Миша неловко чмокнула маму в щеку. Получилось неискренне. Мама, скорее всего, обиделась, хотя вида и не подала. Скорее бы отец вернулся из своей поездки. Скорее бы Миша уже смогла снять себе жилье и перестать отчитываться, куда она идет и с кем.
Полина излучала безмятежность.
Кеша был длинный и растрепанный и сутулился при ходьбе, но при этом – удивительно обаятельный. Еще он, кажется, ненавидел поэзию. Вообще он стал очень классным. То есть классным он, наверное, всегда был, просто раньше это было незаметно. А Максим был ни в чем не уверен, и ему позарез был нужен совет, и не один.
Максима интересовало, есть ли у Кеши девушка. Он очень надеялся, что есть, потому что можно было бы тогда его много о чем расспросить. Ради этого, а также из-за поэзии пришлось даже отказаться от встречи с Полиной.
– Вроде того, – как-то неуверенно промямлил Кеша на вопрос о девушке.
Глаза у него были очень светлые и прямо-таки лучистые, как и у его отца. Максим загуглил и поэта Леонида Вяземского, и Вячеслава Таганова, и их стихи. Оказывается, книги и того и другого хранились в Музее литературы XX века, куда они ходили с Полиной.
Развивать тему девушек Кеша явно не стремился, поэтому Максим сосредоточил внимание на втором вопросе.
– Значит, здесь сейчас и будут читать стихи? Прямо в баре?
– Ну да, прямо тут.
– Ну дела, – только и мог сказать Максим. – И часто тут такое?
– Ага.
– Прямо очень? И давно?
– Давненько.
– А мама твоя будет читать?
При упоминании о матери Кеша едва заметно поморщился, и веснушки на его носу смешно заплясали.
– Она сейчас в больнице, я же говорил. Я, конечно, понимаю, что ты меня не особо слушаешь, но все же. Мне нужно просто журнал забрать, у нее там публикация, отвезу ей в больницу в выходные.
Он почему-то чаще всего говорил о матери «она». Закончив отвечать на вопросы, Кеша устремился куда-то вглубь полупустого бара и вернулся уже с толстым журналом в крафтовой обложке, очень похожей на бумагу, которой на почте оборачивают посылки. Но это все же была обложка с названием журнала: очень маленькими буквами на здоровенном, с телефонный справочник, журнале.
Максиму стало стыдно.
– Кеш, подожди! Эй! Ну что ты несешься, как не знаю, как дядя Степа какой-то. – Максим не успевал. – Кеш, а что такое поэтический слэм? Это типа как баттл? Как рэп, да?
– Ну вроде того. Вернее сказать, рэп баттл это как слэм. Одно из другого типа. Видоизменилось. Ну, короче, мутировало.
Максим, который вдруг понял, что его жизнь уже совсем распирает от лжи, больше в нее просто не влезет, собрался с духом и решил быть убийственно искренним.
– Кеш, послушай меня, Кеша. Мне очень жаль, что в школе мы не были друзьями. Понимаешь, я все время тусил с Андреем, и это как бы он, а не я тебя стебал. Я как бы был ни при чем, понимаешь?
– А теперь как бы передумал или что?
– А теперь, теперь я понял, что без друзей одному не выжить. Без них – прямо край. Ну даже голуби стадами ходят. Стаями. Летают. Давай будем друзьями, Кеш? Ну как взрослые люди становятся друзьями, ну я сам не знаю. Начинают дружить, и все, находят друг друга по жизни типа на работе или на учебе, не знаю я, откуда они берутся.
– А какой у нас с тобой инфоповод для дружбы? Ненавидеть Андрея вместе или что?
– Инфоповод? Нет никакого инфоповода. То есть он как бы есть, и да, там как бы и Андрей замешан тоже, но не в этом, короче, суть. Правда, не в этом. Ну не хочешь дружить, можно, я тебе, как случайному попутчику, все просто расскажу? Помнишь, как в «Бойцовском клубе», когда летишь в самолете и на время полета у тебя одноразовые приборы, и мыло, и одноразовые друзья, а?
– Ну так, наверное, можно. Если тебе прямо реально надо, так что ты скачешь по улице и орешь. Только не пытай меня, ради бога, насчет поэзии, ладно?
– Потому что, согласно нашему законодательству, если пикет одиночный, никакая подача уведомлений о нем не требуется, – пояснила Миша, – но маме это разве объяснишь? Пусть лучше и не знает.
У Полины были вопросы, но она решила оставить их при себе. Принять участие в одиночном пикете было все равно немного страшно. По крайней мере, странно точно было. По замыслу Миши, роль Полины заключалась в том, чтобы заснять на телефон Мишину молчаливую акцию протеста. Миша собиралась какое-то время стоять с плакатом на входе в Таврический сад, – Полина надеялась, что недолго. Она уже жалела, что во все это ввязалась. Она вообще не могла решить, нравится ей Миша или нет, искренне ли поступает ее новая знакомая или ради какой-то собственной выгоды. В конце концов, Полина выбрала роль наблюдателя, оставив выводы на потом.
