– Девочка – плохая. И точка.
Славик вздохнул:
– У нас треть кордебалета таких девочек.
– Неправда. Кордебалет в целом хороший.
Славик не ответил, поглядывая на знаки, в зеркало, на светофоры.
– Я не понимаю, – продолжала Даша. – Хорошо, плохая… Но зачем им всем тогда так надо в балет? А?
– Чего именно ты не понимаешь? – спокойно, без вызова переспросил Славик, ловя ее сердитый взгляд в зеркале над ветровым стеклом.
– У Майи этой же и так все есть. Квартира, машина, шмотки, украшения и прочее.
– А тебе балет зачем?
Даша резко повернулась к нему. Но Славик смотрел на дорогу.
– …Тебе же в принципе ничего не нужно – ни квартиры, ни машины, ни шмоток, ни украшений и прочего.
Даша тоже стала смотреть на дорогу. Машина глотала ее, как черную ленту. Ответа и там не было.
Вера вдруг увидела собственную спальню, как будто зашла сюда впервые.
Есть такие спальни – она видела у приятельниц – все в розочках, оборках, английском ситчике, у кровати туфли с пушком. Дамские будуары. Или еще хуже: все бежевое, кремовое, как будто (да почему как будто? – так оно и есть!) их обитательница уж как вошла в «возраст элегантности», так никак и не может вылезти из бежевого кашемирового пальто и бежевого свитера с высоким горлом, прикрывающим обвисшую шею.
В обоих случаях муж – лишний, как постоялец.
Нет, их спальня не такая. Она – их спальня. Борис на боку лежал на своей стороне, читал в свете лампы. Матовый отблеск: свисал брошенный мужем халат. Это и его спальня тоже.
– Ты чего там в дверях зависла? – Борис поднял голову от киндла, а взгляд – поверх очков для чтения.
– Я показываю тебе свое новое белье для адского соблазна, – сообщила Вера, и приняла позу: оттопырила бедро, выставила ногу.
– Гр-р-р-р-р, – отозвался муж. Но позу не сменил.
Вера нырнула под одеяло, обхватила его за плечи, закинула ногу.
– Хочешь интересный факт?
– Конечно, хочу.
– У Марии Тальони туфельки были из самого тонкого шелка. Никаких стелек. С остренькими-остренькими носами. В России их тут же назвали «стерлядками».
– Угу, – похлопал ее по руке, промычал киндлу Борис.
Веру немного задело. Но она решила твердой рукой повернуть стрелку семейного барометра на «ясно» – в надежде, что и погода затем переменится.
– Интересно?
– Ты представляешь, – поделился Борис, не выпуская ее руку, – оказывается, высокие балерины не могут танцевать Жизель. Причем ведь не высокие-высокие по жизни – не как модель высокие. Ну а как я примерно. Чуть выше, может, – нехотя признался он.
– Да?
– Ну.
– А что не так с тем, что ты высокая? Красиво же. – Вера сама не отказалась бы от лишних пяти-восьми сантиметров. – Все тряпки на высоких иначе смотрятся.
– Я тоже не понимаю, – Борис пожал плечами. – Традиция. А ведь это типа главная в мире роль. Без нее самая великая артистка – не великая.
– Но ведь есть и другие хорошие роли?
Однако Борис не подхватил, объяснял:
– Ну типа как роль Гамлета. Высшая точка. И вот так тупо: нет и все.
Вера встала. А он все сокрушался, покачивая киндлом:
– Только потому, что якобы слишком высокая. Хоть какая ты при этом талантливая…
Вера взяла свой киндл. Легла.
– Представляешь? – не заметил ничего Борис. – Очень консервативный мир.
Вера решила не сдаваться так просто. Отложила киндл. Подкатилась к мужу. Обняла. Закинула ногу. Заглянула на его экран. Глаза ее выхватили слова, строчки – книжка была про балет, чего-то там, «создатели и зрители», нон-фикшен.
– Про балет? – удивилась она.
Борис перед сном читал только триллеры.
– Ю Несбё ничего нового не написал?
– Ну я же теперь попечитель балета. Вдруг меня спросят о чем-то? Не хочется совсем уж хрень ляпнуть… Тебе не мешает, если я еще немного почитаю?
– Не мешает, – Вера застыла. Убрала ногу. – Конечно, читай. Я адски устала, мне ничто не может помешать.
– Спокойной ночи.
Вера отвернулась, накрылась одеялом. И еще долго не спала – даже после того, как бледно-оранжевый отблеск лампы погас.
– А по телефону почему нельзя было? – проворчал Петр вместо приветствия.
Запрыгнув и плюхнувшись на пассажирское сиденье, Света поспешно опустила на лицо прядь волос, как штору.
Петр присвистнул.
– Хороший фингал.
– Ну что вы стоите? Вон бибикают уже сзади, – Света отвернулась в окно.
Фингал был заботливо замазан и переливался из-под слоя телесного цвета фиолетовым перламутром. Петр вывел машину в полосу, и Света рассказала ему про свою встречу с Еленой Авдеенко в сауне фитнес-клуба.
– Молодец, – похвалил Петр. – А фингал – тоже оттуда?
– Не важно.
– Авдеенко тебя так приложила?
Та не ответила. Петр вспомнил гнев супруга у входа в банк. «Господи, уж не мсье ли Авдеенко руки распустил?» – забеспокоился он.
– Светлана?
– Вы на дорогу смотрите.
