-то момент Макс произнес:
– Я и не знал, что ты так любишь животных.
– Я люблю, – сказала она сонно. Не хотелось шевелиться и куда-то идти, и втайне Инга надеялась, что Макс согласится остаться в отеле. – У нас всегда были животные, особенно когда мама с папой получили в наследство дом в Савельево. Мой дед по материнской линии умер и оставил его нам. Родители и сейчас там живут. Держат кошек, двух собак: одну для устрашения, вторую для удовольствия, но, по-моему, они обе для удовольствия. Причем ролями поменялись: такса устрашает, лает на каждого прохожего, кавказец Акбар спит, а потом приходит на веранду, чтобы погладили. Мы с папой вдвоем его оттуда выталкиваем… Представляешь, вытолкать такую тушу?
– Мы никогда не держали животных, – сказал Макс.
– Правильно, у тебя же аллергия.
– Не из-за аллергии, из принципа. – Инга чувствовала, что слова даются боссу непросто, но он говорил – а это уже что-то значило. – От животных шерсть, грязь, шум, а в нашем доме всегда должно быть чисто и тихо, понимаешь?
– Макс, – попросила Инга осторожно, – я не хочу спрашивать то, чего ты не желаешь говорить, но на один вопрос ответь мне, пожалуйста. Твои родители – они тебя любят?
– Да, конечно, – ответил он с некоторым удивлением в голосе. – Конечно любят… по-своему. Я не знаю, на самом деле, – внезапно усмехнулся Амлинский, – что такое любовь? Меня растили и воспитывали, мне дали прекрасное образование, меня не заставляли перенять отцовскую империю и практически вытолкали заниматься любимым делом… Я многим обязан родителям. Они не завели меня потому, что я им требовался по статусу, они хотели ребенка. Они просто весьма своеобразные люди, и я такой же. Такая у нас семья. – После паузы он добавил: – А у тебя совсем другая. Но я не завидую, не подумай, Инга. Это просто другое, что можно… изучить, узнать, если надо. И работает в обе стороны.
– Я знаю, – сказала она. – Я знаю…
Помолчала и принялась рассказывать.
О наглом вороне Жоре, который умеет нахохливаться совсем как Макс.
О том, как лесник из лесохозяйства посадил у каждого дома елки, и их наряжали под Новый год во дворе, и ничего не рубили.
О том, как маленькая Инга с подружкой пошла кататься на коньках на замерзший пруд и едва не провалилась под лед.
О том, что ее назвали в честь бабушки-латышки, ударницы труда и великой производительницы высококачественных шестеренок.
О том, как впервые приехала с родителями сюда, в Рим, и папа заявил, что Сталин строил ничуть не хуже, а мама до слез растрогалась, когда Инга сказала ей, что вот здесь, где теперь театр, убили Цезаря.
Макс слушал, иногда спрашивал что-то, иногда смеялся, но слушал, и его ледяная маска потихоньку оттаивала. Инге хотелось в это верить.
12
Достойную осуждения ошибку совершает тот, кто не учитывает своих возможностей и стремится к завоеваниям любой ценой.
Надежды Инги не сбылись: Макса словно магнитом тянуло на улицу. Скучать в отеле он категорически не желал.
– Какие перемены! – ворчала Инга, одеваясь. – Три дня назад ты в самолет садиться не хотел!
– Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой! Ты сама виновата. Научила меня плохому.
– Я не раскаиваюсь, но… Ты уверен, что вчерашние знакомые не пожелают новой встречи?
– Поверь мне, – хищно ухмыльнулся Макс, – у них сейчас другие заботы.
– Хорошо. – Инга не стала на него давить, она редко это делала, а за последнюю неделю годовой лимит был почти исчерпан. – Понадеемся, что ты прав.
Однако полностью на слова Макса полагаться не следовало. Откуда бы ему проведать, что именно поделывают сейчас два неприятных типа, чьих имен Инга даже не знала? Может, только и выжидают удобного случая; попадаться в одну и ту же ловушку во второй раз по меньшей мере глупо, а тут все люди умные… относительно. Поэтому Инга надела туфли с невысоким, но острым каблуком. Второй раз пинаться босоножками не стоит. Она не верила полностью в серьезность угрозы: хотели бы убить – убили бы, а так только пугали. Соображают, наверное, что, если прирежут в темном итальянском переулке сына Эдуарда Амлинского, у свибловского бандита Гриши Ячукова никакого бизнеса не будет больше никогда. И сам Гриша Ячуков вряд ли переживет это событие. Не того полета птичка.
