– Извините… Извините, – сказали обе одновременно: Вероника – на ходу бросила слово себе за спину, а Вера соображала: «Она это или не она?» – тревожно прислушиваясь к завываниям музыки за закрытыми дверями зрительного зала.
Дело в том, что в тот раз, глядя в зеркало, Вера не успела толком разглядеть, с кем прошел мимо Борис.
Было сумрачно, тихо и страшновато – наверное потому, что вокруг ни души. Вера нашла в стене маленькую неприметную дверь. «Эта ведет за кулисы», – вспомнила Вера объяснение сына, когда они были вместе на спектакле. Витя знает все, приободрила себя. Толкнула. Заперто. Потянулась к ручке. Ручки не было. Эта дверь открывалась только изнутри.
Вера прижала сумочку локтем и принялась терпеливо ждать, не выйдет ли кто, чтобы прошмыгнуть в приоткрывшуюся щель.
На месте не стоялось.
«Балерина, – переминалась Вера, накручивая себя. – Модели, значит, кончились. Теперь пошли балерины».
Еще можно было передумать.
«Это не мазохизм, – убедила себя Вера, – это психотерапия. Так пациент идет к врачу за диагнозом и узнает, что опухоль – не злокачественная».
На миг ей стало страшновато. Может, уйти?
Но тут дверь открылась – вышла низенькая пожилая женщина с дулей на макушке и, не глядя на Веру, шмыгнула по коридору. Вера ловко перехватила тугую дверь, и перешла из парадной части театра в рабочую.
Потолки здесь были низкими, стены покрыты неровной краской, а ковровая дорожка светилась проплешинами. Веру внезапно подхватила толпа потных, болтающих и хохочущих мужчин с инструментами. Поволокла с собой по коридору. Покрутила, потолкала, попыталась разодрать, выплюнула.
Вера крутила головой.
Где же найти ту самую? Где искать? Как ее зовут?
Глупо было лезть, не подготовившись, – уже пожалела Вера. Но ненадолго: желание увидеть соперницу вблизи сожгло сомнения. Все это Вера уже проходила много раз. Всякий раз сначала была боль («все правда»). А потом – облегчение: больно, но не смертельно. Всякий раз Вера делала вид, что ничего не знает, Борис оставался в семье, и вскоре Вера снова пробуждалась к жизни, как после ночного кошмара: было страшно, да, и сердце лупится в груди по-настоящему, но это был просто сон.
Всякий раз кончалось хорошо.
Из-за кулис повалили танцовщицы. Вера впилась в них глазами. Которая? Запаниковала. Все они казались ей одинаковыми. Впалые щеки, большие глаза, крупные ключицы, узловатые мышцы, от гладких причесок уши у всех казались оттопыренными.
И тут же Вера почувствовала удар под дых. Вот она! Каланча с костлявыми плечами.
«Не надо», – хотелось сказать Вере. Но вместо этого она крикнула:
– Постойте!
Даша обернулась и увидела женщину. «Не театральная», – вот и все, что Даша могла сказать о ее внешности. Наверняка очередная поклонница. Внимание и комплименты сейчас были приятны, как радуга. Стычка с Акимом освежила Дашу. Настроение было прекрасным. Даша улыбнулась поклоннице.
А та в ответ – нет. Дернула уголками губ. Показала зубы. Взгляд у нее был оценивающий. Балетоманы так не глядят. Может, журналистка? Дашин взгляд окаменел. Она боялась отвечать на чужие вопросы – всегда такие странные. Например: что вы любите делать в свободное время?
– Я ваша большая поклонница, – наконец, совладала с собой, улыбнулась та.
Это не отменяло того, что она все равно могла быть журналисткой. Даша ответила ей рыбьим взглядом.
– Я немного тороплюсь, – выдавила. Женщина жадно ее разглядывала. Даше стало еще неуютней. – Мне некогда, извините, – поспешила отделаться она.
– Я бы хотела с вами немного поговорить, – настаивала женщина.
Даша загнанно глянула на ее руки – не приготовлен ли уже диктофон.
– Я потом. Может. Потом.
– Хорошо, – не отстала женщина. – Так, легкий разговор. Интересуюсь вашим… творчеством.
– Потом, да, потом, – Дашу накрыла паника. – Ничего? Извините! – и прибавив шаг, Даша нырнула в коридор, который вел к грим-уборным. Она правильно рассчитала, что незнакомка за ней туда не потащится.
Вера осталась стоять на месте. Она дышала тяжело. Пыталась понять увиденное. Пыталась упорядочить свои мысли.
Молодость? Нет, уязвила ее не молодость – и раньше подружки Бориса были молодыми.
Внешность? Ну да, подле этой девицы Вера невольно почувствовала себя большой и неуместной. Как будто на костях у нее было слишком много всего – жира, мяса. И сами кости были слишком широкими, слишком тяжелыми, какими-то сучковатыми. Старыми.
Вера несколько раз покачала сумкой на ремне, машинально хлопая себя по коленям. Прогоняя впечатление.
– Сука… Вот сука.
Новая пассия Бориса разочаровала ее. Была не красивая, не ухоженная, не клевая, не кокетливая, не призывная.
Представить с ней обычные – легкие и веселые московские поебушки, которые начнутся где-нибудь в номере «Хайятт», а закончатся в магазине «Тиффани», прощальной коробочкой, было просто невозможно.
Она была скучная, усталая, серьезная, тощая. Совершенно никакая. Обычная.