«Ишь ты, самолюбивая».
– Я должен о чем-то узнать?
– Неа.
– Ну и хорошо. Теперь можешь повернуться и небрежным жестом смахнуть волосы назад. Мне по барабану, что у тебя на лице, – он старался говорить легко и беззаботно, заразительно беззаботно. – Не волнуйся. Мне девушек с фингалами и побольше твоего видеть случалось. И с разбитыми физиономиями. – На микроскопическую долю секунды дыхание его запнулось, на микроскопическую долю изменилась высота голоса: – А некоторых даже и вовсе без головы.
Но Света его не слишком знала, ничего не заметила.
Только себя он этим тоном не обманул. На миг сердце екнуло.
…Ошибка. Да. Он-то думал, что толстый слой бетона уже схватился. Столько-то лет усилий. Не забвения, конечно: как правильно сказал один ребе, есть вещи, которые нельзя забыть, но о которых и невозможно помнить каждый день. Он день за днем не оглядывался. Думал, бетон застыл. Уже можно ступить. Особенно если бежать быстро. Но нога тут же увязла, пробила в жиже дыру. Оттуда потянуло сквозняком…
– Вы поворот проехали, – заметила Света. – К театру – туда.
…Прямо из ада.
– А нам – туда.
…Их прапор не мудрствовал лукаво. Это Петр давно усвоил: либо ты прапор, либо сложно думаешь. Даже шире: либо ты в армии, либо ты сложно думаешь. Делать и то, и другое одновременно – сложно думать и быть в армии – превращает службу в кошмар. Уже после первой недели салагой – лет ему было… ну как этой Свете, наверное? Неважно – Петр научился думать просто или сложно по своему желанию, а это желание соизмерять с обстоятельствами. Получалось все лучше.
Но прапор достиг высшей степени мастерства в этом деле. И когда ему велели отрядить тридцать солдатиков, просто вывел всех на плац и читал список состава по алфавиту, пока не прочел тридцать фамилий.
– Агапов, Аистов, Акопян, Андреев, Аносов…
Так Петр и попал на это задание: услышал свою фамилию – сделал шаг вперед.
Не слишком молодцевато, но и не вразвалочку. Вторая армейская мудрость: не зли прапоров и сержантов понапрасну.
Потом им раздали автоматы. И патроны. Ребята притихли. Руки работали, как будто это была просто тренировка: сбор автомата на скорость. Всем стало тревожно.
Ведь не приграничная же область. Ну какое такое здесь может быть ЧП?
– Але, вы тут?
Света помахала у него перед лицом рукой. Мерзкий жест, всегда бесивший его вульгарностью.
– Руки убери! – рявкнул Петр. Но вместе с тем был рад: рука разогнала воспоминание. – Извини. Я же на дорогу смотрю. А ты клешней машешь.
Один ее глаз смотрел недоуменно, другой – красный, между пухлых, как гусеницы, век, – был погасшим, без выражения.
– Какой вы нежный.
– Нечего нам делать в театре. Ирина твоя из него вышла и отправилась восвояси, – объяснил Петр.
– Тогда куда мы сейчас?
Петр уселся перед Еленой Авдеенко. Света, не расстегивая куртку, плюхнулась рядом. Для других посетителей банка, для администратора смены, для девочек на стойке они выглядели просто как одна обычная пара, которая берет кредит или затевает ипотеку (если не считать, что у «жены» фингал на пол-морды, но во‐первых, никто не лезет не в свое дело, а во‐вторых, может, она профессиональный боксер?). Ничей взгляд на них не задержался.
Авдеенко тут же узнала обоих. Из-под форменного шелкового платочка на шее поползла вверх розовая нежная краска. Налилась в тон с корпоративным красным на платочке. Потом красной на лице осталась только помада. Сама Авдеенко стала красивого снежного цвета, подпорченного на скулах ржавыми пятнами румян. Петр ее на миг пожалел.
– Не надо шуметь, – с симпатией в голосе предупредил он. – Мы тихо поговорим, как будто о потребительских кредитах, и так же тихо отползем.
Авдеенко сидела, как соляной истукан.
– Вы поняли?
Она не сразу кивнула.
– Вы листайте бумажки какие-нибудь, – посоветовала Света. – Как будто нам втюхиваете что-то.
Руки Авдеенко слепо зашевелились над брошюрами, формулярами.
– Все совсем не так. Не то, что вы думаете. Я была одна в Москве. Не поступила, из общаги выгнали, – еле слышно говорила она. – Приехала сюда совсем девчонкой. Ни родственников здесь, никого… Не к кому идти. Не у кого остановиться, хотя бы чтобы поискать работу.
Света на стуле шевельнулась – Петр почувствовал ее воинственное напряжение, без церемоний врезал локтем, чтобы не встряла.
– Елена Викторовна, на самом деле, та страница вашей жизни меня совсем не интересует. Я не полиция нравов. Я вообще не полиция. И даже не побегу в полицию после нашего разговора. Тем более, как вы правильно заметили, дело прошлое. Вы жена, мать и добросовестный налогоплательщик. Эта версия меня полностью устраивает. Вас она устраивает?
Та кивнула.
– Ну тогда поехали дальше.
Петр увидел, что Авдеенко заметно успокоилась: ее мелкобуржуазному настоящему не угрожало ничего. Петр уважал мелкую буржуазность – он знал, как трудно ее в российских условиях построить и каких усилий стоит удержать.