Пока Инга собиралась, Амлинский куда-то исчез на четверть часа и вернулся довольный, принеся вторую розу. На вопрос, где он их берет, Макс не ответил. Где надо, сказал. И так гордо выглядел, будто мамонта в пещеру притащил.
Ладно. Мамонты все равно вымерли, а розы еще остались. Пусть будет роза.
Несмотря на охоту выйти из отеля, далеко отправляться Макс не пожелал и предложил в качестве приятного выбора все тот же винный бар на площади Республики. Туда и дошли неторопливо, держась за руки и разговаривая настолько непринужденно, насколько это было вообще возможно с Максом. Он не изменится в одночасье, говорила себе Инга; наверное, он вообще не изменится. И то, что Макс решит делать по возвращении в Москву, во многом зависит от этой недели. Инга по-прежнему не строила иллюзий, однако четко понимала, что делает.
Она позволила себе курортный роман, вот и все. Это состоялось по ее собственному выбору, и себя она упрекать не станет. Лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть, но даже жалеть о сделанном Инга не собиралась. Родители научили ее принимать последствия выбора и тем самым – тщательнее этот выбор делать; прежде чем допустить к себе Макса, Инга взвесила все «за» и «против», пока он там плескался, отмываясь от бандитских побоев. Она вообще молодец – показала Максу Рим, Амлинский, кажется, понял, на чем будет строить новый проект, во всяком случае, обмолвился об этом вскользь. Нечего жалеть. Нечего оглядываться назад или пытаться отдернуть завесу грядущего. Впереди тайна, пусть такой и останется. А у Инги есть еще несколько вечеров, Макс и Рим.
К счастью, в вестибюле отеля на сей раз не наблюдалось дивного видения под названием Валерия, хотя Инга почему-то подсознательно ожидала ее там увидеть. Она не удержалась и спросила Макса, почему он не поехал в Остию.
– Не хотел.
– Наверное, твои друзья расстроились…
– Они мне не друзья. Это приятели Леры, которых я не знаю. Лера – давно пройденный этап, и мы с ней оба это понимаем. Она стала излишне настойчива, и я дал ей понять, что это неприемлемо. Она нас не побеспокоит.
Вот так вот. Инга старалась не радоваться, что утерла нос сопернице, но совсем не радоваться не получалось. И ладно. Может она насладиться своей крохотной победой?..
В винном баре они сидели долго. Медленно смаковали белое вино, ели рыбу, разговаривали, и Макс вспоминал все, что он когда-то знал о римской архитектуре. И вываливал эти сведения перед Ингой, а она серьезно слушала и кивала, хотя помнила больше половины из этого. Но – пусть. Пусть рассуждает об арках, принципе строительства языческих храмов и о том, что завтра непременно, просто обязательно нужно попасть в Пантеон к полудню. Широкий солнечный луч, стоящий вертикальным столбом, не давал Максу покоя.
Возвращались уже привычной дорогой, медленно. Инга шла рядом с Максом, цокала каблучками, оглядывалась по сторонам. Ничего подозрительного. До той самой подворотни, где их, как и вчера, поджидали двое.
Даже скучно – настолько предсказуемо.
Инга пустила каблуки в ход, но ее за мгновение скрутили так, что она даже пошевелиться не могла, и втянули в переулок, словно космический корабль – в черную дыру. Туда же влетел Макс, причем самостоятельно, развернулся, отступая, выставил перед собой кулаки. Шедший за ним мужчина рассмеялся.
– Слушай, Амлинский, ну ты клоун! Ты не понимаешь, что бесполезно, или рисуешься перед телочкой? – Он остановился рядом, Инга наконец его разглядела: очень худой, даже костлявый, лицо вытянутое, желтоватое (хотя, может, это свет фонаря), с большими залысинами. Встретишь такого человека на улице – ничем не вызовет подозрения и уж тем более не испугает. – Телочка у тебя, конечно, хорошенькая. Беленькая… Люблю беленьких. Давай, Амлинский, проблей свои жалкие извинения, и я, может, с ней не развлекусь. Ты не понимаешь, что тебя не одобряют? Не понимаешь, когда остановиться надо?
Инга прекратила дергаться, висела в руках второго мужчины, который так и не проронил ни слова, и думала. Что-то в этой сцене не давало ей покоя.
Макс все стоял в боевой стойке; Инга и не подозревала, что он умеет драться. Хотя Оксфорд, бокс, спорт джентльменов… конечно. Вчера его просто застали врасплох.
– Я уже тебе дал ответ, – сказал Макс, – на хер иди.
– Жалко, – искренне заметил мужчина. – Правда, жалко. Мы ведь люди не жестокие, ни тебя, ни телочку твою уродовать не хоте