– Хватит, не по лицу, – спокойно сказал Андрей. – Ты же понимаешь, что ничего этим не добьешься.
И это бесило больше всего. Андрей даже не относился к ситуации всерьез. Как будто Максим до того придурочный и неопасный, что можно позволить ему махать руками и пытаться тебя уронить, – все равно у него ничего не получится. Пусть побесится, авось отпустит. Андрей просто светился благородством и мудростью.
Все это Максим ему незамедлительно высказал. А заодно сообщил и все, что понял о жизни: если тебя все время выставляют идиотом, то приходится играть этого самого идиота. Рассказал про то, как люди устраивают вместо честных взаимоотношений взаимопаразитизм, врут сами себе и вообще, как им не стыдно смотреть в зеркало. Про человеческую ушлость и подлость, маскируемую под терпение и смирение, про беспринципность и хитрость.
Андрей стерпел и примирительно заметил, что Полина, по большому счету, Максиму совершенно не нужна, а Максим ей и подавно, потому что он сам не знает, что ему нужно, и вообще ни о чем понятия особого не имеет.
Тогда Максим вытянул руки и попытался Андрея задушить, и тут Андрей все-таки дал ему по носу. Максим почувствовал очень неприятный одновременно и хруст – как будто разгрызаешь орех, – и хлюп. Но точки над «и» они так и не поставили.
Через неделю Таганов в очередной раз позвонил, чтобы сообщить, что соседи по мне очень скучают и, как и он сам, беспокоятся, как же он будет без меня. Заметил, что вся проблема в том, что из меня выйдет не очень-то хорошая жена декабриста. Что я ему не верю, а должна бы быть с ним до конца, даже если он говорил неправду. Но он неправды не говорил. Но если бы и говорил, я все равно должна быть за него. Именно в такие моменты, когда весь остальной мир против.
Слушая его рассуждения, я вдруг почувствовала себя очень усталой, так не должен чувствовать себя человек в двадцать лет, сытый и выспавшийся, когда в комнате тепло и светло, а за окном – лето.
Я швырнула трубку так, что телефонный аппарат жалобно звякнул и чуть не упал со своей деревянной подставочки.
Спустя час Слава пришел и сидел во дворе до тех пор, пока я не спустилась. Он рассказал, что за все время, пока меня не было дома, он ничего стоящего не написал и с горя целыми днями слушал радио. Так он выслушал, что этим летом ожидается какой-то необыкновенно редкий звездопад, который можно наблюдать без обзорной трубы и бинокля даже у нас в Ленинграде.
– Послушай, ну присядь хотя бы на лавку рядом со мной. Я что, прокаженный? – возмутился он.
Я села.
– Ты брал часы?
– Не брал! – Слава нахмурился и спросил с надеждой: – А если бы взял, ты бы вернулась?
Я встала и направилась к парадной.
– Послушай, ну правда ведь, звездопад! А тебе так погано, я же вижу. Ну пойдем посмотрим, персеиды совсем близко к Земле, будет видно – спорим на что хочешь?! Невозможно быть несчастным, когда такое видишь! Пойдем, слышишь?
Мы со Славой дошли до самой Стрелки и довольно долго сосредоточенно пялились в небо. Там ничего не происходило и ничего блестящего, кроме шпиля Петропавловки, не наблюдалось.
Как всегда, все было как всегда, когда имеешь дело с Тагановым.
– Не будет видно никаких звезд, я же говорила, – покачала головой я. – Уже ничего хорошего не будет.
Таганов открыл рот, чтобы мне возразить и в очередной раз рассказать, как все на самом деле должно быть, и тут над островами – от Петроградки к центру – слева направо промелькнула яркая голубая полоска. Как вошедший в пике самолет.
– Посмотри! Вот видишь, видишь! – Самодовольство било из Славы, как вода из подземного ключа-источника. – Я же тебе говорил.
Он смотрел на меня так, как будто не только звездопад, но и весь расстилающийся перед нами город был им единолично придуман, а затем и построен. А я попыталась увидеть его, будто впервые. Со стороны, с той объективностью, которой он всегда от меня требовал, если речь шла о его стихотворениях.
– Какое счастье, что я всегда прав, – довольно подвел итог Таганов. – Я ничего не загадал, а ты успела?
Я покачала головой.
– Жаль. А то загадала бы, чтобы никогда от меня не уходить.
– Слава, послушай, я…
– Что?
– Я не вернусь на Пушкинскую.
– Это ты ведь не всерьез говоришь, да? Это ничего, это бывает, я тоже много чего просто так говорю. Это не считается?
– Слава, мне не нравится тот человек, которым я становлюсь рядом с тобой, понимаешь?
Черты его лица вытянулись и заострились, а глаза стали очень несчастными и злыми, правда только на мгновение. Он уже смотрел на меня беззлобно, расстроенно и недоверчиво, отрицая очевидное, – как обнаружившиеся на нашем письменном столе чужие часы.
Я молча ждала, когда он справится с обуревающими его эмоциями, – их было много, а Таганов умел безболезненно переживать чувства только друг за другом, по одному. Я твердила себе, что надо это просто сейчас все перетерпеть и пережить и рано или поздно этот момент кончится.