Пока они добирались от Восстания до Чернышевской, Миша рассказала ей о том, что вообще выгул собак в таких общественных местах, как исторические сады, запрещен. Но это ни в коей мере не оправдывает живодерство, которое устраивают догхантеры – собаконенавистники, – и никто с ними не борется. Эти личности рассыпают яд в местах выгула собак и обитания уличных кошек – во дворах и в подвалах. И если огромный процент населения оказывает всяческую поддержку и помощь не только своим, домашним, но и уличным животным, то оставшийся процент безнаказанно животных травит. Да, конечно, разнообразные акции протеста и любая борьба за чьи угодно права сейчас очень в моде. На пике моды, прямо скажем. Вот только с догхантерами что-то никто не связывается, даже мало кто знает, кто это такие.
Полина подумала о том, что у Миши нет собаки. А свой блог есть. Так что ее так и подмывало спросить, насколько искренна Миша в своем порыве, но она снова промолчала.
Таврический сад, вероятно, был красивым, но ей толком так и не удалось его посмотреть.
Максим мрачно топтался перед аркой. Такого рода арки ему не нравились: большие, просто огроменные. И дома тут тоже были огроменные и назывались «сталинки».
Все в этом районе было старое и мрачное и напоминало военный марш. В родном районе Максима все было наоборот – маленькие дома с маленькими арками и огромные квартиры. Тут же дома были огромные, с гигантскими двадцатиметровыми арками, а квартиры в них были – не квартиры, а крошки.
В районах новостроек Максим совсем уж редко бывал, потому с ними он даже и не сравнивал. В одном из новых районов, конечно, находился корпус Максимова университета, но занятия там были только по ОБЖ, а Максим не утруждал себя посещением этих лекций.
Максим вообще не очень-то доверял всему новому и инородному. Какое тут новое, когда старое-то оказывается ненадежным. Например, дружба с лучшим другом на всем белом свете может в одночасье рухнуть по не вполне ясной причине.
Не надо было переезжать Андрею. Жил бы, как раньше, по соседству, в большой старой квартире маленького дома, авось и не полетел бы кукухой. Но понятно, одно дело двушка в центре, другое – четырехкомнатная, с двумя балконами, тоже не сказать, что прямо на окраине.
Максим ждал Андрея, чтобы поговорить. Андрей все не шел и не шел, и Максим решил подождать его в квартире. Мама Андрея, мало того что разбиралась в опере и во всем таком прочем, она еще и великолепно готовила всякие редкие блюда. А есть уже хотелось. И Максим решительно потянулся к домофону.
Мама Андрея тоже заметила, что Максим отощал. Он доверительно признался, что это на нервной почве. Про то, что ее сын чокнулся и не взял его с собой в оперу, Максим говорить не стал.
Мама Андрея активно накладывала ему того и этого. Эта святая женщина пекла домашний хлеб, делала домашние пельмени и даже сосиски домашние. На кухне было навалом всякой специальной техники для приготовления таких замечательных изысков. А целая стена выложена узором из винных пробок разнообразного оттенка.
Максим наелся и повеселел. Мама Андрея расспрашивала его в основном об Андрее. Время шло. Андрей не шел. Максим посмотрел на часы, потом открыл сайт Мариинского театра и удостоверился в том, что опера уже должна была закончиться. Максиму это совсем не понравилось, маме Андрея – тоже, правда, по другой причине. Оказывается, времени уже было столько (за хорошим столом во время хорошей беседы оно летит незаметно!), что как раз пора бы уже прийти Андрееву отцу. Мама Андрея пожевала губами, помолчала, что-то мучительно обдумывая, и наконец призналась, что лучше бы Максиму встретить Андрея по дороге.
Максим не понял почему. Тогда маме Андрея пришлось пояснить, что встречаться Максиму с Андреевым отцом и ее мужем, да еще и у них в квартире, не очень желательно. Неловкость достигла своего апогея. Максим пожалел, что съел все, что было, подчистую. А то можно было бы гордо уйти, не доевши. Хотя, если честно, он бы так никогда не сделал – мама у Андрея была очень хорошая, нельзя было так ее обижать.
Поэтому Максим вернулся на свой пост перед аркой, неловко пристроился на краешке тротуара, как растерянный воробей, который почему-то возомнил себя очень страшным хищником, спрятавшимся в засаде.
Раз уж все случилось именно так, как случилось, у Андрея было одно больше преимущество: он мог позволить себе роскошь быть собой, то есть реальным Андреем. Ничего из себя не строить и вообще не притворяться. А в этой истории лжи и так хватало. Андрею хотелось поговорить с Полиной наедине, побыть с ней вдвоем, чтобы разобраться в себе, в ней, в своем к ней отношении. И оперу он выбрал не просто так: по тому, как человек слушает музыку, о нем можно многое понять. Ну, примерно так же, как многое становится ясным от того, какую человек вообще слушает музыку.
Догадки Андрея подтвердились: Полина не читала трагедии, которую они смотрели, не слышала эту оперу раньше, но все прекрасно чувствовала. Андрей вообще всегда так примерно рассуждал: женщины не хуже и не лучше, не сильнее и не слабее мужчин. Они просто другие. Совсем. Они уступают мужчинам в том, что обобщенно зовется умом, но с лихвой компенсируют этот недостаток чутьем.