Даша пропустила вторую часть сообщения мимо ушей. Так как первая поразила ее:
– В каком смысле – поработал?
– Позанимался.
– Не поняла.
– Ну. Мы немного посмотрели… вместе… на ее проблемы… Даш! Она все сама понимает! И отец ее тоже… Понимает. Там много работы, но…
– Погоди, – уставилась на него Даша. – Ты давал ей уроки? Где? Здесь?
– У них дома. Они специально освободили комнату большую. Специально настелили там пол, как в классе. Зеркало повесили, палку. Они очень ответственно к этому относятся.
– Ты что – давал ей уроки? У нее дома? Ты?!
Он неправильно понял выражение ее озарившегося лица.
– Я же знаю, что ты – за серьезное отношение к работе. Я им сказал, что у тебя нет времени. Что ты очень устаешь в театре… Даша, они это понимают!.. Но что ты, в общем, за.
– Ты сказал им, что я – за?
– А что? Ты против?
Даша почувствовала мгновенную легкость. Ее лицо осветилось. Славик обрадовался:
– Фух. Ну хорошо. А то я немного боялся, что ты как-то неправильно это воспримешь.
Даша чуть не засмеялась. Но совсем не от того, что подумал Славик.
…Конечно! Теперь Даша видела логику в том, что раньше казалось провалом в собственной памяти. Яснее некуда. Обрадовалась Майя – обрадовался ее отец – питерской школе тут же сделали новый пол – и Лидия Николаевна тут же бросилась звонить Даше: спасибо, мол, спасибо, детям нравится.
Она улыбнулась. Славик просиял в ответ. Он был доволен собой: он молодец, да. Когда надо, он может ее защитить!
– Я хочу для тебя… – начал он.
«Значит, у всего остального тоже есть объяснение. Просто я его не знаю, не вижу», – размышляла она. Славик заметил пробежавшую тень, принялся убеждать:
– Даша, так – лучше. С такими людьми надо осторожнее. В этом уж ты мне просто поверь. Я здесь свой, а ты пока не совсем некоторые наши детали понимаешь.
– Да… Я не очень понимала… Но теперь начинаю понимать.
У всего есть простое и логичное объяснение! Даже если все тебя уверяют, что ты свихнулась. Даже если ты сама уже думаешь, что спятила.
Даша отпихнула ногу, стоявшую у нее на пути. Славик опешил.
– Слушай…
Даша присела на корточки у шкафа. Объяснение есть у всего. Его просто надо найти.
– Ну и чего ты добиваешься? – в сердцах бросил он.
– Не знаю, – призналась Даша.
Выдвинула ящик с испорченной канифолью. Вытряхнула из пакета грязный купальник. Пересыпала в пакет канифоль. Та испустила напоследок белое облачко.
– Ты что, совсем уже?
– Я тоже так думала. Одно время, – серьезно объяснила она. – Но теперь знаю, что нет. Все в порядке.
Славик только руками всплеснул.
– Вот зачем ты так себя ведешь?
– Как?
– Что ты делаешь?
– Пытаюсь понять, что происходит.
Она поднялась.
– Ладно, идем.
– Ты всех отталкиваешь. От всех шарахаешься. Даже если тебе хотят помочь!
– Ничего я не шарахаюсь.
– Ты меня не слышишь!
– Конечно, слышу. Просто спешу.
– Думаешь, балет с тобой поговорит? Он тебя поддержит? Ты понимаешь, что однажды балет кончится? И что ты тогда будешь делать?
Даша на ходу завязала узел, чтобы не рассыпать.
– Ну давай! – заорал на нее Славик. – Продолжай! В том же духе! Останешься одна! Раз ты так хочешь… С кошками!.. Ты куда?
Даша перешла на мужскую половину – к гримерным солистов.
В балетной труппе ничего не оставалось тайной надолго, поэтому никто из парней не удивился, что Даша вошла в гримерку Славика, как в свою собственную.
– А он к тебе пошел! – только подсказал любезно кто-то.
Даша кивнула на ходу. Закрыла за собой дверь. Вынула из нижнего отделения все барахло, судя по запаху, копившееся месяцами. Положила пакет с канифолью на дно. Завалила, затолкала остальное. Задвинула шкафу челюсть. Вдела дужку замка. Набрала свой код. Дата премьеры «Баядерки», ее удачной роли. Щелкнула.
У всего есть объяснение.
И она его найдет. Просто не сейчас. Сейчас…
Даша отряхнула колени.
Славик уже стоял в дверях. Он, может, хотел сказать еще что-нибудь.
– Идем, – поторопила Даша. – Чего ты завис? Репетиция сейчас начнется.
Славик покачал головой, но послушно поплелся следом.
Риточка открыла дверь в гримерку ногой, заглядывая поверх охапки выстиранной репетиционной одежды в руках. Повернулась, и первым, что увидела, был ящик из-под канифоли на полу. Небрежно выдвинутый, так и брошенный. Совершенно пустой.
А ведь совсем недавно насыпала полный!
– Жрет она ее, что ли, – пробормотала Риточка в замешательстве.
Внутреннее радио тихо курлыкало: на сцене шла репетиция солистов. Курлыканье оборвалось. Видимо, хореограф раздавал замечания – слов слышно не было.
Риточка вывалила одежду на диван. Подхватила пустой ящик.
Съехала на лифте на минусовые этажи.
В костюмерной шипел пар.
– Галь, ты? – позвала Риточка сквозь дымовую завесу.
