– Туфли 1830-х годов? – потер он твердую пяточку подбородка, выступавшую из мягких округлостей.
– Стерлядки, – уточнил фасон Геннадий.
Знания в этом мире умножают не только скорби. Они умножают и деньги. Геннадий знал, что туфли фасона, который в России того времени ласково называли «стерлядью», повторяли модель, в которой танцевала балетная суперзвезда того же времени – Мария Тальони. Совсем как сейчас модницы копируют Ким Кардашьян или Кейт Мосс. Знала и Римма Петровна. Но вряд ли знали аудиторы музейных фондов, чья задача была не знать все о театре, а сверять индексы по описи с предметами в хранилище. Даже если бы и знали? Одна потрепанная и загвазданная шелковая туфелька для них ничем не отличалась от другой, такой же розовой и поношенной. Ведь не будут же они брать пробы ДНК с пота на стельке.
Знал и Дмитрий Львович.
– Понял, – коротко кивнул он.
Это была вторая стадия. Она тоже сошла гладко.
Но на третьей все кувыркнулось.
Башмачки, распяленные колодками из папье-маше, уже стояли на столе перед Геннадием, когда Борис Скворцов позвонил с извинениями.
– То есть как – уже не надо туфельку? – на миг потерял лицо Геннадий. Он бы сказал больше. У него было что сказать – сообразно всей длине цепочки, описанной выше. Но Скворцов, глава «Росалмаза», был клиент жирный. Не говноед. Он мог потом заказать что-то еще. А главное, репутация «трудного» или даже хуже – «токсичного» – положила бы конец делам. В Москве надо быть «легким» и «позитивным». Геннадий восстановил лицо и очаровательно добавил:
– Ничего. Все понимаю. Буду рад пригодиться в другой раз.
На том они с Борисом и разъединились. И тогда Геннадий завопил:
– Бля-а-а-а-адь!
Он дал себе время отдышаться.
Цепочку надо было снова трясти – но уже в обратном направлении.
Но не пришлось: Дмитрий Львович позвонил сам, и голос его трепыхался от восторга, от сдерживаемого смешка:
– …И ей тоже нужна туфелька Тальони! Представляешь?! Чокнулись они сразу все на Тальони, что ли?
– Может, сериал какой-то сейчас по Нетфликс идет. Про Тальони, – предположил Геннадий. – Покупательница-то не стремная? – напрягся он. – Ты с ней лично знаком?
– Говноедка. Но с деньгами. И не тупая. Так знакомить вас?
Геннадий не знал, радоваться ли спасению или не верить в простые совпадения.
Но Дмитрий Львович радовался:
– Слушай, может, мы с тобой быстренько налабаем этих башмачков в промышленных количествах, как турки – ковры столетней давности? Накупим балетных тапочек, потопчем, вываляем в пыли…
И Геннадий тоже выбрал радость:
– Круто, – сказал он. – Познакомь меня с ней.
Вера открыла шкафчик. Отодвинула флакон, другой. Уперлась в пудреницу, которую двигать было некуда – пришлось вынуть ее совсем. И наконец нашла, что искала, – золотой патрон помады. Вывинтила. Красная, как «феррари», а угол почти не скошен. Помада для особых случаев. Драматический цвет для женщины, которая надеется на… Вот еще! Вера хмыкнула, поставила помаду на место. Задвинула пудреницей, поставила на место флаконы, закрыла шкафчик.
Надела удобные туфли, взялась за дверь, и – вдруг скинула их. Вдела ступни в лакированные копыта, от которых тут же заныли кости. Гулко стуча каблуками-шпильками, вернулась в ванную, сгребла и бросила в раковину флаконы, пудреницу (некогда, некогда). Выхватила помаду, кинула в сумочку и, показывая красные подошвы, выбежала.
А в такси накрасила губы.
Пропеллер у Дмитрия Львовича был в мелких красных розочках, напоминавших язвочки. В нагрудном кармане – шелковый платок в тон. Вера поняла, что Дмитрий Львович «тоже готовился», ей стало смешно. И от этого немного досадно на себя: зря губы накрасила, теперь это выглядело как аванс, который она не собиралась отоваривать. Вера как бы невзначай втянула губы бантиком, слизнула помаду языком, рот сразу наполнился жирным, слишком душистым вкусом. Стены в комнате были темно-синего цвета. На них не было ни картин, ни фотографий – все заменял вид на Храм Христа Спасителя в окне без штор.
– Здравствуйте… Очень рада.
– Очень рад. Прошу.
Он показал на хромированное кресло с кожаными подушками, принял ее пальто. Вера ожидала, что дома у Дмитрия Львовича – раз уж он антиквар – будет, как в музее-квартире, например, Некрасова, в которой Вера была еще школьницей.
Увидев, что она исподтишка осматривается – хотя смотреть в пустоватой комнате было не на что, Дмитрий Львович пояснил:
– Я здесь не живу. Это галерея.
«Зря только помаду сожрала», – успокоилась Вера: приставать Дмитрий Львович и не собирался. Теперь ей уже стало немного досадно именно из-за этого. Юноша, которого Вера уже видела на стенде, внес поднос с хромированным кофейником Alessi и крошечными белыми чашками.
Теперь она заметила, что вид у Дмитрия Львовича, пожалуй, беспокойный. Он делал слишком много мелких движений. Что-то подергивал, оправлял, ерзал.
