Сердце билось ровно. Зубы постукивали друг о друга. Вера свела вместе челюсти, сглотнула вязкую слюну. Принялась выкручивать руль, выводя машину с парковки.
Они сидели в предбаннике ложи. Борис на одной стороне, Бобр с Антоновым на другой. Как будто втроем они ехали в метро, у которого вместо сидений из чертовой кожи были бархатные стулья с позолотой.
– Ну? – обернулся на Антонова Бобр. Все, рассказанное Борисом, уже отпечаталось в его памяти. Бобр ждал инструкций. Но Антонов все так же смотрел на Бориса. Все таким же пустым круглым взглядом.
Борис не поменял позу: нога на ноге, руки сцеплены на колене. Поза человека, который так чист, что самому скучно.
Антонов поправил галстук и сообщил:
– Я жду большего.
Борис пожал плечами.
– А большего нет.
Антонов не поверил:
– Вы встречаетесь. Вы созваниваетесь. Зачем? О чем-то вы же говорите? Например?
– О балете. Например.
Надежный способ сказать собеседнику «отъебись», когда сказать «отъебись» по каким-либо причинам нельзя. Антонов так это и понял.
– О балете, – эхом повторил он. Бобр скроил рожу: тоже понял.
– А похоже на дружбу, – заметил Антонов. – На начало прекрасной дружбы. Без необходимости такие дружбы не начинаются.
– Иногда люди просто общаются. Просто так. Называется: светская жизнь.
– Почему же вы поддерживаете это общение со своей стороны?
«Потому что ваш Соколов меня развел, как мальчика, и я сдуру чуть не траванул Вострова. А Авилов это знает. Держи друзей близко к себе, а врагов еще ближе. Вот почему». Вслух Борис ответил, пожав плечами:
– Светская жизнь.
– Даже после истории с Востровым и переходом «Гидро» к другому собственнику? – уточнил Антонов.
– Совпадение, – парировал Борис. – Никаких общих интересов с Авиловым у меня не было и нет. Ни личных, ни деловых.
– Что ж, не было – появятся.
– Не уверен.
– Жизнь покажет. Я уверен, – в тоне Антонова была угроза.
– Вам виднее.
– Именно. Мне – виднее.
Борис спиной почувствовал каждую завитушку стула: «Это что, предупреждение?» Антонов встал.
Встал и Борис.
– До встречи. Надеюсь, следующая будет более продуктивной.
Антонов протянул руку. Борис пожал, повторил слова самого Антонова:
– Жизнь покажет.
Бобр так и остался сидеть.
– Хорошее место, – пояснил обоим он, крутанулся к черной пропасти зрительного зала. – Отсюда все как на ладони. Девочки, ноги.
Антонов вышел. Борис не успел – Бобр схватил его за полу пиджака.
– Душа просит прекрасного… А то у меня столько огорчений в последнее время, – пожаловался Бобр.
– Пожалуйста. В любое время, – Борис старался говорить любезно. – Это ложа нашей компании. Просто дайте знать моей ассистентке. Она зарезервирует вам кресло.
– Ассистентке? Да ну! Она тут при чем?
– Ложей занимается ассистентка, – Борис отмахнул штору, чтобы выйти.
– Твоя ассистентка меня не огорчает. Меня твоя служба безопасности огорчает.
– То есть? – обернулся в ложу Борис.
– На моем Степе повисла.
– А кто это? – выдавил Борис.
– Сынок мой.
– Моя служба безопасности?
– Я тоже удивился. На фига им мой Степа? Признаюсь, я немного огорчился. Мне стало неприятно. А когда я немного огорчен, я могу что-нибудь перепутать. Сказать что-нибудь не то… В неподходящем месте. Не тем людям.
Борис перебил:
– Ничего об этом не знаю. Разберусь.
– Во! Разберись. Хозяин ты или кто.
Борис толкнул в дверь. Заперто. Испугался. Панически тряс ручку. Тщетно.
– А телефончик? – воззвали из ложи.
– Какой? – обернулся Борис. На затылок будто легла ледяная ладонь.
– Ассистентки, – спокойно отозвался Дюша. – Ты ж сам сказал. Она ложей занимается. А я тут с вами балет почти уже полюбил.
– Конечно, – ответил Борис. – Да. Конечно.
Он вспомнил, что театральные ручки надо не нажимать вниз, как обычные дверные, а поднимать вверх. Потащил обеими руками. Дверь легко и беззвучно поддалась. Борис выкатился по ступенькам, чуть не упав.
Огни в коридорах и фойе уже зажгли, но публику еще не пускали.
Театральное пространство было гулким, пустым.
Буфетчица в пока еще безлюдном кафе, после каждого бокала делая округлое движение бутылкой, чтобы не уронить ни капли, наполняла шампанским тонконогий стеклянный кордебалет. В пустоте столиков было что-то арктическое.
Борис подошел:
– Коньяк, пожалуйста… Два!
Первый выпил прямо у стойки, пока она наливала второй. Буфетчица сдержала удивление. Подала еще бокал.
– Конфету? Пирожное?
Борис помотал головой. Потом передумал.
– Конфету.
Взял шуршащий шарик. Отошел с бокалом. Потянул первый глоток. И только тогда вспомнил про Веру. Вынул телефон. Увидел, который час. Безнадежно опоздал. Ни звонка, ни смс. Борис кинул коньяк в горло. Набрал жену. Телефон ее был отключен.