Вера успела заметить, что на ее пальцах нет колец, а уши даже не проколоты.
В этом все и дело.
– Сука… сука какая, – Вера схватилась за лицо, зажала себе рот, чтобы не разрыдаться. Но она не разрыдалась, а громко икнула. Так что встряхивало, казалось, все внутренности.
Поскольку представить легкие меркантильные поебушки с этой сукой было невозможно, вывод напрашивался только один. Он ударил Веру по голове, как сорвавшийся с крыши снег: с этой сукой у Бориса что-то серьезное.
– Пидорасина, – важно прокомментировал Степан Бобров, выкручивая руль. Машина вкатилась задом на парковочное место жилого комплекса в Крылатском. «Пидорасина» поставил свою впритык. Бобров осторожно приоткрыл дверцу, протиснулся. «Миллиметровая работа», – похвалил себя он за парковку. Пятнышко на крыле привлекло его обеспокоенный взгляд.
Пятно или царапина? Степан поскреб пальцем. В кармане зазвонил телефон. Пятно не отвалилось – это было не пятно, а царапина: похоже, врезало отлетевшим из-под чьих-нибудь колес камнем. Бобров обрушил раздражение на звонившего:
– Да! Говорите! Кто это?
– Конь в пальто, – ответил Петр. И прежде, чем Бобров сообразил и повесил трубку, предупредил: – Я тебе верю. Я знаю, что ты эту Ирину пальцем не тронул. Все было, как ты сказал: она ловила попутку, ты подвез. И больше ее не видел. Но ты мог увидеть кое-что важное. Мне нужно это знать.
Степан Бобров не думал быстро. Пауза затянулась. Он сопел.
– Мне на тебя насрать, – сообщил. Но трубку не повесил.
– Само собой. Мне на тебя тоже.
– Ладно, – выдавил Бобров. – Я слушаю.
Он еще хорохорился, старался казаться крутым, залезть и оказаться сверху. Но голос его выдал. Петр предложил:
– Встретимся и поговорим. Тихо и спокойно. Не по телефону. Вечером. У тебя.
На экране его засветились два кружка – красный и зеленый: звонок по второй линии.
– Я тебя в гости не приглашал, – бросил Степан. Оглянулся. Но на парковке движения не заметил. Угловатые линии спящих машин. Стало еще страшней. Конь в пальто мог затаиться за любой.
– А я невежливый. В десять будь дома.
Он знал, где Степан живет.
Услышав после этого короткие гудки, Бобров бессильно пнул ногой колесо соседней машины. Свистнула, предупреждая, сигнализация.
Тыча пальцами, Бобров тут же набрал номер, с которого звонил «конь в пальто», но там теперь было наглухо занято. Бобров выругался, пнул машину еще и еще.
– Какого хера так парковаться, что никто встать потом не может?
Противоугонная сирена выла.
Бобров пнул еще раз, напоследок. И пошел прочь.
Эффектная концовка в разговоре с Бобровым-младшим удалась Петру только потому, что не ответить жене он не мог:
– Да, дорогая?.. О, черт… – спохватился он: – Я забыл! Прости. Прости, замотался с работой. Ты в клинике? Может, я успею по пробкам доехать?
Это означало: не успею наверняка.
– Но мы ведь можем назначить новое время?
– Посмотрим, – только и сказала Лида. – Да. Потом. Разберемся.
Она не спеша оделась, тщательно застегивая пуговицу за пуговицей, набросила на шею шарф, вышла из кабинета. Фотографии младенцев розовели на стенах.
– Пришли уже в себя? – с симпатией поинтересовалась врач. Как и все сотрудники «Потомков», она излучала спокойную уверенность.
Лида кивнула. Отвела взгляд от громадных младенцев на стене.
Врач заметила выражение ее лица.
– Ну-ну, – тут же раскрыла руки и обняла Лиду, как делали врачи в американских фильмах, и хотя в фильмах Лиде это всегда казалось слишком американским и ненастоящим, сейчас она подумала, что это очень даже нужно и хорошо. Вокруг тела она чувствовала мягкие горячие руки чужой женщины и сама обхватила ее.
Лиду душили слезы оттого, что она в те важные минуты была одна. Она, врач и высокотехнологичная пипетка. Полнейшее одиночество.
Она не сказала мужу, что все уже позади. Вернее, что теперь все только начинается. И от того, что тайна эта теперь принадлежит ей одной, испытала мстительное удовольствие, которое неприятно удивило ее саму: ведь я люблю его? – испуганно спросила себя Лида. Поспешно стерла вопросительный знак: конечно же, люблю.
Хочет ли муж вообще этого ребенка? – тут же влезло непрошенное. Конечно хочет. Но Лида знала, что это не так. Никогда не хотел. Шмыгнула носом.
– Ну и поплачьте, если тянет. Это большое событие. Большое эмоционально, – тихо говорила врач ей в плечо.
Лида кивнула ей в плечо, слезы тут же побежали по щекам, по подбородку, стали впитываться в халат врача. Та похлопала Лиду по спине.
– Теперь постарайтесь не пилить все это у себя в голове. Глядите на это так. Мы посадили зерно. Пусть оно там ловит солнце, влагу, минералы. Прорастает. Может, прорастет… может, не прорастет.
Врач говорила согласно инструкции: успокоить, но не распалять надежды. Тело клиентки сразу напряглось. Но врач не изменила ни голос, ни положение рук, ни интонацию – размеренную интонацию крестьянки в ожидании урожая: