– Но…
– Все!.. Будь как все, не цепляйся к мелочам.
Даша подошла к самому краю сцены. Аким тоже подошел к самому барьеру оркестровой ямы.
Все смотрели на них. Никто не заметил болотный огонек в темном зале. Пряча экран телефона за спинкой кресла впереди, Вероника набрала Геннадию смс: «У нас проблема».
– Я цепляюсь к мелочам?
– Да, – отрезал Аким.
Кордебалет задохнулся от восторга: началось!
– Я думаю. Ты цепляешься. К мелочам.
– Но картина…
– Картина та же самая.
– Не та!
– Прошу тебя прекратить.
Даша взвилась.
– Я – по-вашему – вру?!
– Ты себя распускаешь.
– Я – истерю?!
Тишина была такой, что невозможно было поверить, что сцена полна людей, что в полутемном зале сидят репетиторы и артисты, которые тоже беспокоятся, как впишется «Поцелуй фавна» в уменьшенную сцену.
Каждое слово Акима доносилось отчетливо.
Недаром театр был построен так, чтобы хорошо в нем было еще и опере. Акиму даже не приходилось напрягать голос. Каждое его слово отчетливо обозначалось в воздухе. Все слышали все.
– Даша, ты в труппе недавно. А мы тебе все можем сказать: мы все понимаем. Мы уважаем великих артистов во всей их сложности.
– Я не…
Но Аким твердо продолжал:
– Маликова, например. Великая балерина. Гений. Но перед каждым выступлением она кричала на весь театр, что кто-то украл ее пачку.
Вера Марковна тут же закивала:
– Точно-точно. Было.
– Перед каждым выступлением.
– Я не нервничаю!
– …Ставила всех на уши. Все тут же бросались искать. Маликова кричала, что будет звонить на Лубянку, в Кремль. Кричала, что не будет танцевать. Дирижер уже шел в оркестр. Уже играла увертюра. И тут пачка волшебно появлялась. А Маликова танцевала.
Даша угрюмо слушала.
– …Потому что пачку сама же Маликова и прятала.
– Я не прятала эту картину!
– Просто великой артистке надо было побеситься. Разогреть нервы перед спектаклем.
– У меня нервы в порядке! – успела вставить Даша.
Никто ее не слушал.
– Да, да, – подтвердила Вера Марковна. – Такой вот был характер. Гениальная артистка!.. Стерва и говно, – добавила тихо.
– Но все ее принимали такой. Понимали! – примирительно заключил Аким. – Принимали сложность творческой натуры.
– Я не прятала эту картину! Я ничего не путаю! Я точно помню! Я все помню!
– Дело не в картине. Дело в характере.
– И манерах, – тихо, но отчетливо вякнула из своего кресла Вера Марковна.
– Эта картина – не та! – гнула Даша. – Не та!
Аким сжал губы. Его отвлекла вибрация телефона по ляжке. Он только секунду глянул, кто звонит. И понял, что войны на два фронта не выдержит. Звонил Свечин, отец Майи.
– Даш, одну секунду, – не глядя на сцену, поднял Аким палец. Ответить на звонок пришлось:
– Да?
Аким чувствовал, как стрелы впиваются со всех сторон.
Со сцены: «Но я не вру! Не придумываю!»
Из трубки: «…Я ведь с полным пониманием отнесся к тому, что Майю не взяли в премьеру «Сапфиров»! Все в порядке, мы же не какие-то такие…»
Из зала пялились репетиторы. Перед ними нужно было держать фасон. Делать вид, что ты все еще сверху.
Аким не чувствовал себя сверху. Он чувствовал себя, как святой Себастьян со старинной картины. Голый, томный и истерзанный.
Прикрыл трубку, крикнул на сцену:
– Даша, я тебя понял.
Голос Свечина танцевал по его барабанной перепонке. И это был воинственный танец туземцев из бухты Кеалакекуа, где, по легенде, съели капитана Кука.
– Я вас понимаю, – ответил главе Президентского комитета Аким.
Он сказал бы это, даже если Свечин утверждал, что у стен театра высадилась флотилия летающих тарелок и зеленые человечки не гармонируют с зелеными насаждениями, которыми освоила городской бюджет московская мэрия.
Уже четыре года Аким удерживался в кресле директора балета, потому что умело применял в управлении труппой принципы японской борьбы айкидо, основанные на использовании инерции противника. Попросту говоря, никогда не спорил с психами.
– Дело ведь не в этом… – не остановился Свечин.
Аким выслушал и опять посочувствовал собеседнику. Простился в ответ:
– Всего хорошего. До свидания!
Последним усилием воли Аким бережно убрал свой дорогой телефон обратно в карман. После чего лава, сдерживаемая на точке кипения в беседе со Свечиным-отцом, пробила последний слой почвы и, выбрасывая камни и пепел, устремилась вверх огненной струей.
Аким не мог заорать на прима-балерину. Как не мог шваркнуть об пол свой телефон. Хотя ему сейчас страшно хотелось сделать и то, и другое. Но телефон стоил дорого. А директор и прима не могут быть на ножах. Особенно в кольце врагов. Поэтому Аким заорал в сторону кулис:
– Петрович!!!
– Петрович… Петровича позовите, – подхватили голоса.
– Здесь он? Сюда! Сейчас же!
Шеф монтировщиков сцены Петрович выдвинулся из-за кулис.