Костюмерша пытала распяленные пачки.
– Ну?
Риточка поставила пустой ящик:
– Будь другом, отсыпь канифоли.
Та отставила отпариватель на железную сетку.
– Беловой, что ли?
– Не понимаю! – сетовала Риточка без приглашения, как всякая молодая мать. – Сыплю, как в черную дыру! Все в момент исчезает.
– Может, в Питере как-то по-другому канифолятся, – предположила Галя. – Кто ее знает.
– Шагу без меня ступить не может, – с гордостью жаловалась Риточка. – Если я не послежу, не простирну вовремя, она в грязном в класс пойдет. Если я канифоли не досыплю, она в общий ящик канифолиться пойдет. И так вот – все!
Галя неопределенно промычала. Ей было завидно, показывать не хотелось. У костюмерш была своя иерархия. Одно дело – париться с кордебалетом. Другое – обихаживать балерин. Риточка все трещала в упоении:
– Уж и у Вероники из гримерной все запасы ей пересыпала. А сегодня – опять ящик пустой. Ну как это вообще?
– А Вероника-то что? – сменила тему Галя. – Так и на больничном?
Риточка презрительно махнула рукой:
– Она теперь из него неизвестно когда выйдет.
– На пенсию сразу, – пошутила Галя. Обе посмеялись. Поверженная прима больше не вызывала у костюмерш религиозного почтения. Риточка спохватилась:
– Чего радио-то у тебя молчит? Выключено? Так и повестку пропустишь.
Галя обернулась на пластмассовую коробку на стене – на лице проступил испуг.
– Может, репетиция уже кончилась? – запаниковала Риточка: – А мы не слышали!
Галя покрутила громкость. Донеслись какие-то голоса.
– Да не. Идет репетиция еще. Просто музыки почему-то нет. Болтают, наверное.
Риточка подхватила полный ящик.
– Галька, спасибо! Ты настоящий друг. Ну ладно. Помчалась. – Фальшиво пожаловалась: – Столько возни еще! Не то что с кордебалетом: оттрубила и поскакала домой. А тут…
У лифта Риточка притормозила – кнопка горела: занят. Риточка испустила тяжкий, но лицемерный вздох загнанной лошади. Потащилась на лестницу. Обратно – к груде выстиранной репетиционной одежды, которую до окончания репетиции надо было разобрать. Трико смотать. Купальники сложить. Кофты отдельно. Гетры по парам. «Ей без меня – никак».
Сцена театра Санта-Маргарита, как сообщил импресарио, была намного у`же московской. Прежде чем подписывать контракт, решили проверить, втиснется ли вообще обычный гастрольный набор (чуть-чуть старинной классики, чуть-чуть балетов Маэстро) в этот ящик.
Особенно беспокоились машинисты сцены.
Но и репетиторы нервничали: не перекосит ли мизансцены так, что их вообще невозможно будет узнать?
Деньги были – как выяснил Аким – не такие, чтобы за них можно было пережить любой позор. Порадовался в душе: не СССР на дворе, слава богу. Аким принадлежал тому артистическому поколению, которое еще помнило, как хлопались в голодный обморок советские танцовщики, как тащили с собой в чемоданах консервы и сухую колбасу, лишь бы сэкономить на гастролях крошечные валютные суточные.
Теперь все было иначе.
Теперь балет мог выбирать, куда ехать, а кому отказывать.
На черном линолеуме сцены налепили серебристым скотчем линии – обозначили границы сцены Санта-Маргариты.
«Поцелуй фавна» проходили, как говорилось, в полноги. Не прыгали, а шли или трусили рысцой, обозначая контур прыжков руками. Не вертели пируэты, а только показывали акцент: сначала скругляли руки перед собой – препарасьон, а потом палец вверх, как бы наматывая невидимую нить.
«Поцелуй фавна» Даша уже танцевала с труппой в Лондоне. Роль принцессы Ирмы знала еще по Питеру. Все было спокойно и знакомо. Только поглядывай время от времени вниз на разметку скотчем – чтобы не вылететь за пределы «сцены».
Даша чуть наклонила тело, как будто боком подныривая под невидимую преграду, одновременно скользнула носком в сторону, дала себе толчок. Остальное показала руками. Снова качнула тело как маятник. Вся комбинация сначала. Опять ноги поочередно выстрелили вверх. Потом третий повтор.
Только в девятнадцатом веке – веке многоактных опер и медленных железных дорог – хореографы могли тратить время на сцене так неторопливо: повторять простую комбинацию раз, другой, третий.
Даша обозначила конец фразы стреловидной позой в углу – где скрещивались две полоски скотча. За ее спиной тут же зашуршал, затопал, перестроился кордебалет. Поднятые руки образовали коридор. Музыка притоптывающими звуками стала приглашать балерину под эту арку.
Музыка звала. Арка зияла.
Аким уронил лицо в руки. Девочки в кордебалете не выдержали, сломали рисунок – стали оборачиваться.
Даша так и стояла в углу. Она смотрела на картину, что висела в углу, – декорация изображала дворцовый зал.
– Даша! – окликнул Аким.
– Когда я танцевала в Лондоне, картина была другая.
Девчонки в кордебалете начали прыскать и фыркать.
– Даш-ша…
– Я точно помню. А теперь ее нет.
– Даша! – рявкнул Аким, так что кордебалет вмиг заткнулся. – Хватит!.. Очень тебя прошу, – мягче добавил он. Отчеканил: – Здесь все артисты, все устают, все нервничают.