Я даже пыталась себя отвлечь, нарочно думая о том, что место, где мы с ним сейчас стоим, это порт. Порт. Просто очень старый и давно заброшенный, сейчас здесь сплошь дворцы да музеи, но так и остались стоять памятниками-статуями два маяка. А два века назад это место было самым крупным центром внешней торговли во всей нашей стране.
А Стрелкой его еще тогда, в те времена назвали, потому что именно здесь Нева разбивается на два русла и уходит в море.
И еще я думала о том, что шансов остаться работать в Петербурге у меня нет, а значит, я впервые за двадцать лет покину Васильевский остров.
Таганов молчал, время шло. Маяки на Стрелке больше не горели, их зажигали только в декоративных целях, по большим праздникам.
Глава девятнадцатая#войназалюбовь
30 июля
_______03:30
Почему ты мне больше не отвечаешь?!
Отец позвонил Андрею и велел его, отца, забрать. Он задержался чуть дольше, чем планировал, и выпил чуть больше, чем предполагал. В меру, но не настолько, чтобы сесть за руль. Мог бы вызвать такси, но не захотел. Хотел видеть Андрея.
Андрей ехал по знакомому маршруту. Не в те районы, которые хранят в себе столько же истории, сколько и исторический центр города, не в те, о которых один замечательный современный поэт – на этот раз не Таганов – написал: «Мой личный штат Гражданка»[3].
Те спальные районы ему нравились. А тот район, в который он ехал сейчас, – нет. Это был современный жилой комплекс, поражающий своей бездушностью. Тут совсем не читалось пространство и место; такие дома, как здесь, могли расти где угодно. А время угадывалось – это время называлось «презент перфект», «сейчас».
Андрею очень не хотелось бы жить в такой многоэтажке, но он прекрасно понимал, что именно в таком месте и будет жить. Отец купил в этом районе несколько квартир в строящихся домах, и, рассуждая логически, это было хорошим решением. Здесь же он снимал квартиру для своей любовницы, откуда и должен был его забрать Андрей.
А желание отца информировать Андрея о своей личной жизни, вовлечь в нее сына не было особенно логичным. Отцу просто так хотелось.
И в этот раз все прошло, как по давно заученным нотам: Андрей хотел подождать отца в машине, но не посмел перечить и поднялся на девятый этаж, хотя вовсе этого не жаждал.
Домой они ехали по кольцевой. Отцу очень нравился новый неразводной мост и вид, открывающийся с моста на новый, построенный к чемпионату мира стадион, похожий то ли на летающую тюрьму, то ли на фантастический колизей далекого будущего. Футбол Андрей не любил, но скрывал это.
– Ну и что же мы такие убитые? Пора уже повзрослеть, Андрей. – Отец понятия не имел, что сейчас происходит в жизни сына, но чувствовал, что нечто совершенно неконструктивное. – Возьми себя в руки, ну. От твоего унылого лица настроение портится.
Андрей молчал, потому что отвечать было опасно.
Как только он припарковался во дворе и открыл перед отцом дверцу, тот схватил его за запястье и заглянул в глаза – очень искренне, сердясь на самого себя за эту искренность.
– Никогда не проигрывай, слышишь? Не смей проигрывать. Такого варианта нет, его вообще не должно для тебя быть по определению. Посмеешь проиграть, не стоит и начинать ничего. Ты меня понял?
Андрей сдерживался и кивал.
Ночью ему приснился батискаф, который тонет в тщетной попытке обследовать дно Марианской впадины.
– Подрался? Ну ничего, с кем не бывает.
Это вернулась домой бабушка. Родители приезжали в начале недели. В понедельник уезжала Полина. Горячую воду уже дали, белые ночи были на исходе. Жизнь готовилась войти в привычную колею, ну, может, не наладиться, но принять какой-то более вменяемый облик.
Они с бабушкой ужинали. Говорили о том о сем, бабушка настаивала, что Максим уже совсем человеческий вид потерял и хорошо бы им съездить на дачу. Подготовили бы участок к возвращению родителей, обновили бы в четыре руки беседку, будет хороший сюрприз, на той неделе шашлыков пожарят, лето, считай, наполовину прошло, а Максим еще ни разу шашлыков не жарил. Взяли бы с собой Андрейку.
Андрей приперся накануне, виновато осмотрелся по сторонам и сразу поинтересовался, где Дамблдор. Максим резонно заметил, что это не его теперь дело, только выразился гораздо грубее.
Андрей пропустил хитро сконструированный оскорбительный оборот речи мимо ушей, но лицо его после этого стало как-то заметно жестче.
– Чего пришел? – Максим и эту мысль высказал довольно грубо.
– Значит, я тебя ни во что не ставлю и человека в тебе не вижу? – такую вот подводку сделал Андрей. Он злился, но злился как-то очень спокойно. – Тогда извини. Я все обдумал и пришел к выводу, что твои обвинения не лишены правды. Я действительно еще пятьсот лет назад с чего-то решил, что ты по многим вопросам нуждаешься в моей помощи и защите. А значит, мы автоматически неравны. Так мы взаимно пропаразитировали, как ты выразился, определенное количество лет. Абсолютно очевидно для нас обоих, что теперь эта дружба себя исчерпала, это не хорошо и не плохо, это просто факт. Вот зачем я пришел. Затем, чтобы запретить тебе общаться с Полиной.