Быстро покосился на сцену. На полсекунды он вообразил худшее: что кого-то из артистов убило упавшим противовесом. Такого, положим, в истории театра еще не было, но все когда-нибудь случается впервые.
Табунок кордебалета на сцене выглядел взъерошенным, однако не так, будто окружал мертвое тело.
– Петрович, – резко одернул Аким, – что у нас с картиной?
– С какой картиной?
– Даша, с какой картиной? – перевел стрелку Аким.
– С этой, – показала рукой Даша.
– А что с ней? – почесал репу Петрович.
– Это не она! – опять бросилась в карьер Даша. – Я не…
Но Аким умело ее осадил:
– Картина беспокоит балерину.
– А что на ней такое? – принялся недоуменно разглядывать картину Петрович.
Последний раз декорации к «Поцелую фавна» обновляли в 1951 году, еще при Сталине. Петрович работал в театре с 82-го. Он никогда не обращал внимания, что там намалевано: раз декораторов не расстреляли еще при Сталине, что с картиной может быть не так?
– Ну картина и картина, – резюмировал Петрович. – Нормальная. Поля-тополя. А что?
– В Лондоне была не та, – опять понеслась Даша. – У меня же прямо на нее прыжки идут. Я точно видела. Я все помню. Не та.
Сдаваться она не собиралась. Ей нужно во что бы то ни стало доказать самой себе, что с ней все в порядке.
Петрович растерянно посмотрел на Акима. Он не понимал, как поля-тополя могут мешать балерине: чтобы споткнуться, картина висела высоковато. Даже для такой высокой танцовщицы, как Даша. Аким ответил гримасой: мол, все понимаю, но…
– Решите это, пожалуйста.
– Прямо сейчас? – изумился Петрович.
– Сейчас же! – заорал Аким, обернулся в зал: – Есть у кого-нибудь запись лондонского спектакля?
Все в зале стали делать разные, но похожие движения, как будто партер внезапно атаковали блохи. Рылись в одежде, выуживали телефоны. Кто-то нашел первым, протянул свой телефон Акиму. Тот передал в яму. Телефон проплыл по рукам. Петрович принял его. Даша сверху наклонилась над экраном.
Петрович водил по экрану толстым пальцем. Несколько секунд все ждали момента истины.
– Ну вот! – обрадовалась Даша. – Я же говорила!
– Петрович? – прокурорским тоном призвал из зала Аким.
– Хм.
Петрович раздвинул изображение пальцами. Сомнений быть не могло:
– Я же говорила!
– Ребзя! – гавкнул Петрович в кулисы.
Парни-техники высыпали на сцену. Окружили протянутый телефон.
Даша пошла обратно в угол, из которого начала танцевальную фразу, запнувшуюся возле картины. Кордебалет тоже потерял интерес: схватка между директором и балериной рассосалась. Побежал ропот:
– Ну что там?.. Еще?.. Можно потом?.. Мы же остываем… Остыли уже тут…
– Петрович! – нарушил техническое совещание Аким.
Петрович поднял голову:
– Ну не знаю… Сроду внимания не обращали… Так и не вспомнить уже… Может, ту картину поцарапали случайно… Или испачкали… Намочили, может. При перевозке… Или когда монтировали… Ну и заменили другой. Из подбора.
– Все, – махнул рукой Аким. – Хватит компостировать мне мозги. Найдите ей ту картину. Хоть поцарапанную. Хоть обосранную. Хоть какую. Не хочу больше про это знать.
Он упал в кресло.
– Вторая Маликова, – громким шепотом поздравила Вера Марковна.
Аким скроил в ответ гримасу: «Не сыпь соль на рану».
– А Свечин чего хотел? – зашептала Вера Марковна, отточенный театральный слух которой улавливал даже минимальный порог звука, предусмотренный телефонами Apple. – Майю опять в первую линию поставить?
– Нет. Просто очень обеспокоен происходящим в театре.
– А что происходит в театре?
Аким закатил глаза.
– Дальше поехали! – крикнул на сцену. – С туннеля.
Вера Марковна откинулась в кресле. Кордебалет, примечая, где проложены линии скотчем, снова выстроился коридором в центре. Воздел руки. Музыка грянула. В проеме арки появилась Белова.
Вероника бесшумной тенью выскользнула из зала.
– Забрала? – ответил ей безо всякого «привет» Геннадий.
– Я же написала.
– Я не читал.
– Проблема.
– Что?
Говорить громче Вероника не могла. Коридор опоясывал зрительный зал одним большим поворотом – в полумраке могли затаиться чужие уши. И Вероника ограничилась абстрактным:
– Я же написала тебе!
– Нет, дорогая, – вальяжно поправил Геннадий. – Проблема – это то, что наступит для нас обоих, если ты не принесешь вещи.
– Из-за Беловой я ничего не могу отсюда вынести! – прошипела Вероника.
– А Белова еще здесь при чем?
– Не могу объяснить сейчас. Долго.
– Ну так зачем ты мне звонишь? Вот и разберись с ней сама! Как девочка с девочкой!
Взбешенная Вероника так рванула с места, что в повороте столкнулась – выронила телефон, он кувыркнулся, покатился по укрытым ковром ступенькам. Вероника бросилась за ним, как кошка за мышью, подняла, убедилась, что экран не разбился. Женщина подняла свою сумочку, проехалась рукавом по поверхности.