Было приятно перебить парфюмерный дух во рту горьким кофе. Вера едва успела сделать глоток, как вошел…
– Вот специалист, которого я вам хотел представить! – простер в его сторону руку антиквар.
Вера протянула свою:
– Вера.
– Геннадий. Но можно совсем просто: Гена, – он наклонился, показав небольшую плешь, и руку поцеловал.
– Гена – работник культуры, – ухмыльнулся Дмитрий Львович.
– А ты что, дамам руки не целуешь?
– Я? – Дмитрий Львович насмешливо развел руками, но беспокойство, заметила Вера, из глаз не ушло: – Я торгаш.
– Он врет. Он бескорыстно все это любит, – рассказал за него Геннадий Юрченко.
– Ну, я вас оставлю поговорить. У вас все есть? Может быть, коньяк? Вино?
И Вера, и Геннадий мягко плеснули руками: нет-нет, спасибо. И Дмитрий Львович деликатно закрыл дверь. Вера услышала, что он сразу начал говорить по телефону. Слов было не разобрать, но интонации взволнованные. А потом Дмитрий Львович перестал беспокоиться, что его услышат: заорал матом.
Вера спохватилась, что слишком уж засмотрелась на дверь.
Она вдруг сложила в уме галстук-бабочку, красивого юношу-ассистента, обостренный вкус к красивым вещам. «Блин, он же, наверное, просто пидор. Дмитрий этот Львович. А я – дура». Поймала дружелюбный взгляд Геннадия – он все это время наблюдал за ней.
– Ну давайте я вам помогу начать, – мягко и уверенно предложил он.
– А, нет. Простите… Симпатичный мальчик, – кивнула она на дверь.
– Леша? Он гей, да, – подтвердил Геннадий. – Это, впрочем, не секрет. Дима беспокоится за сына. Это тоже не секрет. Вы ведь и сами уже заметили.
«За сына?» – поразилась своей ошибке Вера. Вслух признала:
– Я бы тоже беспокоилась. Не что мой сын гей, на это как раз плевать, а что он гей в…
Ей не требовалось договаривать, Геннадий и так понял:
– Из Москвы Леша скоро уедет – поступил в магистратуру в Лондоне.
– Очень умный, наверное, – подняла чашечку к губам Вера.
– Одновременно будет интерном в «Сотбис».
– Ого. Неплохо. По-моему, тогда беспокоиться совершенно нечего.
– А вам нужна именно туфелька Тальони?
Вера замерла от столь резкой смены темы. Улыбнулась, сделала глоток.
– А что не так с туфелькой Тальони?
– Нет-нет, – улыбка у Геннадия была по-прежнему приятной, располагающей. Вера наконец поняла, кого он ей напоминает: гинеколога. Все про всех знает, ничему не удивляется. Тем более – не осуждает.
– Я имел в виду – именно туфельки или именно Тальони?
Вера задумалась. Ответа она не знала.
– А есть варианты?
– Варианты есть всегда. Просто если в вашем случае это именно Тальони, то я бы предложил посмотреть не на туфли, костюмы, личные вещи, а вокруг – на керамику, бронзу, гравюры. У Тальони большая иконография. Неплохие вещи с идеальным провенансом можно совершенно спокойно купить, не сильно уйдя за две штуки, даже меньше. Не уникальные, но – неплохие. Подруге подарок ищете?
«Говноедка, – поняла Вера, – вот что он про меня думает: очередная говноедка». Но не подала виду. Поинтересовалась:
– А уникальные?
Геннадий выразительно вздохнул.
– Больше двух штук? – предположила Вера и тут же пояснила, если вдруг это не очевидно: – Сколько бы ни было. Сколько стоит, столько и стоит.
Не без злорадства подумала: «Все еще говноедка или уже нет?»
– Ох-ох, – вальяжно изобразил заминку Геннадий. Точно факты, которыми он располагал, не предназначались для ушей леди.
– Что?
– С неидеальным провенансом, я бы сказал.
Что такое провенанс, Вера знала. На сайте, где пасся Борис и который она изучила потом сама, под каждой картинкой была такая графа: провенанс. У кого куплено, кем унаследовано, кому подарено. Родословная вещи через ее владельцев. Родословная должна быть непрерывной, даже если вещь родилась в XVII веке.
Теперь она поняла, почему деликатно прикрыл дверь Дмитрий Львович и почему Генаннадий Юрченко так напомнил ей гинеколога, которого дамы находят строго по рекомендации других дам. Потому что он ведет себя, как гинеколог. Потому что его репутация строится на соблюдении чужих тайн, на умении вовремя сказать и еще более тонком умении вовремя промолчать.
– Понимаю, – сказала она. – Неидеальный провенанс меня устраивает.
Первую в жизни краденую вещь Вера купила, когда ей было семнадцать. Дело было в Ленинграде, и вещью этой было пальто. Оно пахло внутри чужими духами. Но Вере этот чужой таинственный запах даже нравился.
– А что, правда одну туфельку съели? – не удержалась, проверила Геннадия на вшивость она.
– Обе. В 1842 году, – последовал ответ.
Геннадий взял ее руку в свою:
– Я не обещаю. Но попробовать, думаю, можно.
Но не поцеловал. Пожал – и выпустил. Теперь изображать дамского угодника перед Верой не требовалось, их отношения ясны и закреплены: деловые.
Дмитрий Львович вошел слегка распаренный – в тон розочкам на галстуке и платке. Как будто не он орал, а на него орали.