Борис выругался. На ходу стряхнул размягченную ладонями конфету на столик.
Буфетчица покачала головой: еще вечер не начался, а уже непорядок. Выскользнула из-за стойки и восстановила первозданную белизну.
– По итогам прошлого года абсолютным рекордсменом по числу посетителей среди музеев России стал петербургский Эрмитаж, – вещал докладчик. – Тогда как музеи Москвы…
И тут у Геннадия зазвонил телефон.
Дама в очках дернулась, все сидевшие за прямоугольным ведомственным столом повернулись, а докладчик послал неодобрительный взгляд поверх своего компьютера.
– Извините, – пробормотал Геннадий, вставая из-за стола. Телефон в его руке посвистывал и тренькал. На него глядели неодобрительно – как бы желая превратить в камень. Но Геннадий не окаменел, вышел.
В коридоре ему пришлось отвести трубку от уха – доносилось только «камни… камни… камни…» Потом пауза. Геннадий приблизил трубку к уху:
– Все будет, – заверил. – Просто небольшая техническая пауза.
Потом набрал Веронику. На том конце отозвалось недовольно:
– Але.
– Канифоль нужна. Человек беспокоится.
– Никуда я не пойду, у меня больничный до четверга.
– Очень жаль. Канифоль нужна сегодня.
– Я же сказала! Я на больничном! – заверещала Вероника. Но Геннадий уже нажал отбой.
Подумал. Написал смс звонившему: «В четверг ок?» Прилетело тут же: «ОК».
С облегчением вернулся в кабинет.
– Извините.
Но опять заверещал телефон. Опять пришлось встать. На этот раз Геннадий сказал:
– Родственник в больнице. – И прибавил по ассоциации: – Камни. В почках.
Негодование сменилось сочувствием. Все покивали, поцокали, покачали головами. Геннадий опять вышел.
– Рудольф Валентинович! – изобразил радость.
– Здравствуйте, дорогой. Как поживаете?
И не дождавшись ответа, впрочем отнюдь не потому, что Рудольф Валентинович приветствовал на английский манер, пригласил:
– Ждем вас завтра в гости.
– С радостью, – поддал в голос энтузиазма Геннадий. – Может, в пятницу?
– Сил уже нет смотреть на пустую стену над диваном. Природа не терпит пустоты, как вы знаете, – говорил Рудольф Валентинович через улыбку. Пока еще.
– Но…
– Завтра подошло бы идеально.
– Ох, завтра, боюсь, может быть немного неудобно. Я подневольный человек. Не совсем понимаю, в какое время меня завтра, если можно так сказать, выпустят из бюрократических когтей. До четверга я плотно занят. А вы с Мариной Викторовной наверняка…
– Нам – очень даже удобно, – перебил уже без улыбки Рудольф Валентинович. – У Марины день рождения. И картина должна быть на месте. Послезавтра.
Последнее слово хлопнулось, как бетонная плита, и Рудольф Валентинович повесил трубку.
Геннадий недолго стыл в объятиях паники.
– Ну, – лениво отозвалась на звонок Вероника. – Я легла поспать.
Геннадий услышал зевок. Не исключено, что фальшивый. Вероника поразительно умела выдавать фальшивые физиологические реакции.
– Дорогая, у меня хорошие новости.
Он услышал, что молчание на том конце было немного недоверчивым, но совершенно бодрым.
– Ты поправилась. Прямо сегодня.
– Не-а. У меня больничный до четверга.
– Ты заберешь канифоль и картину! Сегодня!
Геннадий вернулся в зал, где проходило совещание. Он чувствовал, что уши его горят. Все тут же уставились на него – немолодые, помятые жизнью лица.
– Простите, семейное.
Геннадий отодвинул стул. Кругами пошло сочувствие:
– Ничего-ничего… Бывает. …Ох, почки такая штука… У меня свекор тоже был на диализе… Главное, пусть скорее поправляется – родственник ваш.
Геннадия так тронула их отзывчивость, что на миг он сам поверил в родственника с камнями в почках. И даже нервно прижал пальцами глаза, – последнее, впрочем, он сделал искренне. У Рудольфа Валентиновича в собственности было несколько московских рынков, особенности этого бизнеса наложили отпечаток и на характер, и на манеру вести себя в конфликтных ситуациях.
Геннадий не хотел узнать, как именно.
– Слушай, Даш.
Славик закрыл за собой дверь гримерки. Даша скомкала пропотевший купальник, запихала в пластиковый пакет. Следом отправилось трико.
– Ты зря на Майю наехала.
– Я наехала?
– С ней не так все плохо.
– Ну не знаю.
– Послушай.
– У нее нет прыжка.
– Нет, – не спорил Славик. – Но можно натаскать. Чтобы выбрасывала ноги в шпагат. Будет казаться, что есть… Небольшой, – справедливости ради добавил он.
– И колени сухие…
– Ну, колени можно подзакачать мышцами… Сгибать и разгибать с резинкой.
Даша хмыкнула.
Но спокойствие Славика было не так просто разбить.
– Ты зря. Дай мне… ну не знаю… Полгода? – прикинул он. – К концу сезона она будет выглядеть приличнее.
– Не будет.
– Я с ней уже немного поработал – я вижу прогресс. У нее нет данных, но башка варит. И она реально старается.